Анатолий Дроздов - Самец взъерошенный
– Успокойся, декан! – усмехнулся Недотрога. – Знаю, о чем ты подумала. Это не так. В своем мире я был медикусом и научился делать массаж. Женщинам Рома он нравится, и я неплохо зарабатывал. Утром встретил у лавок знакомую, она попросила по старой памяти… Взамен мне дали посуду и продукты.
– За массаж?
– Ну, да! – пожал он плечами.
– Столько много?
– Массаж стоит золотой…
– Не ври! – закричала я. – Никто не заплатит столько!
Он встал, подошел к нарам и стащил с них свой матрас. Бросил его на стол.
– Снимай тунику и ложись!
Я в растерянности глянула на девочек. Их взгляды словно говорили: «Ну, что же ты! Сама требовала!»
Я расстегнула пояс и потащила тунику через голову. Ступив на лавку, взобралась на стол. Вытянулась.
– Спиной кверху!
Девочки хихикнули. Ощутив, как вспыхнули щеки, я повернулась. Откуда мне знать, как это делается? Недотрога плеснул в ладонь масла, растер его и подступил…
Мир вокруг исчез. Я стонала и корчилась, каждой частичкой тела желая, чтоб это длилось вечно, и опомнилась, лишь когда затопившее меня наслаждение угасло. Я подняла голову. Недотрога стоял в стороне, а девочки смотрели на меня огромными глазами. Я сползла со стола и непослушными руками набросила на себя тунику. Когда, собравшись с духом, подняла взгляд, то увидела вопрос, застывший в глазах девочек. Один, но очень жгучий.
– Это… – Я прокашлялась. – Это стоит золотой, – я повернулась к Недотроге. – Я заплачу! С жалованья…
– Не нужно! – сказал он.
– Заплачу! – возразила я.
– Успокойся! – покачал он головой. – Мы спим в одной комнате, едим из одного котла, вместе служим, а я стану обогащаться за твой счет? У преторианок и без того маленькое жалованье. Женщины, которые мне платили, были богаты. Не уговаривай, Пугио! Не возьму.
– А с меня? – пискнула Бычок.
– С тебя – тоже! – улыбнулся Недотрога.
Бычок вскочила с нар и, прежде чем кто-то опомнился, сорвала с себя тунику. Я только головой покачала: на ней не было даже набедренной повязки. Швырнув тунику на нары, Бычок забралась на стол и вытянулась. Недотрога пожал плечами и снова плеснул масла в ладонь. Но едва он коснулся ее спины, как дверь распахнулась и в комнату ворвалась Помело.
– Ага! – завопила с порога. – Бычок лежит на столе голая, а пришлый к ней уже пристроился!
Мы не успели хоть что-то сказать, как Помело метнулась к очагу.
– У них новая жаровня, а ели они сегодня… – она сунула палец в котел и облизала. – Оризу с изюмом. Все ясно!
Она исчезла в дверях так же мгновенно, как и появилась.
– Одевайся! – велела я Бычку. Та неохотно подчинилась.
– Что произошло? – недоуменно спросил Недотрога. – Зачем эта ненормальная прибегала?
– Расскажу! – вздохнула я…
* * *Помело, видимо, не спала ночь и обошла все казармы. Утром, едва мы позавтракали, пропела букцина, и центурии потекли на плац. Шагая в общем строю, я ловила на себе хмурые взгляды преторианок и невольно ежилась. Ну, будет…
Центурии вытянулись в ряд и согласованно ударили мечами в щиты.
– Трибун! Трибун!..
Мать не заставила себя ждать. Бунт когорты – неприятное дело, а если вдобавок это преторианки… Показавшись между колонн, она быстрым шагом направилась к плацу и вспрыгнула на постамент. Грохот затих.
– Кто будет говорить? – спросила мать.
– Я! – раздалось в тишине, и из рядов выбралась Помело. Кто бы сомневался?!
Оказавшись перед строем когорты, Помело приосанилась. Было видно, что она упивается моментом.
– Ты, трибун, взяла в когорту пришлого, – начала мерзавка, – сказав, что он будет таким же, как и мы. Но на деле ты привела лупу! – Помело возвысила голос. – Вчера я своими глазами видела, как он ласкал Бычка, а другие из контуберния ждали своей очереди. Это еще не все. На ужин они ели оризу с изюмом, а в обед – мясо. Разве нас с вами так кормят?
Строй возмущенно завопил. Помело дождалась, пока все умолкнут.
– Разве нас с вами в казарме ласкают мужчины? Нам говорили, что в когорте все равны, и что же мы видим? Для твоей дочки сделано исключение. Почему? Ответь, трибун!
Строй закричал и загремел щитами. Из своего ряда я видела лицо матери. Она… Сегодня меня точно убьют! Умереть нестрашно, но какой позор!
Мать подняла руку, и шум затих.
– Пугио!
На подгибающихся коленях я вышла из строя. Замерла, не решаясь взглянуть матери в глаза, и вдруг ощутила, что рядом кто-то стоит. Я скосила взгляд. Игрр? Он зачем здесь?
– Разреши сказать, трибун! – звучным голосом сказал пришлый. – Раз мне бросили обвинение, мне и отвечать.
– Пусть говорит Пугио! – завопила Помело. – Тебя не звали!
– Замолчи! – рявкнула мать. – Здесь я решаю! Тебе не мешали говорить, теперь пусть скажет пришлый.
– Благодарю! – поклонился Игрр и снял шлем. Его светлые, давно не стриженные волосы выкатились и рассыпались по плечам.
– С тех пор как я в Паксе, из меня пытаются сделать лупу, – Игрр усмехнулся. – Вы, как вижу, желаете знать: зачем я здесь? Почему пришел в когорту? Разве не нашлось другого занятия? Отвечаю: оно у меня было. Имелись дом и семья. Но после того как моя жена пропала, дом забрали, и я оказался на улице…
– Не лги! – перебила Помело. – Какая жена? Пришлые не женятся на нолах. Такого не было с древних времен.
– Трибун! – повернулся Игрр к матери. – В вещах, что я сдал, был кожаный пенал. Вели принести.
– Посыльная! – рявкнула мать.
Преторианка, маячившая за постаментом, сорвалась с места и скрылась в дверях претория. Когорта застыла в ожидании. Обратно посыльная явилась с Нонной, нашим квестором[53]. Подойдя к постаменту, Нонна протянула кожаный пенал.
– Ему! – указала мать на Игрра.
Нонна подошла.
– В пенале два пергамента, – сказал Игрр. – Прошу, достань тот, что больше, и прочти вслух.
Квестор достала и развернула свиток.
– Я, нотариус Констанция Вер, настоящим подтверждаю, что в иды седьмого месяца тысяча девятьсот пятнадцатого года от пришествия легиона, в присутствии свидетелей… – Нонна перечислила имена, – пришлый по имени Игрр Офсяникофф и старший декурион алы «дикие кошки» Виталия Руф заключили брак в строгом соответствии с законами и обычаями Ромы. Подпись, печать…
Квестор свернула пергамент и спрятала его в пенал. По строю прокатился ропот.
– Я помню Виталию, – внезапно сказала Нонна. – Она служила в первой центурии. Во время битвы с сармами ее ранили в голову, а ее мать погибла. Виталия не могла видеть одним глазом, поэтому перевелась в алу «кошек». Хорошая была девочка! Храбрая!
– Она ушла в поход, и турма ее встретилась с сармами, – сказал Игрр. – Виталия попала в плен. Я хочу ее вызволить, потому и попросился в когорту. Надеюсь: рано или поздно, мы пойдем на сарм и спасем Виталию. Я хочу в этом участвовать.
Я стояла потрясенная. Игрр женат! Разве такое возможно? Но Нонна не стала бы врать: любой может потребовать пергамент и глянуть. И, что более поразительно, Игрр выбрал в жены преторианку. Пусть бывшую, но не магистрата или богачку. Нет, он необыкновенный!
Наверное, не одна я так подумала, потому что на плацу воцарилась тишина. Сотни глаз осуждающе смотрели на Помело, и та невольно поежилась.
– Пусть так! – завопила мерзавка. – Это не отменяет сказанного. Пришлый совокуплялся с Бычком!
– Ты уверена? – спросил Игрр.
– Видела!
– Что?
– Бычок, голая, лежала на столе, а ты стоял рядом.
– Голый?
– В одежде! – выпалила Помело и замялась. По строю пробежал ропот.
– И что я делал? – не отстал Игрр.
– Держал руки на ее спине.
– Стоя сбоку? – уточнил он.
Помело нехотя кивнула.
– Ты считаешь, именно так мужчина совокупляется с женщиной? – Игрр снова усмехнулся. – Я понимаю, почему ты так подумала. Ты не видела, как мужчина ласкает женщину, не испытала этого сама и, думаю, не испытаешь. Ни один мужчина не согласится с тобой возлечь.
– Почему? – окрысилась Помело. – Считаешь меня уродиной?
– Что ты! – с деланным испугом в голосе воскликнул Игрр. – Да ты прекрасна, как утренняя заря!
В строю хрюкнули, и в следующий миг по рядам раскатился смешок. Если бы не мать-сенаторша, не быть Помело преторианкой. «Прекрасная»… Я не могу! С ее-то рожей! Игрр поднял руку, призывая к тишине.
– Я думаю, – продолжил, сохраняя невозмутимый вид. – Что, придя к лупе, ты потребуешь приласкать тебя так, как видела вчера в казарме. После чего лупа вернет тебе деньги и попросит забыть к нему дорогу.
– Г-га! – громыхнули в рядах. Игрр снова поднял руку.
– То, что ты видела, называется массаж. В своем мире я был медикусом и научился его делать. В Роме я зарабатывал этим на жизнь. Меня попросили показать. Когда ты ворвалась, я гладил Бычку спину. Если бы ты спросила, я бы объяснил. Но ты умчалась, как будто я гнался за тобой с мечом. Наверное, спешила поделиться радостью…
