Михаил Ахманов - Третья стража
Тори принялась рассказывать об украшениях из бронзы и серебра – их для Людей Кольца и других племен делали Кузнецы. Керы сейчас разбили лагерь около их поселений, и эта стоянка была самой долгой в нескончаемом странствии, примерно на год. Путь от острова до предгорий за Пещерами, где жили Кузнецы, был не близкий, но и не такой далекий – на авиетке можно часа за четыре добраться. Глеб надеялся не раз посетить своих учеников и новых родичей, отца, мать и сестер Тори.
– Полечу к твоему народу и этим Кузнецам, – сказала Сигне Хейгер, словно подслушав его мысли. – Хотелось бы взглянуть на их работу. Обязательно полечу, когда ситуация будет поспокойнее. Сейчас не знаешь, чего ждать… Того и гляди, шериф объявит мобилизацию…
Над планетой кружил подозрительный корабль, так что мобилизация и осадное положение не исключались. За двенадцать дней, что Глеб и Тори прожили в Трех Дубах, их дважды посещал магистрат Каррера, расспрашивал про плоскомордых убийц, говорил, что их обоих попросят в скором времени явиться в ратушу. Вид у него был мрачный и обеспокоенный – очевидно, к визиту чужаков магистраты относились со всей серьезностью. Впрочем, и шериф, прилетевший к Людям Кольца, когда Глеб со всем отрядом вернулся из Пещер, не скрывал тревоги – взглянул на убитых плоскомордыми, нахмурился и буркнул: «В нашем раю только черта не хватало!»
Глеб так ждал гостей с острова, так надеялся увидеть людей Земли, своих современников – даже, может быть, из России, из Питера… А встреча вышла невеселой.
* * *От Пещер к стану керов ехали быстро, с одной ночевкой, везли металл и тела погибших. Добрались утром, часа через два после солнечного восхода, миновали половину лагеря до серединной площадки, где стояли фургоны и шатры старейшин; там спешились и сняли трупы с лошадей.
Начал собираться народ. Однако люди не подходили близко, даже родичи Той, Кто Печет Лепешки, и Того, Кто Родился под Второй Луной, и Глеб не слышал криков и рыданий. Толпа окружила площадку плотным кольцом, оставив место для старейшин, военных вождей и целителей.
Тот, Кто Держит Ладонь на Кольце, взглянул на мертвые тела, покачал головой в изумлении, спросил:
– Это случилось в Пещерах?
– Нет, – произнес отец Тори. – С неба спустились чужаки, похожие на людей, но не люди. Трое. Напали на наших молодых, убили девушку и парня. Тогда наши расстреляли их из арбалетов. Один был ранен, но жив. Тер Шадон Хаката говорил с ним на своем языке.
Старейшина повернулся к Глебу. За его спиной стояли военные вожди.
– И что сказал чужак?
– Что нас всех убьют. Я думаю… – начал Глеб, но кто-то в толпе выкрикнул:
– Летит! Птица с острова в небе!
– И правда, летит, – подтвердил Тот, Кто Крепче Быка, задрав голову вверх.
Крылатый белый аппарат приближался с юго-востока, летел низко – может быть, в сотне метров от земли. Керы, щурясь на солнце, смотрели, как маленькая авиетка кружит над лагерем. За арбалеты и клинки никто не хватался – островитяне не были врагами.
Пожалуй, лишь два целителя не глядели в небеса – они тихо переговаривались, склонившись над мертвецами. Ученики окружили их.
– Никогда не видел таких ран, – пробормотал Тот, Кто Ведает Травы. – Будто огонь прожег тело насквозь… Жуткое оружие!
– Жуткое, – согласился Тот, Кто с Легкой Рукой, и поднял взгляд на Глеба. – У вас на Земле такое есть?
– У нас и пострашнее найдется. – Глеб тоже посмотрел на убитых. – На Земле столько всякого оружия, что нас ничем не удивишь.
Это было не совсем правдой – какое оружие у плоскомордых, он не представлял и теперь сожалел, что его закопали. Надо бы прихватить с собой да испытать! На раны от огнемета не похоже, костная ткань рассыпалась пылью словно при атомном взрыве… температура очень, очень высокая… Лучевое оружие?.. Лазер?..
Авиетка приземлилась – крохотный летательный аппаратик, похожий на яйцо с прозрачным верхом и небольшими крыльями. Вылезли двое: юноша-пилот и рослый широкоплечий негр лет пятидесяти, оба в шлемах и комбинезонах; у негра на груди был прицеплен значок в виде звезды. Он поднял руку с раскрытой ладонью и произнес гулким басом на английском: «Шериф Дункан с острова. Приветствую вождей со всем моим почтением. – Затем подтолкнул пилота и буркнул: – Уснул, малыш? Ну-ка переведи на их тарабарщину!»
– Не нужно. – Глеб сделал несколько шагов вперед. – Глеб Соболев с Земли, из Петербурга. Я вас понимаю, шериф. Другие тоже, но французский и русский керы знают лучше.
– С Земли? – Шериф пристально уставился на Глеба. – Что-то я тебя не помню, парень! Когда ты попал на остров?
– Я не был на острове, меня перебросили сюда, в саванну. Потом я очутился у керов, месяца три назад.
Теперь шериф Дункан и его юный спутник смотрели на Глеба с изумлением.
– Все попадают на остров, в приемную камеру в Щели, – пробормотал пилот. – А чтобы на континент… никогда о таком не слышал…
– Мишель верно говорит, – пробасил темнокожий шериф. – И я не слышал, клянусь всеми мусорными баками на Бродвее! Ну, с тобой позже разберемся, а сейчас расскажи мне, что здесь случилось, в этих ваших степях. Мы знаем, что кто-то подкрался к двери в нашу райскую обитель… оттуда подкрался! – Дункан ткнул пальцем вверх. – Кружат, высматривают, запускают зонды над сушей и океаном, теперь вот ракету у гор посадили… Кто ее видел? Спроси у своих ребят… то есть у великих вождей, славных воинов и достойных женщин. Кто видел, и что за тварь к нам прилетела?
– Я видел, – промолвил Глеб и повернулся к старейшинам. – Человек с острова говорит: им известно, что в наш мир прилетели чужие. Просит рассказать, что мы о них знаем.
– Расскажи, – произнес Тот, Кто Смотрит на Звезды. – Можешь говорить на его языке, я немного понимаю эту речь. Расскажи, Тер Шадон Хаката, и покажи вот это.
Он сделал знак, и лекари с их учениками расступились.
Молодой пилот взглянул на трупы, прижал ко рту ладонь и побледнел. Шериф Дункан, явно американец, оказался более стойким – пробормотал проклятие, нахмурился и рявкнул то самое: «Дьявольщина! В нашем раю только черта не хватало! Черта, да еще с бластером! Это против наших охотничьих пукалок!»
Глеб заговорил, юноши из отряда и Та, Кто Заплетает Гривы Лошадям, видевшие, как приземлилась ракета, добавили подробностей.
Слушая их, шериф хмурился и поджимал губы. Потом сказал:
– Надо доложить магистрату – похоже, ждут нас непростые времена. А с тобой что делать, мистер Соболефф? Желаешь тут остаться или на остров переберешься?
– Переберусь, – откликнулся Глеб. – С женой переберусь и с двумя лошадьми, так что нужен нам транспорт побольше вашего.
– Не проблема. К вечеру аэрокар пришлю, – буркнул шериф Дункан, неуклюже поклонился вождям и отбыл восвояси. В тот же день и случилось у Глеба и Тори переселение.
* * *Ближе к Трем Дубам тропинка была выложена плоскими гранитными плитками, серыми и розовыми. Копыта коней зацокали по камню, и вскоре Глеб и его спутницы очутились на небольшой поляне, что пряталась от солнечных лучей под кронами развесистых дубов. Здесь, как и гласило название поселка, росли три дуба, и под каждым возвышался дом, рубленный из местного дерева. Веранды и крылечки, обращенные к центру поляны, глядели друг на друга и на Черемисова, восседавшего в кресле у стола. Стол, кресло, лавки и навес над ними были сделаны поэтом собственноручно и, как он выражался, без технических выкрутас, с помощью пилы, топора и рубанка. Черемисов был приверженцем пролетарского метода стихосложения, некогда озвученного Маяковским: «Землю попашет, попишет стихи». Пахал он в огороде, а еще охотился, рыбачил и собирал пчелиный мед.
Увидев Глеба, женщин и лошадей, Черемисов огладил пышную бороду, громко чихнул и произнес:
Они идут, сверкая смуглой кожей,
которой, верно, не берет топор.
С кремневой искрой их усмешка схожа,
и скрытность глубже, чем кедровый бор[15].
Он часто говорил стихами – в основном цитировал классиков. К собственному творчеству Черемисов относился с юмором, утверждая, что жажду Бог дал, но поселил вдали от источника.
– Черемис, дорогой, мы ничего не скрываем! – воскликнула Сигне Хейгер. – Ровным счетом ничего, кроме мелких девичьих тайн. Ну там шляпки, блузки, кружевные трусики…
С этими словами, подхватив Тори под руку, она направилась к своему крыльцу. Глеб сел на лавку, налил браги из кувшина на столе, отхлебнул и кивнул довольно – брага у Черемисова была забористой.
– Эта женщина сведет меня с ума, – задумчиво молвил поэт, почесывая в бороде. – Знаешь, сокол ясный, сколько раз я делал ей предложения руки, сердца и таланта? Конечно, я не осетрина первой свежести, но еще могу порадовать дамочку… Тем более, в сложном бальзаковском возрасте.
Черемисову было за восемьдесят, но порадовать он мог кого угодно: в плечах – косая сажень, и мышцы как у борца-тяжеловеса.
