Андрей Жиров - Отмщение
- Второй заряд? -прищурившись, прямо спросил Ильин.
- Именно, Иван Федорович, именно... Так что мы ещё повоюем, товарищи офицеры. А теперь предлагаю заняться подготовкой. Время дорого...
Уже вечером, стоило небу окончательно почернеть, скрывшись за густой поволокой массивных сизых туч, бригада скрытно покинула город.
Глава N20 - Геверциони, Толстиков. 06.37, 18 ноября 2046 г.
Уже третий день Геверциони подобно призраку слонялся по коридорам, не находя себе применения. Бригада ушла и в месте с ней "Алатырь" словно покинула сама жизнь. Всё вернулось на круги своя. Ещё недавно шумевшая наподобие растревоженного улья, база вновь погрузилась в болото привычной меланхолии.
Теперь-то Георгий понимал: соглашаясь остаться, он не до конца представлял все обстоятельства. Хотя, по-правде говоря, выбора не оставалось. Пусть все же смиряться с подобным произволом судьбы не в привычке Геверциони, от одного желания всего не изменить. В итоге генерал вынужденно увлекся занимательным местным краеведением: в начале просто изучил внутреннее устройство базы вплоть до каждого помещения со свободным доступом. Однако, увы, помочь не получалось ни в чём - работники вежливо, но настойчиво и недвусмысленно отказывались.
Единственным отдохновением стали разговоры. Изредка удавалось зацепиться языком с Белозёрским. Рафаэль без всякой оглядки в пылу спора высказывал Геверциони всю правду в глаза. За что Георгий искренне испытывал благодарность. Такие разговоры привносили в повседневную опустошенность хотя бы видимость жизни. Пуская даже и в виде лишь словесных баталий. Но, увы: каждую секунду, каждый краткий миг Геверциони не покидала мысль, что все потуги - лишь бегство от реальности, от себя.
Ещё неделю назад бывшая отчасти истинным лицом ирония окончательно превратилась в гипсовую маску. Прошлое амплуа: привычки, интересы - все разом померкло, истончилось и лопнуло, свисая лохмотьями словно старая штукатурка... Прежняя рамка стала мала. Мала и смешна. И ещё она душила хуже удавки...
Рубеж, границу между собой прошлым и настоящим Георгий ощутил рывком - внезапно. Это случилось подобно шоку от резкого пробуждения: секунду назад ты в плену сладких грез, самообмана и жалости - и вдруг жизнь наотмашь бьет сегодняшним днем в лицо. Резкость выкручивается до предела - об отточенные кромки теней можно порезаться, а рыжий лепесток огня зажигалки ослепляет верней горного солнца.
И причина проста, очевидна до боли... Ведь, наедине с собой, Георгий с неожиданной ясностью ощутил тяжесть потери. Он потерял - возможно, навсегда - самых дорогих, самых близких людей. И понимание значения, истинной важности пришло лишь когда в сердце образовалась зияющая пустота. Пускай даже, как Геверциони искренне надеялся, что всё в порядке, от того не станет легче.
Единственный, с кем Георгий мог позволить себе - нет, не быть искренним, - поделиться тяжестью, оставался Толстиков. Пускай два сильных человека никогда, ни разу не унизили друг друга пустой жалостью - формальной и безликой. Но даже в обычной с виду беседе, разговорах ни о чем конкретно - даже в молчании! - Геверциони исподволь умел выразить искренние чувства, а Толстиков - понять и ответить. Причем ответить искренне, пропустив не только через холодный, трезвый разум, - но через сердце.
Утро запомнилось слабо: с отчаянной самоотрешенностью Геверциони заполнил первую половину дня изматывающими тренировками. Обессилившее, изможденное тело сопротивлялось - дрожь, судороги, приступы жгучей изнутри боли. Но ничто не могло сломить волю. Остановить, отбросить на время - но не сломить. Георгий, до скрипа, до пронзительного скрежета сжимал зубы и вновь возвращался к схватке со слабостью. Первые дни генерал работал над тонусом, привыкая использовать новое тело - без помощи, без костылей. Едва раны затянулись, принялся тренироваться с протезом.
К середине дня, изможденные беспощадными тренировками, Геверциони после душа и короткого отдыха засаживался за бумаги. Обложившись справочниками, монографиями и распечатками документов, Георгий кропотливо расчерчивал, высчитывал. Никто не знает, над чем идет работа: сам генерал не показывал, да и распространяться не проявлял желания, а кроме Толстикова не было людей, сошедшихся с Геверциони достаточно близко.
Вот и сегодня день сменился вечером, уже пятым по счету - и неотличимо схожим с братьями. Такой же безликий и праздный. И уже навязший привкус полыни в душе... Отложив бумаги в сторону, Геверциони тяжело поднялся. Уставшие мышцы ныли, громко протестуя против не знающих предела нагрузок, то и дело угрожая предать - пришлось по-стариковски облокачиваться на стол. Усмехнувшись произошедшим переменам, Георгий всё же выпрямился, нащупав равновесие. Двигаться с протезом даже самым лучшим из возможных непросто. Хотя местные спецы и постарались на славу, приспособив имеющуюся в запасе конструкцию лично для генерала с учетом добрых двух сотен параметров. Но увы, заменить природную легкость, непринужденность человек не в силах. Потому даже в самом уверенном, самом естественном движении таился изъян. И, как минимум, один человек всегда знал про это...
Отбросив лишние мысли, Геверциони не спеша отправился к Толстикову. Поздняя вечерняя беседа стала негласной традицией. И Георгий не намеревался отступать.
Илья встретил товарища тепло, что, впрочем, тоже стало вполне обычным делом. За несколько дней двое успели не просто найти общий язык, но и на самом деле сдружиться. И не только из-за желания Геверциони - сам Толстиков, долгое время лишенный возможности товариществовать с близким по духу человеком, подсознательно искал общения. Гора с горой не сходятся, а человек с человеком.
Добравшись по хитросплетению коридоров и этажей до отсека Ильи, Геверциони небрежно отбарабанил костяшками по двери. Изнутри донеслось приглушенное:
- Да, да... Черт! Входите!
Усмехнувшись, Георгий потянул створку на себя. Перешагивая порог, произнес:
- Что, помешал деньги прятать?
- Именно... - с напускным недружелюбием ответил Толстиков. - Золото партии... А ты сам-то, курилка, не устал над организмом измываться? Того и гляди загонишь себя в могилу... А ведь с таким упорством тебя от туда вытащили. Если не к нам, то уж к своим бы поимел благодарность...
- Не-ет, не загоню... Есть у меня ещё кое-какие планы на ближайшие дни... - негодующе фыркнув, Геверциони отмахнулся от упрёка. Непринужденно пересек комнату, старательно перешагивая расставленные, разбросанные по полу стопки книг и кипы документов. И, наконец, с видимым облегчением опустился на кровать. Каркас негодующе скрипнул, пружины податливо прогнулись, чтобы тут же слегка подбросить наглеца.
- Всё играешься... - с одобрением усмехнулся Толстиков. - Как маленький, честное слово! И что это за туманные намеки про планы? Какую-то пакость затеваешь?
- Ну прости, - развел руками Геверциони. - Аттракционов и луна-парка у вас тут нет, потому приходится обходиться подручными средствами... А что до дел... Есть кое-какие соображения... Рассчитал то, посмотрел это... В общем, если доведется - расскажу непременно. А пока давай для ясности замнем.
- Хорошо, раз так... Что до развлечений... Развлечений особенных у нас, конечно, не много... - признал с печалю в голосе Толстиков. Затем что-то неуловимо изменилось в его лице: сверкнула ослепительная лукавая улыбка, глаза прищурились, тая озорные искры. - ... но кое-что есть... Оп!
Умелым жестом фокусника, Илья извлек из-под завала книг на столе пузатую бутылку. Стеклянные грани сокрыты под толстым слоем пыли, этикетка повыцвела, местами сморщилась. Но содержимое по прежнему - даже сквозь серую пелену - сияло на свету глубоким янтарным солнцем.
- Да ты шутишь?! - воскликнул Геверциони, невольно подавшись вперед. В этом возгласе неразрывно перемешались восторг и недоверие. - Неужели...?!
- Точно! Ещё прошлого века - времен заложения базы... - с гордостью кивнул Толстиков. - В чём-чём, а в нюхе тебе не откажешь: чуешь, крыса штабная, стоящую вещь... Ты как раз стучал, а она чуть не выскользнула из рук - чудом на лету поймал...
- Сам-то хорош, - усмехнулся в ответ Геверциони. - Но в честь чего такой дорогой жест? Сегодня что - праздник?
- Да нет, в общем... - пожав плечами, ответил Толстиков. - Только я не понимаю навязчивого желания привязать повод для радости к определенному дню. Хуже чем собаку на цепь... Ощущение такое, словно радоваться нужно строго по расписанию. Ненавижу!
- Успокойся, чего так взъелся? - призвал к рассудку товарища Георгий.
- Да ладно.. Всё в порядке, - уже гораздо мягче ответил Толстиков, присаживаясь на стул напротив Геверциони. - Как по мне - лучше самому устраивать праздник, если чувствуешь, что нужно. Мелочь? Может быть... Мир в сердце начинается с честности перед самим собой, а здесь мелочей не бывает.
