Иар Эльтеррус - Иной смысл
Даже тебе, даже себе, даже тому, чья власть.
И если Он еще жив, то я не служу и Ему.
Я украл ровно столько огня, чтобы больше его не красть.
Ночь обволакивала, окутывала уютным покрывалом, встречный ветер яростно трепал волосы. Коста мчался так быстро, как только мог, плечи уже болели от сумасшедшей гонки, крылья ломило, но он радовался этой боли: она помогала заглушить боль душевную, что была куда невыносимее.
Крылатый с зимы, с того самого дня, когда поймал падающую с крыши Катю, твердил себе: это не будет длиться вечно, даже просто долго не будет. Сказки кончаются, и кончаются быстро, а сказки для таких, как он, воплотившиеся в жизни, имеют привычку заканчиваться еще и страшно. Ему еще повезло — во-первых, у него была эта сказка, а во-вторых, страшно она закончится только для него. Катя не пострадает. Интересно, захочет ли она, чтобы он рассказал свою историю до конца, после того как просмотрит фотографии, или потребует, чтобы он немедленно выпустил ее из своего логова и больше никогда, никогда не появлялся в ее жизни? Возможно, и захочет…
Он распластал крылья, ловя потоки воздуха, закрыл глаза. Как же давно это было…
— Вас зовут Константин, я верно произношу? — Невысокий сухощавый японец, уже немолодой, но все еще крепкий и здоровый, смотрел на него со странной смесью эмоций в глазах. Здесь были и презрение, и брезгливость, и удовлетворенность, и интерес, и даже в какой-то степени немножко уважения. А может, уважение он придумал себе сам.
— Да.
— Бизнесмен, бандит, садист, убийца. Как вы собираетесь с таким жить?
— Я хочу искупить.
— Как? Вы можете вернуть кого-то из тех, кого вы убили, к жизни?
— Нет. Но я… — Это было почти что озарение. — Я мог бы защищать людей от таких, как я.
— Хорошее звучание, — скривился японец. Его русский был небезупречен, но все же весьма на уровне — явно прожил в России не один год. — Волк, оберегающий овец от других волков.
— Он будет им лучшим охранником, чем пес.
— Быть может, быть может. Мы можем попробовать. Но на что вы готовы для — нет, не искупления, а для того, чтобы мочь начать искупление?
— На все, — не раздумывая, ответил вчерашний бизнесмен.
— Боль. Унижение. Насилие. Страшные нагрузки. Еще боль. Отказ от личного. Отказ от самого себя. Запреты — никто не должен видеть, нельзя прикоснуться к женщине, нельзя ничего, кроме исполнения долга. Готовы?
— Да. — Константин не колебался. Теперь, когда от его мира не осталось ничего, даже пепла, он был готов на все.
— Хорошо. Когда вас… подготовят, вы можете убедиться, что мы не злоумышленники и мошенники. Тогда вы переведете на нас все свои средства. Даже ангелам вроде той, что вас привезла, нужно питаться — она все-таки не полностью ангел.
В тот же день его отвезли на скрытую в Пиренеях базу.
Так начался ад. Сколько раз он, отказавшийся уже от прежнего имени, но не обретший нового, проклинал свое согласие! Сколько раз жалел, что не застрелился, пока была возможность! Теперь было поздно: он дал согласие и больше не имел ничего — даже его собственные тело, разум, воля теперь принадлежали Закону, хранящему мир.
Его тело переделывали лучшие хирурги и ученые. Заменяли органы, суставы, даже кости. Срастили верхние ребра в почти непробиваемый панцирь. Усилили мускулатуру в несколько раз. Изменили расположение мышц на спине и груди. Изменили сами кости, снизив вес взрослого мужчины среднего телосложения и роста до пятидесяти килограммов. В мышцы день за днем вводили какие-то специальные составы, вызывавшие дикую, непереносимую боль. А под конец прирастили крылья. Огромные, мощные, легко поднимающие человека в воздух. Когда руководитель проекта в последний раз проверил все медицинские показатели на новейшем томографе, устало выдохнул и поставил на толстенной папке печать «завершено», новоиспеченный Крылатый вздохнул с облегчением. Как оказалось, зря.
Теперь начались тренировки. Он должен был научиться владеть тем, что получил. Трансформировать крылья, костную ткань и даже часть мускулатуры. Запускать регенерацию и управлять ею — этому учили, калеча. И лишь в последнюю очередь его учили летать, учили убивать — быстро или медленно, на лету, стоя на земле, лежа или сидя и даже находясь в другой комнате.
Так прошли три года. Три долгих года он был подопытным кроликом — японец с самого начала не скрывал, что программа экспериментальная, что-то может и не получиться, и сохранность жизни, не говоря уже о здоровье, никто не гарантирует. Прошло три года — и наступил последний день трансформации бывшего бизнесмена Константина Чайкина, садиста и убийцы, в другого убийцу — крылатого и идейного. Сперва его отправили на чрезвычайно болезненную процедуру изменения структуры эпидермиса, а после, обнаженного, дрожащего, истекающего кровью из глубоких ран — местами кожа не выдержала его рывков и лопнула, — привели в большой полутемный зал.
— Подойди и встань на колени, — велел японец.
Он беспрекословно подчинился. Холодный и шершавый камень причинял сильную боль восприимчивой после трансформации коже.
— Сегодня Закон принимает тебя своим слугой. Тебе дается шанс искупить совершенное тобой зло. С этого мига ты навечно принадлежишь Закону. Ты не имеешь право допускать, чтобы кто-нибудь видел тебя таким, ты не имеешь права разговаривать с кем-либо, кроме собратьев во служении Закону, о том, что с тобой происходило, и о том, что с тобой сделали. Ты навеки останешься таким. И ты никогда не коснешься женщины с иной целью, кроме как для выполнения своего долга перед Законом и миром. Если ты нарушишь последнее условие — ты умрешь в тот же миг, от тебя не останется даже праха, а душа твоя никогда не будет прощена. И да будет так во веки веков и останется неизменным, даже если мир развеется пеплом.
Зал наполнила ледяная тьма. Абсолютная чернота, в которой не знаешь даже, открыты твои глаза или закрыты. Холод проник внутрь Крылатого, в самую душу, вывернул его наизнанку, разглядел — пристально, как ученый-микробиолог разглядывает в сверхмощный микроскоп какую-то новую бактерию и пытается определиться, будет ли от нее толк.
Я принимаю тебя, Коста.
В следующий миг все исчезло. Тело на мгновение пронзила столь сильная боль, что Крылатый вскрикнул, не в силах ее выдержать.
— Меня зовут Кейтаро, — проговорил японец. Теперь он смотрел на него почти как на равного. Почти.
Коста с усилием вырвался из воспоминания. Как давно это было… и в то же время — как недавно. А ведь он долго, очень долго верил в искренность Кейтаро, в нужность и полезность таких, как он сам и Теодор, в величие и правоту Закона… Честно сказать, окончательно Крылатый перестал в это верить лишь после первой встречи с Эриком.
Когда Коста вернулся, уже начинало светать. Он осторожно приземлился на подоконник, несколько секунд помедлил, прежде чем взглянуть на сидевшую к нему вполоборота Катю. Но тянуть долго не представлялось возможным — он поднял взгляд.
По щекам девушки, не останавливаясь, текли слезы. Прозрачные и, наверное, уже даже совсем не соленые. Крылатый перевел взгляд на экран.
«Системное сообщение: безвозвратное удаление файлов (555 шт.) завершено».
— Коста.
Она обернулась, посмотрела ему в глаза. Губы шевельнулись, и он без труда прочел: Я. Тебя. Люблю.
— Я…
— Не говори ничего. Не надо. Просто пойми: прошлое должно оставаться в прошлом. Не забывай, такое нельзя забывать — но не превращай прошлое в настоящее. Я буду с тобой, пока я жива, и никакие силы не смогут меня переубедить. Потому что…
Я. Тебя. Люблю.
VII
А черти, знай, мутят воду в омуте…
Так, стало быть, ангелы — где-то здесь!
— Ну что с тобой делать прикажешь? — тяжело вздохнул Алик. Пересел со стула на стол, опустил подбородок на сцепленные руки и сверху вниз посмотрел на Стаса. Ветровский отвел взгляд.
— Оставить самому расхлебывать последствия собственных же решений? — неуверенно предположил он.
— Иди в задницу, — немедленно отреагировал Гонорин. — Впрочем, ты и так уже там. По самые уши, блин.
— Мне же проще — идти никуда не надо. — Стас безразлично пожал плечами.
— Стас, возьми себя в руки! — Алик спрыгнул со стола, плюхнулся на стул. Через несколько минут он вновь проделает этот короткий путь, а потом обратно, и снова, и снова… за последние два часа доморощенный адвокат менял свое местоположение уже раз двадцать, если не больше. — Итак, что мы имеем на данный момент? Самые тяжелые обвинения мы отмели, никаких больше преступлений против государства и никакой, тьфу-тьфу-тьфу, педофилии. Осталась — сущая ерунда! Подделка документов — да фигня, ты не знал, ты не мог, ты не представлял, ты бедный-несчастный, да куда тебе идти было, налоги ты платил, государству тебе предъявить нечего. Выкрутимся как-нибудь, устроим приговор в виде штрафа, отправишься на месяц на отработку, за это время мы как-нибудь денег еще наскребем и доплатим оставшееся от штрафа. Это все фигня. Про запрещенную литературу я вообще не говорю, это не экстремизм и не терроризм, максимум, на что она может сгодиться прокурору, — увеличить срок на пару месяцев, если удастся добиться приговора в виде заключения на срок от полугода. Все упирается в это гребаное сетевое покушение, которого ты не совершал. И ты знаешь, кто его совершил, но почему-то не желаешь признаваться! Какого черта, Стас? Или это какая-то твоя великая любовь, которую ты от всех прятал, и ты ее покрываешь?
