Виктор Глумов - Город смерти
Напуганы. Все напуганы. Охрана — активностью москвичей. Солдаты — наглостью обреченных мутантов… Будто там, на юге, скрывается тварь, страшнее пули, смертоносней напалма… Ректор нервничает, деканы просят предпринять хоть что-то, а разведчики не возвращаются.
Воздушная техника ничего не обнаружила. Ни-че-го.
— Мобилизация, — решился Борис Юрьевич, — никакой больше разведки. Оборону усилить. Разработайте план, я посмотрю.
— Слушаюсь!
И в неизвестности сгинули сыновья. Близнецы. Рома и Тима. Как он дорожил ребятами, как любил их… В этом одна из проблем Института — нельзя лишать человека семьи. Теперь, когда ноющая боль в груди не покидала Бориса Юрьевича, он знал это точно. Все бы отдал, только обнять мальчиков, сказать им наконец: «Дети». Теперь знал и ругал себя, что не признался хотя бы пацанам. Выделял, отмечал, разговаривал по душам, был хорошим командиром. Но не отцом.
Мама их была из быдла. Борис Юрьевич уже тогда занимал высокий пост. И вот — возжелал лично допросить осведомительницу. Не вспомнить, по какому вопросу. Надька родилась умницей и даже красавицей, точнее, не так. Красавицей и даже умницей. Воспитание, правда… Но хотела выбиться в люди, вид на жительство получить. Вот и «стучала». Она сама полезла. Может мужчина отказать женщине, которая его домогается? Может и должен. Но Борис Юрьевич не смог. А перевязанные канальцы оказались не стопроцентной гарантией, и она забеременела. О чем при следующей встрече через несколько месяцев и сообщила.
Борис нарушил все мыслимые этические нормы. Но пошел к врачу и ее повел. Все проверил, и отцовство, и на нарушение. И тогда же узнал, что двойня. Был бы один ребенок — не отыскал бы. А в тот месяц близнецов больше не рождалось. И Надька молодец, что долго не шла: срок оказался большой, аборт делать — поздно, только искусственные роды, а кто будет без медицинских показаний убивать детей?..
Она получила вид на жительство. А потом, Борис об этом никогда не жалел, пропала без вести. Утонула, может.
Рома и Тима. Сам имена выбрал. В яслях навещал. Ректор знал, совет деканов — знал. Осуждали, но молча.
А теперь так же молча соболезнуют.
Институт закроет двери, усилит охрану. И выстоит. Что бы там ни было — он очистит Москву, огнем благодатным выжжет заразу. И в нестабильной обстановке Борис Юрьевич объявит чрезвычайное положение. Ректор подпишет обращение к сотрудникам Института. С этого момента вся власть перейдет в руки Начальника Службы Безопасности, а уж он постарается ее больше не отдавать.
Разрешит семьи. Прикажет создавать семьи! Проведет операцию «не-быдло», оставив в живых только детей с нормальным генетическим кодом. Восстановит Россию, поднимет из праха.
И сам из праха восстанет…
Когда Борис Юрьевич отвернулся от окна, докладчика уже не было в его кабинете.
* * *Свое убежище Синтезатор оборудовал на совесть. Он знал, что корпорация бросит в погоню своих псов — Службу Безопасности. Правда, о безопасниках он был невысокого мнения: тупые солдафоны, не годившиеся ни на должности специалистов, ни на любые другие. Их — бояться?! Но перестраховаться не помешало бы.
Готовясь к гипотетическому нашествию аборигенов, он заготовил несколько простых, но эффективных ловушек, сам продумал систему сигнализации. Да, безопасники тупы, но не стоит уповать лишь на технику. Мало ли, бывают исключения. Поэтому Синтезатор кинулся в палатку, схватил первую попавшуюся чашку и налил воды. Винтовку он бросил на пол, а взамен взял маленький, почти незаметный в руке пистолет. Новейшую, еще не серийную разработку.
Осталось только дождаться противника.
* * *Зеленый огонек рванул через лес — Синтезатор спешил в нору. Кушнир засек, куда он свернул, но не успел выстрелить из парализатора — Синтезатор держался ближе к деревьям, визуального контакта не получилось. Плохо. Синтезатор его заметил — вдвойне плохо. Что саботажник будет делать? Попробует скрыться? Это бесполезно. Попробует обороняться? Не тот тип. Да, откажется выходить из убежища, будет качать права, но драться не полезет. Никогда не дрался, не умеет, не сможет ударить человека, не так это легко.
И все же Кушнир был осторожен.
Он всегда был осторожен и лишь в день смерти Саньки недопустимо расслабился.
Уже выключив маскировку, Кушнир прошел над заброшенной деревней. Санька вспомнилась — воочию перед ним предстала. Смотрела осуждающе. «Что? — беззвучно спросил ее Кушнир. — Что, Сашенька? Ты злишься, что я твоего дубля отпустил, не удержал силой? Но она, эта девочка, — не ты, она еще моложе и злее. И у нее свой путь. А я пытался… Или ты хочешь меня предупредить, чтобы я был осторожен? Ты не волнуйся, Сашенька, я всегда осторожен». Но Санька молчала. Она теперь всегда молчала, а раньше — болтала без умолку. И даже когда нельзя было говорить, шевелила губами — беседовала сама с собой.
А теперь у Саньки рот в ниточку сжат.
Всепогодную палатку для инопланетного туризма Кушнир не заметил бы с воздуха, если бы психосканер не подмигнул зеленым огоньком: вот он, голубчик, попался. Кушнир приземлился и покинул флаер. Неужели Синтезатор там, внутри? Кушнир не очень-то верил в эту чушь с взаимопроникновением и смешением миров, в разрастание коридора, как раковой опухоли. Но в миллион Кушнир верил. Зачем ему деньги? Ему, может, и не нужны (хотя большие деньги — это свобода ото всех), а вот его ребятам пригодятся. Они молодые в большинстве своем, у них — семьи.
Клапан палатки был открыт.
Кушнир насторожился. Синтезатор его ждет? Дает понять, что не опасен? Выложит все коды?.. В любом случае он не оставит Синтезатора в этом мире, оглушит и заберет с собой. Кушнир проверил парализатор. Хорошо. Надо действовать.
Он по всем правилам ворвался в палатку.
Синтезатор сидел за столом, лицом ко входу. Он пил что-то из хрупкой чашки, как раз подносил к губам. Улыбнулся.
— Добро пожаловать, мой дорогой враг!
Леон Кушнир не успел ничего понять. Не успел даже ответить, не успел вспомнить жизнь. Только мелькнуло перед его стекленеющими глазами лицо Саньки, плачущее лицо. И тут же пропало — навсегда.
Синтезатор аккуратно поставил чашку на стол и истерически рассмеялся: ему еще никогда не приходилось убивать людей, и до последнего момента он не был уверен, что сможет это сделать.
8. Канцерофобия
Вскоре из-за растительного хлама дорога превратилась в обычную грунтовку, по которой много лет никто не ездил — кое-где уже укоренились сосенки.
— Сколько нам осталось? — нарушил молчание Вадим.
— Пара-тройка километров, — ответил Леон, не оборачиваясь, и вдруг замер, поднял руку. — Тише. Слышите?
Издалека донесся едва различимый шум мотора. Генч сразу повеселел и задрал голову, вглядываясь в затянутое тучами небо.
— Вертушки? — предположила Сандра и прицелилась в Генча. — Только рыпнись! Умрешь раньше, чем попытаешься нас предать.
— Да я и не думал, — забормотал он, оглядывая своих то ли друзей, то ли пленителей.
— Быстро в лес! — скомандовал Леон, сворачивая с дороги.
Укрылись под огромной елью. Вертолет покружил западнее и полетел назад. Вадим с интересом наблюдал, чем же закончится конфликт Сандры и Генча. Парнишка аж позеленел. Сандра-то его пристрелит, не задумываясь. В лесу и в душе́ одинаково сыро и тухло. Грязь проникла внутрь. Вадим спал с чудовищем, для которого человека прихлопнуть — все равно что муравья. Второй хищник, вон, зверем смотрит. И теперь нужно тащить их домой.
Хотя… Дома-то он хозяин положения. Можно пойти в милицию, накатать заяву — их быстренько повяжут как нелегалов. Или в дурку упекут. Это если Сандра и Леон не запрут его дома, чтобы держать под присмотром. А что, у них все так делают, кто сильнее, тот и прав. Комната им не обломится, зря надеются, без бумажки ты — какашка… Странно, что они Генку не прихлопнули. Как-то нелогично.
Леон выглянул из-под низких ветвей, вылез, огляделся. Точно матерый волчара. Его бы в девяностые — стал бы авторитетом, а потом в менты подался или в депутаты. И паспорт сделал бы себе за тьфу.
Генч покинул убежище последним.
— Товарищи, — заблеял он. — Не хочу я туда идти, умрем же все. Нечего там брать. Жизнь дороже…
Леон тяжело вздохнул и сказал:
— Парень, ты с нами и получаса не провел, а так достал! — и направил на него ствол.
— Леон! Не горячись, — вступилась Сандра за старого знакомого. — Гена, башкой своей подумай! Молчи, пожалуйста!
Вадим старался от них отгородиться. Опять та же возня. Как надоело! Но ничего, последний рывок.
Какая подозрительная для июльского лета тишина! Мир, который через секунду пожрут лангольеры. Только гнет деревья ветер, стонет, будто оплакивает кого-то. Хрустят хвоей четыре пары ног. Вот и все звуки.
