Иар Эльтеррус - Иной смысл
— Как это случилось? — тихо спросил он, когда пауза и ожидание Женьки стали совсем невыносимыми.
— Ограбление. Он шел по набережной, разговаривал по мобилу. К нему подбежал какой-то парень, выхватил мобил, толкнул и бросился бежать. Алик не удержал равновесия и упал на проезжую часть, прямо под грузовик. Под колеса не попал, как ни странно, но его очень сильно ударило, он сломал позвоночник… в общем, врачи «опасаются делать положительные прогнозы», но и не говорят, что все совсем плохо. Черт его знает, что это значит в переводе на человеческий язык…
— Это все из-за того, что он ввязался в это дело, — безжизненным голосом сказал Стас. — Я же предупреждал, еще после смены судьи и прокурора. Я говорил, что до него доберутся.
— Он хотел тебя защитить… — робко вставил Женя, но Ветровский тут же его оборвал:
— Хотел. И даже защитил. И где он теперь? Все, с меня хватит. Я…
— Стас, мы поговорили — Саша Годин заменит Алика, он неплохой юрист, хоть и не такой обаятельный, как Алик, но…
— Нет. — Бледный, как смерть, он поднял голову, посмотрел на друга в упор: — Я отказываюсь от другого адвоката, и навязать мне его силком вы не сможете. Достаточно одного аарн, пострадавшего из-за меня.
— А кто из нас будет аарн, если мы оставим тебя в беде?
— А кого вы делаете из меня, заставляя принимать такие жертвы? Нет, Жень. Я не хочу, чтобы Саша тоже попал под грузовик. Мне более чем достаточно одного пострадавшего. В конце концов, я могу защищать себя сам. Самое главное Алик уже сделал, от полного п…ца он меня спас, с покушением ничего не сделать, а по мелочи я как-нибудь и сам отбрешусь. В конце концов, мы обсуждали с ним линию защиты, я знаю, что и как говорить. Я справлюсь. И я не хочу, чтобы кто-нибудь еще пострадал. Все. Хватит.
— Но тебя посадят…
— Женя, меня и так посадят! — взорвался Стас. — Сетевое покушение — все, конец! Его не опровергнуть!
— Алик говорил, ты знаешь, кто тебя подставил, — неожиданно сказал Алфеев.
— Алик ошибался, — холодно ответил Ветровский. — Меня никто не подставлял специально, я влип по собственной глупости, и только. Кто виноват на самом деле, я понятия не имею. Алик напутал — я говорил только, что знаю, кто подставил меня в институте, но об этом я тоже говорить не буду — знаю я вас, натворите глупостей во имя справедливости.
— Стас, ты лжешь. — Женя сказал это так тихо, что Стас сначала не был уверен, что правильно расслышал. — Ты же мне лжешь. Все ты знаешь, но почему-то не говоришь. Ладно, это твое дело, тебе решать. Я не Алик, я не умею грудью на амбразуру. Зато я терпеливый и въедливый. И я раскопаю, в чем тут дело.
— Ага, Алик говорил то же самое. — Ветровский тяжело вздохнул. — Вот когда последний раз ко мне приходил — тогда и говорил. А потом его толкнули под грузовик. Или ты и правда веришь, что это все совпадения? И отстранение неспособного противостоять Алику прокурора, и автокатастрофа дружелюбно настроенной судьи, и то, что случилось с Аликом… Ты думаешь, это случайность? За все эти «случайности» кто-то очень хорошо заплатил, поверь мне. И лучше в этот клубок не лезть.
— Ага. Я не полезу, а ты отправишься в тюрьму на десяток лет. И останешься там до самой смерти, как водится.
— Жень, ты что, не понимаешь? — Стас глубоко вдохнул, вспоминая слова Инги: «Чтобы действительно убедительно солгать, надо поверить в то, что твоя ложь на самом деле — правда».
— Не понимаю. — Взгляд Алфеева был уставшим и почему-то виноватым.
— Кто-то очень хочет меня устранить. Меня и Орден. Чего стоит одна только эта история с фотографиями и голографиями, которых никогда не существовало. И если я каким-то волшебным образом ухитрюсь избежать тюрьмы, через два дня после освобождения меня собьет флаер, или убьют грабители, или я оступлюсь и упаду под метропоезд, или вывалюсь спьяну из окна своей комнаты… вариантов множество. Сейчас тюрьма для меня будет защитой. Там я буду в гораздо большей безопасности, чем на свободе. Я сделаю все, чтобы получить минимально возможный срок, но рисковать еще кем-то я не могу. Понимаешь?
— Из тюрьмы не выходят…
— Это распространенное заблуждение! Я когда-то жил в трущобах… я знал там одного парня, который отсидел и вышел. У него был срок год, он просидел пять лет — но только из-за своего характера.
— А у тебя, можно подумать, характер весь белый и пушистый! — фыркнул Алфеев.
— Жень, если так надо — я буду белым и пушистым и очень послушным. Год проведу за решеткой, за это время все поуляжется. Вам оставлю несколько проектов, реализовывайте потихоньку, только максимально тайно. И пусть понятие «Орден» даже не всплывает нигде. Продолжайте работать с теми детдомами, которые потянете, не оставляйте третий — Анна-Ванна их совсем загнобит, если вы уйдете. А потом я вернусь, и продолжим уже вместе. — Стас был убедителен, как никогда. Беда только в том, что Женька не хуже его помнил про главное правило вранья. С другой стороны, что он теперь мог?
— Как мне хотелось бы тебе верить, — пробормотал он.
— Жень, попробуй меня понять, — тихо сказал Стас. На этот раз он говорил действительно правду. — Вы все для меня — братья и сестры. Ты, Алик, Инга, Азамат, Витя, Сашка. Вы с Аликом — даже больше чем братья. Потерять кого-то из вас… это слишком больно, Жень! Лучше я проведу в тюрьме лишний год, чем кто-то из вас еще пострадает!
Это было нечестно и эгоистично. Стас сам понимал подлость своей аргументации, но поделать ничего не мог. Как выразился Алик, он бы потерял больше, чем кто-либо другой, и поэтому имел право поставить свой эгоизм выше.
Со встречи с Женькой прошло часа два. И почти все это время Ветровский сидел на койке, обхватив колени руками и опустив голову. Алик, Алик, ну как же так, а? Вечно тебе больше всех надо… Помочь, защитить, спасти, выручить, начиная с мелочей, — весь факультет знал, что Гонорин никогда не откажется объяснить, если что-то непонятно, оценить реферат и сказать, что неправильно, прикрыть отсутствующего, одолжить денег, если они у него есть, — и заканчивая готовностью рисковать своей жизнью, спасая свободу друга.
Защелкали замки.
— Ветровский, на выход!
Он привычно подчинился, только уже в коридоре сообразив, что понятия не имеет, куда его ведут. Первая мысль была суматошно злая: Алфеев с Годиным решили все же делать по-своему!
— Куда мы идем?
— Свидание, — коротко ответил конвоир.
Пока шли до комнат для свиданий, Стас успел перебрать в уме все варианты того, кто же захотел его увидеть, от реальных до настолько фантастических, что, услышь его мысли судья — быть бы Ветровскому не в тюрьме, а в больнице, со штампом «шизофрения» на лбу. Кто-то из Орденцев или сокурсников, кто не поверил во всю эту ложь про педофилию? Оставшаяся в стороне Вика? Пришедший поглумиться Олег? Или и вовсе Крылатый?
Человек сидел за столом спиной к вошедшим, его голову скрывал капюшон бадлона. Конвоиры завели Стаса в комнату, расстегнули кандалы, оставив только тонкий электроошейник: здесь везде видеонаблюдение, только дернись не в ту сторону — и тут же получишь такой электрический разряд, что шевелиться еще долго не захочется.
Когда тюремщики вышли, человек за столом обернулся, снимая капюшон.
Стас уронил челюсть.
Напротив него сидел Леша.
— Нет, это ты ничего не понимаешь. — Беспредметный разговор в стиле «ты меня не понимаешь» порядком утомил Ветровского. — Из-за твоих художеств, как тридэшных, так и литературных, меня опозорили на весь институт. Из-за этого распался Орден. Нет, я понимаю, что хреновый был Орден, если из-за такого распался, но речь не о том. Меня обвиняют в преступлении, которого я не совершал, но которое совершил кто-то, вошедший в интерсеть с моего компа. Угадаешь, кто? Этому кому-то писали мои друзья, прося о помощи, — этот кто-то читал письма, но не отвечал на них. Но это все фигня. Не поверишь, я и правда не имею никаких претензий по поводу этого дурацкого преступления. То есть имею, но они фигня. Потому что я реально обижен только на одно: скажи мне, Леша, на хрена ты устроил у себя на компе этот гребаный гейский фан-клуб, посвященный моей персоне? Эти все порнорассказы, обработанные фотки, голографии и прочее? На хрена?
Каноров устало провел рукой по волосам, тяжело вздохнул:
— Я был тобой увлечен. Ты мне нравился… да и сейчас нравишься. Нет, не перебивай — дай теперь мне сказать. Я понимал, что ты совершенно гетеросексуален и мне ничего не светит. Но я не знаю… ты влюблялся когда-нибудь безответно? Наверняка влюблялся. И представлял себя с любимой, может, стихи ей писал, которых никто, кроме тебя, не видел, или еще что-нибудь в этом духе.
— Но не порнуху же!
— Во-первых, не порнуха, а эротика. Разница огромна, поверь. А во-вторых, я не говорил, что я в тебя влюблен. Увлечен, не более. Если хочешь, считай это компенсаторикой на потерю любимого человека и попыткой заполнить образовавшуюся пустоту.
