Евгений Красницкий - Отрок. Ближний круг
В погребе было довольно прохладно, лицо узника выглядело нездоровым, даже если не обращать внимание на синяки.
«Да, холод, соленая пища, нехватка воды — почки запросто посадить можно. Морду разукрасили… и это называется „побить легонько“?»
— Ну что, надумал разговаривать, или вообще воду перестать давать? — Чувствовалось, что Алексею допрашивать пленного не впервой, и способов добывания информации он знает много. — И не надейся, что так и будешь тут спокойно сидеть! Если сейчас не заговоришь, отволочем в кузницу, а там сам знаешь…
По лицу пленника было видно, что намек Алексея он понял, но голоса так и не подал.
«Что заставляет его так упорствовать? Преданность моему предшественнику? Грамотное промывание мозгов, по поводу живущей за болотом страшной колдуньи или (чем черт не шутит?) специальная подготовка по тактике поведения на допросах? Сыграть в „плохого и хорошего полицейского“? Сомнительно — я рядом с Алексеем смотрюсь сущим молокосом, изобразить из себя альтернативу не получится. Или получится? Молокосос молокососом, но я ведь еще и боярич! Пожалуй стоит попробовать».
— Стерв! — Мишка попытался придать своему голосу максимум властности. — Его сегодня поили?
— Нет.
— Воды! И побольше!
Стерв полез из погреба, Алексей стоял молча, возможно догадался, что начинается какая-то игра. Мишка сделал вид, что ищет, на чтобы присесть, не нашел и скомандовал тем же тоном:
— Пошли наверх!
— Слушаю, Михайла Фролыч! — дисциплинировано отозвался Алексей, видимо, даже не понимая мишкиной затеи, счел нужным подыграть.
— А ты глаза прикрой! — обратился Мишка к пленнику. — После недели в погребе, на солнце ослепнешь.
Сидя на завалинке, Мишка смотрел, как пленник жадно пьет воду прямо из ведра, принесенного Стервом и раздумывал о том, как построить разговор, одновременно пытаясь понять хоть что-нибудь по внешнему виду «языка».
Внешность была какой-то непонятной. Отличить смерда от воина Мишка сумел бы легко, слишком заметный отпечаток накладывали на людей крестьянский труд или воинская служба. Крестьянином пленник не был — ни некоторой сутулости, ни загоревших дочерна рук и шеи, ни характерных мозолей. В то же время, не было в этом мужчине, присущих воину собранности, немедленной готовности к действию, которые почти всегда были заметны у мужей ратнинской сотни. Не был пленник и ремесленником. Руки кузнеца всегда в следах от ожогов, во въевшейся в кожу металлической пыли, руки гончара, наоборот, всегда чисты, пальцы чуткие, умеющие обращаться с податливым материалом. Не кузнец, не гончар, а какие еще ремесленники могут быть в таком маленьком поселении? Может быть рыбак? Нет, у рыбака суставы припухшие от постоянной возни в воде, с мокрыми сетями, а на руках следы от многочисленных порезов и уколов. Ноги тоже не такие, как у привыкшего ходить босиком. Судя по тому, что рассказал стерв, пленник был каким-то начальником, а судя по тому, что его внешность не носила следов прежней трудовой деятельности, поднялся в начальники он не из «низов».
Не худ, что называется, «в теле», даже, кажется, есть некоторый намек на брюшко. Еще не старый, тридцати, похоже, нет. Широкоплечий, осанка без следов сутулости, держится, если не с достоинством, то и без подобострастия, и, кажется, верно оценил тон, которым Мишка отдавал распоряжения. Еще одно подтверждение того, что привык общаться с высшим сословием, и сам не из простых.
— Напился? — Мишка кивнул на ведро, которое пленник все еще держал в руках. — Не бойся, не отберем, захочешь еще, попьешь, а пока ставь на землю и садись-ка вот сюда — погрейся на солнышке.
«Подействует или нет? Должно подействовать — отяжелел от воды, сейчас разомлеет у нагретой солнцем стены, от недельного сидения в погребе, конечно же, слегка заторможен, спать в холодном погребе, наверняка, как следует, не мог. Должен расслабиться и задремать».
— Алексей, а чего это у нас темница переполнена? — обратился Мишка к старшему наставнику, демонстративно не обращая внимания на пленника. — Неужто так все плохо с учебой обстоит?
— Плохо, не плохо, а сказать, что хорошо, не могу. Новичкам тут все непривычно, на прежнюю жизнь не похоже, стариков, которым они привыкли подчиняться нет…
Пленник шумно вздохнул и Мишка, скосив глаза, заметил, что он расслабился, привалившись спиной к теплой стене. Алексей тоже зыркнул на пленника, понимающе кивнул Мишке и принялся описывать ситуацию нудным, монотонным голосом.
Дела, со слов Алексея, действительно обстояли из рук вон скверно. Учеба шла через пень-колоду. Дисциплина — ни к черту. Драки, хамство, мелкое, но частое неповиновение, отлынивание от работы и тренировок, разгильдяйство урядников и командиров пятерок. Девятый десяток откровенно саботировал обучение грамоте, причем сам урядник, не стесняясь заявлял вслух, что воину грамота нужна, как зайцу дудка. Отношение к вере… Роську бедного аж трясло, когда посреди молитвы из толпы вдруг раздавалось козлиное блеяние.
Лазарет переполнен. Битые, ломанные, порезанные. У иных такие повреждения, что и вообразить-то трудно. Ну как, скажите на милость, можно умудриться холостым выстрелом из самострела хлестнуть себя самого тетивой по гениталиям? Чуть не помер, дурень. Или зацепившись бармицей за стремя, тащиться за скачущим конем, пока рожа от удушья не посинела? За что там цепляться-то? Потом специально пробовали повторить — ни черта не получилось.
С девками тоже постоянные приключения, и не только из-за того, что куча парней рядом. То с лошади навернутся, то кинжалом порежутся, то щенок у кого-нибудь убежит. Одна иголку проглотила, испугались, что помрет, собрались посылать за Настеной. Пока собрались, обнаружилось, что иголка в подол рубахи воткнута. С чего дура придумала, что проглотила? Еще у одной обнаружилась совершенная несовместимость с живой природой. Сначала лошадь чуть палец не откусила, потом щенок за ногу тяпнул так, что два дня ходить не могла, потом (вообще ни в какие ворота не лезет!) ворона в лоб клюнула!
Правда мать, на пару с Прошкой, управляли «женским контингентом» железной рукой. Мать как-то умудрялась поддерживать дисциплину, а Прошка просто-напросто командовал девками тем же тоном и в тех же, примерно, терминах, что и щенками. И действовало!
С купеческими детишками тоже не обошлось без неприятностей. Учились они, надо признать, прилежно, «правозащитникам» хватило одного урока и «качать права» они больше не пытались, но на свет божий вылезла проблема национальной розни. Вот уж чего Мишка не ожидал, хотя предвидеть был обязан уже после первого же знакомства с унотами. Среди четырнадцати «студентов платного отделения» оказался один не славянин — торк Мефодий. Травить его уноты начали почти сразу же. Дополнительно ситуация обострилась, когда выяснилось, что Мефодий совершенно неграмотен, но будучи внуком старейшины рода, считает себя ровней старшине Младшей стражи, а остальных простолюдинами, стоящими ниже него на сословной лестнице. Такого подростки не прощают никому. Мефодию несколько раз устроили «темную», он, сохраняя гордость, жаловаться не стал, а принялся отыгрываться на обидчиках поодиночке.
Дело обязательно кончилось бы скверно. Однажды Илья тренировал унот в замене колеса без разгрузки воза. Как уж там получилось, так до конца и не выяснилось, но груженный бревнами воз опрокинулся. Все, почему-то в этот момент оказались на безопасной дистанции, и только один Мефодий стоял вплотную и, если бы не проворство Ильи, был бы задавлен насмерть. Что-нибудь подобное обязательно могло повториться и Илья ничего с этим поделать не мог — не будешь же стеречь парня каждую минуту! Урядник же «платного отделения» Петька сам смотрел на Мефодия волком, пару раз напоровшись на патрицианское высокомерие юного торка, в отношении себя, как представителя «плебса».
Заступился за Мефодия… Первак. Как уж он разобрался с «купчишками», чем сумел запугать, было известно только ему одному, но травля Мефодия сменилась бойкотом, который внук старейшины игнорировал с высокомерием истинного аристократа. Десяток же Первака получил в благодарность блестящего консультанта по кавалерийскому делу, поскольку Мефодий, по-видимому, научился ездить верхом раньше, чем ходить по земле ногами.
Вторым страдальцем «платного отделения» Воинской школы оказался Никола. Тот самый парень, с которым Мишка провел показательный бой в день прибытия унот в Ратное, и которому Анька подарила платочек. Виноват в несчастьях парня, отчасти, был сам Никифор, не предупредивший никого о том, что Никола был его внебрачным сыном от той самой вдовушки, которую он неоднократно поминал во время пребывания Лисовинов в Турове. Если вспомнить отношение Никифора к законной жене Ксении, легко представить, что Петька «на всю катушку» использовал свои права урядника для того, чтобы превратить жизнь Николы в ад.
