Михаил Ахманов - Третья стража
Обзор книги Михаил Ахманов - Третья стража
Михаил Ахманов
Третья стража
…Я, наконец, на третьей страже.
Восток означился, горя,
И обагрила нити пряжи
Кровавым отблеском заря!
Tertia vigilia – третья стража у латинян, промежуток от полуночи до начала рассвета. В это время сон особенно глубок.
Пролог
Начало июня, Адриатическое побережье
Хорватии, Сплит
В подвале его дома лежал пришелец. Во всяком случае, не человек – в том, как устроены люди, Глеб, хирург с изрядным опытом, разбирался отлично. Вскроешь пациента, и никаких тебе чудес: слева – сердце, справа – печень, легкие и желудок тоже на положенных местах, а внизу свое у женщин и свое у мужчин. Конечно, за годы практики в Питере, на Кавказе и в Сплите попадались уникумы, но не часто: однажды – сиамские близнецы, и три-четыре раза – больные с довольно странными аномалиями. Но сердце было у всех. Сердце, кишечник, почки и все такое. Случалось, дышали с трудом, хрипели, булькали, но без воздуха никто не обходился.
Этот тоже дышал – один раз в четверть часа. Однако сердечный ритм и биения пульса не прослушивались, и просьб насчет еды и питья тоже не поступало. Разумеется, никаких естественных выделений. Лежит больной на спинке, конечности вытянул, уставился взглядом в потолок, молчит, ничего не просит, не жалуется, только тихо вздыхает четыре раза в час. Можно сказать, идеальный пациент! Хоть оперируй без наркоза, бровью не поведет! Знать бы только, что с ним, какие пилюли давать и где резать… В другой ситуации Глеб отвез бы его в госпиталь, показал коллегам Бранко и Воиславу, и сунули бы они недужного под рентген, затем в томограф и церебральный сканер, разобрались бы, что там у него внутри, а если бы не вышло, так экспертов вызвать – дело недолгое. К такому чуду слетелись бы все мировые светила, от Штатов до Японии!.. Однако случай был не тот – пришелец, когда еще мог говорить, ясно выразил свою волю. Глеб привык уважать желания больных в части конфиденциальности, так что пришлось обойтись без огласки.
А как лечить?.. Ведь человек – или нечеловек?.. – явно болен, хоть не выказывает внешних признаков страдания. И шел он не куда-то, а к нему, к доктору Глебу Соболеву, о чем было сказано понятным языком. Кстати, по-русски, а не на хорватском! Не в госпиталь шел, а в его дом! В их дом с Мариной, только…
Глеб проглотил застрявший в горле сухой комок и закончил: только Марины уже нет… Нет Марины, и никогда не будет!
Словно подтверждая это, пришелец вздохнул – тихо, едва слышно.
Странный вздох – губы не раскрылись, не затрепетали ноздри, и грудь не поднялась… Куда же воздух девается?.. – подумал Глеб. Пусть у него легких нет, но объем вдыхаемого газа должен где-то разместиться… Вдох долгий и вроде бы глубокий, не меньше трех литров втянул… И где они, эти литры?..
Он наклонился над странным существом, приложил ухо к его обнаженной мускулистой груди, но ровным счетом ничего не услышал. Выдоха, как обычно, не было. Гладкая кожа холодила ухо, но этому Глеб уже не удивлялся – температуру пришельца он измерил еще в первые дни. Она была точно такой, как в подвале, – двадцать и две десятых градуса. Неделю назад, когда он включил калорифер, температура поднялась до двадцати пяти и трех – похоже, пришелец был в тепловом равновесии с окружающей средой. Такие эксперименты отвлекали Глеба от тоскливых мыслей о Марине.
Ну, и как его лечить?.. Никак! Еще со времен института он твердо усвоил правило: не знаешь, что делать – не делай ничего и наблюдай. Наблюдал Глеб уже больше двух недель, с середины мая. Нормальный человек за это время мог умереть или пойти на поправку, но его пациент явно не был нормальным. Хотя по внешнему виду – включая особенности мужской анатомии – от человека не отличался. Волосы на голове светлые, стрижен коротко, лицо обычное, не красавец, но и не урод. Правда, кое-какие странности Глеб отметил: стоило отвести глаза, как черты пришельца словно бы выпадали из памяти. Физиономия самая подходящая для секретного агента! И еще одно – волосы у него не росли. Ни волосы, ни ногти. Любой покрылся бы щетиной за две недели, а у этого кожа оставалась гладкой, без единого волоска. Гладкой, бледноватой и очень упругой. Не кожа, а прямо-таки прочный пластик!
Вздохнув, Глеб отодвинулся от старой тахты, на которой лежал пришелец, выключил свет и, нашарив перила, стал подниматься по лестнице. В их с Мариной доме в подвал можно было попасть через прихожую, где имелась для этого низкая дверца. Прихожую – Марина называла ее холлом – украшали горшки с цветами, шкаф, старинный столик красного дерева и большое зеркало. Еще висела тут Маринина фотография: головка склонена к плечу, темные волосы разметались под ветром, на губах улыбка, ямочка на щеке…
– В госпиталь мне пора, – сказал ей Глеб. – Увидимся вечером, милая.
Жена словно бы проводила его ласковым взглядом. Он вышел, затворил дверь и зашагал к машине. Было семь утра.
Часть первая
Земля и Солнечная система
Глава 1
Первые числа мая, Лондон и Петербург
Томас Хиггинс торопился – стоило ему опоздать на три минуты, как герр Поппер, с его австрийской пунктуальностью, ворчал целых пятнадцать. Впрочем, основания к тому имелись: во-первых, профессор Карл Поппер безусловно был гением, а во-вторых, ему стукнуло девяносто. Целых две причины, чтобы дорожить своим временем, каждой прошедшей секундой – ведь их оставалось так немного! К своей близкой кончине герр Поппер относился, как и положено философу, без страха и с изрядной долей юмора. Смерть для него являлась продолжением ученых занятий, ибо открывала путь к познанию Великих Тайн Бытия: есть ли жизнь за гробом и с чьего соизволения она возникла на Земле и, возможно, в других мирах Вселенной. Карл Поппер не был религиозен, но не отвергал даже самых сумасшедших идей, включая наличие Бога – он полагал, что эта гипотеза вполне допустима. Поэтому часть своего драгоценного времени профессор предавался размышлениям, какие вопросы задать Господу – конечно, если тот существует и удостоит его аудиенции. Первый вопрос герр Поппер уже придумал: взгляни на людей, на мерзкие свои творения, старое чучело… что, доволен?..
Он обитал в Кенсингтоне, фешенебельном пригороде Лондона, в двухэтажном коттедже с палисадником, кустами жасмина и тщательно подстриженной лужайкой. Заботились о нем секретарь Кларенс Додж и экономка миссис Мью, строгая сухопарая особа в неизменном синем платье до щиколоток. Однако свидания с Хиггинсом профессор считал конфиденциальными; Додж, включив магнитофон, удалялся, а миссис Мью появлялась на минуту с чаем, молоком и кексами. Они беседовали два-три часа – точнее, профессор говорил, а Хиггинс слушал, вставляя редкие замечания. Ему было известно, что сказанное им значения не имеет, важнее личное присутствие; в такие моменты он являлся всего лишь каналом при концентраторе идей. А концентратор, хоть и похожий на старого гнома, мыслил с поразительной четкостью.
Хиггинсу удалось поймать такси, и он успел к назначенному сроку. К счастью, в центре в пробку они не попали, а юго-западная окраина Лондона выглядела пустынной: уютные, обсаженные зеленью улицы, травяные лужайки, а за ними – особняки тех, кому жизнь в этом благодатном уголке была по карману. Наслаждаясь тишиной и покоем, Хиггинс дышал воздухом с ароматами цветов, травы и весенней листвы и жалел, что не может сюда перебраться. Средств у него вполне хватало, но его подопечные обитали в разных городских районах и в других графствах, так что волей-неволей пришлось поселиться поближе к вокзалу. Иногда Хиггинс ездил в Ирландию или на континент, но чаще всего – в Кембридж, где навещал Стивена Хокинга. Хокинг, гениальный физик, возглавлявший кафедру, на которой трудился некогда сэр Исаак Ньютон, был намного моложе Поппера, но страдал неизлечимой болезнью, амиотрофическим склерозом. Он не мог передвигаться и говорить и общался с миром при помощи особых устройств и своих ассистентов. Недуг, однако, не повлиял на мощь его разума; Хокинг занимался черными дырами, с успехом создавая новую концепцию Большой Вселенной.
Миссис Мью провела Хиггинса в кабинет, где он обменялся приветствиями с герром Поппером, маленьким сморщенным старичком, в самом деле напоминавшим гнома. Но его темные глазки под нависшими бровями смотрели пронзительно и остро, и двигался старый философ с удивительной для почтенного возраста резвостью. Усадив Хиггинса в кресло рядом с включенным магнитофоном допотопной конструкции, он с минуту разглядывал потолок, затем произнес:
– Вы знаете, Том, что меня поражает? Ограниченность наших физиков, биологов и прочей естественно-научной братии! Они возвели повторяемость опыта чуть ли не в божественный статус, совершенно исключив редкое, уникальное, эпизодическое – скажем прямо, чудесное. Это сужает поле исследований, не так ли? В частности, за счет трансцендентных явлений или тех, что представляются таковыми неопытному наблюдателю. Замечу, я не сторонник трансцендентного как непознаваемого в принципе, я считаю, что события такого рода, наряду с остальными фактами, можно и нужно подвергать логическому анализу, выясняя их каузальные связи с реальным миром. – Профессор на мгновение смолк и опять поднял глаза к обшитому дубовыми панелями потолку. – В отрицании уникальности я вижу большую ошибку. Вероятно, она восходит к известному вето Парижской академии наук – помните?.. – не рассматривать труды, посвященные квадратуре круга и трисекции угла, а заодно сообщения о камнях, что падают с неба…
