Екатерина Белецкая - Священный метод
– Проверим, – пообещал Огден. – С завтрашнего дня и займемся.
– Чем? – у Берты внутри похолодело.
– Проверкой, деточка, – Огден ухмыльнулся. – Уж поверьте, у нас есть способы покопаться в вашей памяти.
– Но я добровольно сознаюсь в том, что не делала этого! – Берта говорила сейчас святую правду, но видела, что правда эта ничего не значит, потому что Огден сам всё решил. Её охватил ужас.
– Вашим словам грош цена, – презрительно выплюнул Огден. – Равно как и словам всего вашего семейства в общем и целом. Твари вы. Лживые. Увести! – крикнул он. – Завтра продолжим.
Когда её вели по коридору, она услышала – там, в отдалении, снова пела Пиаф. В этот раз – «Non, je ne regrette rien», «Я ни о чем не жалею».
Non! Rien de rien…
Non! Je ne regrette rien
Ni le bien qu’on m’a fait
Ni le mal tout да m’est bien égal!
«Я тоже, – думала Берта, стоя у стены и слушая далекий летящий голос. – Я тоже ни о чем не жалею. И что бы они ни сделали со мной, я не сдамся. Пока я дышу – я не сдамся».
* * *Джессика сидела в своей камере и ждала, когда выключат свет – ужин уже был, посуду уже унесли; два куска хлеба привычно припрятаны под матрас (запас сухарей под матрасом скопился изрядный), и наступает время её практически ежедневных экспериментов – она с маниакальным упорством всё продолжала и продолжала искать детей. Несмотря на то что попытки эти явно были провальными. Несмотря на неудачи. Несмотря ни на что. Как-то раз Джессика подумала, что, наверное, она готова год за годом бросать свой камень в эту вечную воду и ждать ответ. Столько, сколько понадобится.
Дети… Мало же она понимала, как это – до появления Ромки. Когда-то, на Окисте, она впервые узнала, как ребята, Ит со Скрипачом, не уходили с планеты, потому что их шантажировали жизнью сына. Не уходили, несмотря на смертельный риск. Несмотря на то что, как позже выяснилось, Фэба-младшего уже давно не было в живых. Достаточно было сказать – сделаешь что-то не так, и мы разберемся с твоим ребенком, и… и всё. Ри потихоньку потом признавался ей, что это было просто ужасно: Ит и Скрипач тянули время и искали информацию до последней секунды на планете. Оставаясь там сами и заставляя рисковать его, Ри, – лишь бы узнать хоть что-то про сына, лишь бы с ним всё было хорошо.
Тогда Джессика сочувствовала, но не понимала.
А когда появился Ромка – поняла.
В полной мере.
И поразилась их воле – потому что осознала, какое титаническое усилие нужно сделать, чтобы бросить своего ребенка, пусть и выросшего, даже в гипотетической беде. Ри, кажется, тоже начал понимать – по крайней мере, во время одной из семейных встреч он долго говорил с рыжим и Итом в маленькой спальне, а когда все трое вышли, выяснилось, что глаза и у рыжего, и у Ри на мокром месте, а Ит… Ит тогда, кажется, и вовсе смылся из дома и появился лишь к полуночи. Оправдывался потом перед своими, что пройтись захотелось. Собственно, ни для кого не было секретом, что Ит предпочитает переживать в одиночестве.
Джессика любила сына до беспамятства. Ри, впрочем, тоже. Ромку никогда особенно не баловали, не распускали, но Джессика понимала – если бы он не был таким добрым и хорошим мальчиком сам по себе, он быстро бы нашел у родителей уязвимые места и вовсю ими бы пользовался. К счастью, он был совершенно другим – чистым, честным, открытым и (в этом Джессика была бесконечно и совершенно справедливо уверена) правдивым мальчиком, поэтому сомневаться в нем не приходилось.
И сейчас она верила только в одно – в священную силу этой любви. Во всё то чистое и прекрасное, что являлось, по сути, её настоящей жизнью.
Джессика привычно села на свой стул, положила перед собой журнал. Дождалась, пока охранник пройдет мимо, вывела всё тот же мыслеобраз – неподвижная водная гладь. Сконцентрировала сознание, создав всё тот же округлый камень, исключила помехи – Фэба и Берту, – и камень полетел вниз. Круги пошли по воде, расходясь всё дальше и дальше, и вдруг…
Это было настолько неожиданно, что Джессика растерялась. Ответ пришел почти мгновенно, в первые секунды после посыла резонанса; и он был настолько очевидным и недвусмысленным, что Джессика зажала себе рот, чтобы не закричать.
Они были здесь! Рядом, тут, в Москве! Юго-запад, примерно двадцать километров от места, в котором сейчас находилась она. Два знакомых слепка, Ромка и Настя, а рядом – еще три, которые читаются вполне четко. Двое молодых мужчин и одна женщина, еще моложе; мало того, женщина – сильный эмпат, а это значит, что можно связаться!
Быть не может…
Надо проверить.
С трудом поборов всё нарастающее волнение, Джессика сформировала мыслеобразы снова – и снова через несколько секунд получила точно такой же ответ.
Что же делать дальше? Рискнуть? Попробовать? А если то, что она пытается с кем-то говорить, засекут? Что тогда?..
Несколько минут молчаливой борьбы – и Джессика, не выдержав, сдалась. Теперь в ход пошли другие схемы. Сначала она мысленно создала бескрайнюю светло-серую плоскость, потом – по плоскости пролегли несколько линий-векторов. Дальше настала очередь десяти опорных точек. Потом плоскость стала превращаться в прозрачный стеклянный шар, который Джессика крутанула перед собой, выискивая оптимальное совпадение направляющих и точек. Обычно этим способом эмпаты работали с Бардами, у которых могли потенциально возникнуть проблемы с местом предполагаемого выхода…
Дальше – она мгновенно сформировала «пакет», включающий несколько вопросов, и отправила этот «пакет» по направляющей, которая сейчас пересекала две точки.
Ответ пришел почти мгновенно.
«Друзья. Увезли. Была опасность. Всё хорошо. Ждём встречи».
Джессика тут же сформировала второй «пакет», кинула по линии.
«Кто вы?»
«Сопротивление. Отправила Маден Соградо. Идет работа. Вас освободят».
«Дети?»
«Хорошо. Жить будем тут. Ждать».
Джессика открыла, наконец, глаза. Посидела несколько минут неподвижно, ожидая, когда перестанут трястись руки. Глубоко вздохнула. Спокойно, спокойно. Если сейчас выдашь себя, всё испортишь. Поэтому – успокоиться и ложиться спать. Как будто ничего не произошло.
«Я верю, – думала она. – И я не сдамся. Пока я жива, я не сдамся. Что бы ни было. Что бы ни происходило».
* * *Следующий месяц запомнился им троим как бесконечная, изматывающая нервотрепка, которая с каждым днем становилась всё сильнее и беспощаднее. Друг друга они не видели уже давно, вероятно, Огден распорядился ужесточить условия.
Фэба почти каждый день теперь возили на заседания, и это была та еще пытка, потому что по восемь, а иной раз и по десять часов он был вынужден сидеть в «клетке» полностью скованным и слушать бесконечно практически одно и то же, почти не принимая участия в самом процессе. Такое сидение, да еще и без возможности хотя бы попить, изматывало похлещи любой работы: попав обратно в свою камеру, Фэб мог разве что напиться и без сил рухнуть на свою койку. На пятнадцатый день издевательства он едва не потерял сознание в «клетке» от жажды и духоты, но все равно – никто к нему не вошел. Подумав, Фэб избрал другую тактику: теперь он на всякий случай садился в угол «клетки», прислонившись для надежности спиной к её прозрачным стенкам – так у него была хотя бы надежда на то, что во время обморока он не свалится на пол и «сбруя» не среагирует на это явно не запланированное движение. Кроме того, в «клетке» вполне можно было или молиться, или медитировать – что Фэб и делал. Это неплохо отвлекало, а медитация еще и позволяла сконцентрироваться и не дать уйти сознанию, если телу становилось совсем уже плохо.
«Чего они сейчас добиваются, интересно? – думал Фэб. – Это способ меня убить? Несчастный случай, у всех на глазах во время заседания, к примеру? Рауф стало нехорошо, он свалился, и защита случайно отрубила ему голову? Что ж, план интересен, вот только слишком уж ненадежен».
Томанов на заседаниях больше не появлялся, да, собственно, Фэб и не ждал, что он появится, – понимал, что это риск как для него самого, так и для Федора Васильевича. Вполне достаточно одного раза. Это уже немало, потому что это дает какую-никакую, но всё-таки надежду.
И Фэб терпел. Приспособиться и адаптироваться можно практически ко всему – он отлично это знал. Потому – терпел. Да, собственно, ничего другого ему и не оставалось.
Джессику в этот месяц практически не трогали, и она, разумеется, этим в полной мере воспользовалась. Канал связи с Ольгой, той самой эмпаткой, удалось установить уже практически стационарный. Джессика узнала, что дети и трое агентов сопротивления сейчас живут на окраине Москвы, в съемной комнате, однако скоро придется перебираться в другое место, чтобы исключить возможную слежку. С детьми всё хорошо, и Ромка, и Настя каждый день передавали приветы, мало того, Ромка даже один раз попробовал связаться с мамой самостоятельно, но ничего из этого толком не вышло, только эмоции удалось считать – сын отчаянно скучал по ней, рвался к ней, изнывал от нетерпения и очень сильно за неё волновался. Получив это сумбурное послание, Джессика едва сумела сдержать слёзы. Да, в последние пару лет подросший Ромка сторонился нежностей и объятий, но сейчас, в этот момент, он словно бы обнимал её, да так крепко, что впору было опасаться синяков. «Он ведь уже почти взрослый, – думала Джессика позже. – Большой и взрослый. Ну и пусть он теперь обнимает меня редко. Часто и не нужно. Пусть редко, зато вот так, по-настоящему».
