Артем Мичурин - Ренегат
— По описанию очень на Жопу смахивает, — поделился мнением Стас.
— В разношенных шлёпанцах, — усмехнулся Коллекционер.
— Вам всё смехуёчки, — нахмурился Фома. — А мне не до шуток. Мало нам Гусляра этого, так ещё твари какие-то объявились, не пойми-разбери.
— Кстати, — охотник поднял вверх указательный палец. — Будь добр, напомни, сколько ты за шкуру Гусляра обещал.
— Десять золотых, — Фома настороженно прищурился. — А что?
— Секунду, — охотник развязал мешок и достал замотанную тряпкой конечность. — Вот что, — развернул он трофей.
— Поясни, — указал Фома на чёрный корягообразный предмет, лежащий на столе среди тарелок и чашек.
— Ну, — Коллекционер потёр подбородок, — предполагаю, что это его рука. Одна из.
— Ты предполагаешь?
— Да.
— А поточнее никак?
— Видишь ли, в чём дело, — охотник коснулся пальцами гладкой поверхности «серпа», явно наслаждаясь созерцанием этого органического оружия, — данного куска Гусляр лишился спонтанно, пулей оторвало. И вот этого ещё, — выложил он на стол пластину. — Мёртвого тела мы не видели, в землю гад зарыться успел. Но в том, что тело уже мёртвое, я практически не сомневаюсь. Уж больно много оно свинца впитало. Не живут с таким содержанием тяжёлых металлов в организме.
— Предполагаю… Практически… — скривился настоятель. — Стареешь, Кол. А ведь было время, — обратился он к Стасу, тыча пальцем в охотника, — врал в лицо, да с таким задором, что плакать хотелось от благодарности, душу вынимал.
— К чему ворошить? — откинулся Коллекционер на спинку стула. — Один раз всего и обманул-то. Не обманул даже, а так, приукрасил слегка.
— Приукрасил?! — Фома подался вперёд, от чего ножки кресла заскрипели, царапая дощатый пол, и снова начал апеллировать к Стасу: — Этот брехун двенадцать лет назад сослепу завалил брата нашего, Никанора!
— Ну, началось…
— Да. А мне наплёл, как героически сражался против своры обдолбаных Навмашевцев, и как потом на плечах выносил с поля боя истекающего кровью друга. Нёс-нёс и не донёс, помер Никанорушка. Ой, сколько там сожалений было, сколько клятв отомстить за брата. А я, дурак, ещё его успокаивал, отговаривал, боялся, что и впрямь резню учинит, а нам потом расхлёбывать. Пиздобол. Прости Господи, — перекрестился настоятель. — И как ему теперь верить?
— Мне верить не нужно, — спокойно ответил Коллекционер. — Ты глазам своим верь.
— Глаза мне покуда не врали, — кивнул Фома. — Бог миловал. Только, вот беда — не видят они здесь гусляра мёртвого, а видят… Да я не знаю даже что и за херня тут валяется.
— Это рука, — напомнил Стас. — Правда. Я сам там был. Кол не врёт.
— За него, — указал Фома на охотника, — лучше не ходатайствуй, Станислав. Никогда. Он любому мозги задурит. И не сообразишь, как так вышло, что тебя по его милости за жопу взяли, да ты же и виноват во всём оказался.
— Ладно, — Коллекционер поднял со стола отстреленную конечность и повертел, любуясь. — Гусляра ты не видел, сравнивать не с чем. Но ведь тебе известно, какие эта тварь раны оставляет?
— Да уж, насмотрелся.
— Ну так и проверь.
— А вот и проверю, — настоятель поднялся, опершись кулаками о стол, и с вызовом глянул на охотника.
— И проверь, — невозмутимо повторил тот.
— Дай сюда, — Фома наклонился вперёд и схватил объект спора. — Митька! — крикнул он, дёргая за свисающее из стены кольцо на верёвке.
Снизу послышалась дробь шагов по лестничным ступеням, и в кабинет влетел запыхавшийся подросток лет пятнадцати в длинной холщёвой рубахе и чёрных штанах заправленных в короткие сапоги.
— Звали, отец-настоятель?
— Быстро дуй к Хрящу. Скажи, чтоб раба подобрал негодного, но не шибко тощего. Пусть в карцер отведёт.
Митька энергично кивнул и бросился исполнять приказ, но остановился в дверях и, обернувшись, боязливо поинтересовался:
— Живым держать прикажите?
Настоятель ненадолго задумался.
— Да, живого пущай оставит.
Стас вопросительно посмотрел на Коллекционера.
— Следственный эксперимент, — пояснил тот буднично невозмутимым тоном.
Карцер — небольшое бревенчатое здание, лишённое окон — находился возле рабских бараков. На подходе группу из трёх «естествоиспытателей» и пары неотлучно следующих за Фомой охранников ожидал пугающей наружности субъект — здоровенный, под два метра ростом, мужик, слегка рыхловатого телосложения, с огромным брюхом и блестящим лысым черепом. Отсутствие растительности на скальпе с лихвой компенсировалось чрезвычайно густой торчащей вперёд бородищей, которая расходилась от мясистого лица почти ровным чёрным полукругом. Мощные волосатые предплечья тянулись из-под закатанных по локоть рукавов и оканчивались чуть выше колен лопатоподобными грязными кистями. Будучи сжаты, эти мозолистые рабочие руки стали бы парой кулачищ размером в полголовы каждый. Серую просоленную потом рубаху от середины груди закрывал кожаный фартук «украшенный» множеством заплат и двумя большими квадратными карманами, свисающий до самых голенищ тяжёлых, обитых железом сапог с толстой подошвой. Жутковатый верзила смотрел на приближающегося настоятеля полубезумными выпученными глазами и безостановочно кланялся, делая короткие движения вперёд туловищем.
— Здорово, Хрящ, — поприветствовал его Фома, чем вызвал бурную реакцию, проявившуюся возбуждённым мычанием и ещё более активными поклонами. — Приготовил?
Здоровяк остервенело затряс головой, указывая в сторону карцера, после чего неуклюже подскочил к двери и, открыв её, замер в раболепном поклоне.
— Молодец, дружок, молодец, — похвалил настоятель. — Ну-ка, что тут у нас?
Все трое и Хрящ проследовали в полутёмное, освещаемое одной керосиновой лампой помещение. Охранники остались снаружи.
— Угу, — Фома смерил взглядом привязанного за руки человека. Верёвка шла через кольцо в потолке, а конец её был обмотан вокруг крюка вмонтированного в стену. — Он выглядит здоровым.
— Да-да-да! — отчаянно затараторил человек, неожиданно выйдя из прострации. — Я здоров! Я могу… могу работать! Я ещё пригожусь! Не губите! Христом-богом прошу!
Стас присмотрелся и узнал в несчастном давешнего активиста, первым из обитателей барака решившегося молить о помощи.
Хрящ скривил губы и замотал головой, тыча указательным пальцем правой руки промеж растопыренных пальцев левой.
— Сгнил? — догадался Фома и тут же получил утвердительный кивок. — Понятно, — он развернул принесённый с собой фрагмент отсутствующего тела, взялся за «рукоять» и приложил острие серпа к бедру подопытного.
— Что… что вы делаете?! — задыхаясь, пролепетал человек. — Зачем это?! Не надо! Умоляю!
— Да не трясись ты, — проворчал настоятель, будто хотел всего лишь подравнять виски, примерился, водя страшным орудием от бедра к животу, потом обратно, хмыкнул и сделал шаг назад. — Выше нужно поднять. Гусляр снизу атакует. Хрящ.
Здоровяк протопал к противоположной стене, ухватил могучими лапищами верёвку и, подняв отчаянно дёргающегося подопытного над землёй, обмотал высвободившийся кусок вокруг крюка.
— Вот, уже ближе к истине, — одобрил Фома. — Ещё чуток подтянуть надо.
Стас придвинулся к охотнику.
— Откажись от золота, — прошептал он, наблюдая за отвратительными приготовлениями.
— Спятил? — искренний интерес Коллекционера к происходящему читался на лице даже при тусклом свете закопченной керосинки.
— Это перебор. Так нельзя.
— Он всё равно не жилец.
— Хорош, — дал отмашку настоятель, удовлетворившись высотой цели. — Одолжи-ка фартучек, — он дождался, пока Хрящ снимет спецодежду, накинул кожаный передник и занёс «серп» для удара.
— Не надо! Господи! — подвешенный в метре над землёй человек зашёлся истерическим визгом, выгибаясь дугою и суча ногами.
«Серп» вонзился в бедро сбоку и рывком опустился до колена.
Высокий душераздирающий вопль сделался на пару тонов ниже, переходя в прерывистые завывания.
Фома ухватил дёргающегося в исступлении человека за щиколотку.
— Свет сюда.
Хрящ снял со стены лампу и поднёс к объекту эксперимента.
— Разорви штанину, не видно нихрена, — попросил настоятель, и руки молчаливого помощника немедленно исполнили приказ.
Длинная, обильно кровоточащая рана была настолько глубока, что в свете керосинового пламени, за поблёскивающей влажной плотью явственно просматривалась оголённая кость. Бедро практически развалилось надвое. Отделившееся мясо колебалось в такт судорожным движениям подопытного и чавкало, прилипая-отлипая. Кровь очень быстро пропитала ткань штанов и теперь ручьём текла на пол с драного худого ботинка. Человек прекратил выть, разнообразив репертуар частым дрожащим оханьем. Глаза его закатились, шея вздулась жилами.
