Иван Тропов - Шаг во тьму
Санитар…
Я нахмурился. Потер лоб. У меня была какая-то мысль, связанная с санитарами… Я оглянулся на трупы. Перед дверью лежали сразу четверо – и на нижних полках, и на верхнем ярусе. А в первом пролете, у входа в холодильную, и на первом ярусе пустые места остались…
Почему?
Санитарам было бы проще положить тела у входа, чем тащить трупы в самый конец, да еще закидывать на второй ярус.
Так почему же они лежат здесь, на втором ярусе?
И простыни… На тех трупах, что были подальше от двери, были не простыни, а древние, серые от времени тряпки. На этих четырех возле новой двери – белоснежные крахмальные простыни.
На нижней слева полке из-под простыни выглядывали голые мужские ноги, на большом пальце висел ярлычок со временем смерти.
Я осторожно приподнял бумажку. Вчера, одиннадцать часов вечера. То есть уже позавчера.
Я еще раз поглядел на ногу. Мне в плаще было холодно, и пальцы в перчатках леденели, а у трупа пальцы ног были розовыми, как у младенца после теплой ванной…
Я тряхнул головой. Спокойно, спокойно! Это только кажется.
Но кожа розовая! Розовая и даже на взгляд теплая и мягкая…
Не сходи с ума!
И своим глазам тоже не верить?..
Глядя на эти розовые ноги, я переплел пальцы домиком, постучал так, потуже натягивая перчатки. И, сморщившись от омерзения, потянулся указательным пальцем к ступне трупа.
Ткнул в ступню и шарахнулся назад, налетев на полки позади.
Не отрывая взгляда от розовых ног.
Прошли сутки. Это значит самый пик трупного окоченения. Должен быть самый пик окоченения…
Но это не была плоть окоченевшего трупа.
Это не труп!
Не сходи с ума!
Я заставил себя шагнуть к телу, заставил себя еще раз коснуться ступни.
И опять не удержался, отдернул руку. Мне не показалось. Палец легко продавливал кожу и… Может быть, виновата была перчатка, но мне вовсе не показалось, что тело холодное.
Очень осторожно я надавил на пальцы ноги. Они легко согнулись и лениво разогнулись обратно.
Руки у меня задрожали. Я опять чувствовал себя как во сне.
Я видел ярлычок со временем смерти, чувствовал холод морга – дыхание вырывалось туманными облачками, но тело передо мной не было ни холодным, ни окоченевшим…
Я сделал шаг вперед, к голове. Взялся за край простыни. Сжал складку в пальцах, но не решался откинуть край простыни.
Может быть, Старик прав? Может быть, иногда следует остановиться?..
Просто остановиться.
Еще можно развернуться и уйти. Заставить себя поверить, что мне лишь показалось. Убедить себя, что дело не в том, что тело лежит возле двери в пристройку к моргу, виновато всего лишь странное стечение обстоятельств. Ошибка врача, летаргический сон…
Еще можно уйти и забыть обо всем этом.
Я стоял, вцепившись в простыню, и у меня было ужасное чувство, что может случиться что-то непоправимое. Что от мира, каким я привык его видеть, вот-вот отломится кусок. И этим дело не ограничится. Все, к чему я привык, вот-вот пойдет трещинами, рассыплется карточным домиком…
И я не знаю, что будет взамен.
И не хочу знать!
Да, я трус. Ужасный трус. Мне ли себя обманывать?
Страшно.
Не хочу…
Но есть вещи, которых я боюсь еще больше. Что однажды все те, кто еще может что-то изменить в этом проклятом мире, все они вот так же остановятся на пороге. Поверив, что есть вещи, в которые лучше не лезть…
Я втянул полную грудь воздуха, сунул руку в карман. Достал Курносого.
Но простыню с лица сдергивать не стал. Сделать это было выше моих сил. Потому что…
Это смешно! Это смехотворно!
Да, знаю. Смехотворно. И все-таки лучше не стоять у рук трупа, когда сдергиваешь с него простыню.
Я шагнул назад, к ногам. Тихонько взялся за простыню. Дернуть. Просто дернуть и – конец страхам. Это всего лишь труп, бездыханное тело…
Я втянул полную грудь ледяного воздуха и дернул простыню.
И шарахнулся вместе с простыней. Вцепился в пистолет обеими руками, наставив его в лоб. Палец почти надавил на курок… я успел остановиться.
Не выстрелил, но сердце толкалось в груди, и каждый удар отдавался тяжелым толчком в ушах. Руки ходили ходуном, мушка прыгала по лицу…
Трупа?
Не уверен…
Правая половина лица была неподвижна. Умиротворенная, как посмертная маска из гипса. Но только правая половина.
Левый глаз был приоткрыт. Я видел полоску белка, но каряя радужка уехала в самый угол глаза, будто он хотел рассмотреть кончик своего носа. И вся левая половина лица – перекрученная, как комок отжатого после стирки белья. Не искалеченная, а изуродованная изнутри, мышцами, натянувшимися в неестественном, невообразимом сочетании. И…
Они все еще не застыли.
Левый краешек губ дрогнул, оттянувшись вниз.
Расслабился и снова оттянулся вниз. И опять.
Раз за разом, снова и снова…
Как зачарованный, я глядел на это. Сердце все еще рвалось из груди, но мысли перестали рваться. Я мог думать.
Он не окоченел, но все-таки он уже и не живой. Он не может броситься на меня. Ему даже рукой не шевельнуть.
Человеческое тело – машина слишком тонкой механики, чтобы ее можно было раскурочить, а потом запустить снова. Он еще не остыл, мышцы еще подрагивают, но это последние живые шестеренки, скоро встанут и они. Они и работают-то уже не так, как должны…
Или пока еще не так, как должны?
Может быть, эти шестеренки уже останавливались, а теперь раскручиваются снова? Не так, как прежде, но так, как надо тем, кто мастерит из этих шестеренок новую машину… Другую.
Уголок губы оттягивался вниз и расслаблялся. Оттягивался вниз и расслаблялся.
Пальцы на рукояти взмокли, я перехватил Курносого поудобнее.
Только не сходи с ума. Только не сходи с ума…
С трудом я оторвал взгляд от искаженного лица.
Справа с верхней полки из-под простыни свисала рука.
Это, наверно, когда я шарахнулся и стукнулся о стеллаж. Но если бы тело было окоченевшее…
Рука была женская, и ее кожа была такая же розовая, как и у мужика слева.
И – предчувствие.
Меня не оставляло ощущение, что я здесь не один.
Кто-то близко-близко. Если он за дверью, то прямо за ней, стоит, прижавшись к металлу…
А она хотя бы заперта?
Я сглотнул. Быстро оглядел все четыре тела. Все четверо были взрослыми. Я оглянулся назад. Еще четыре тела и тоже взрослые. Не сводя пистолета с двери, я быстро отступил назад, до поворота. На миг заглянул в первый пролет и тут же вернулся взглядом к двери. Пистолета я не опускал.
В первом пролете холодильной было еще пять тел, и тоже ни одного ребенка.
Где же мальчишка?
Они уехали без него, и здесь его нет…
Не сходи с ума! Даже если он внутри, то ведь там была жаба, а не паучиха! Жаба не могла сделать из него еще одного цепного пса, как сделали из санитара! Да и что мальчишка мог бы мне сделать? Особенно в том состоянии, в котором он был.
Да, в цепного пса не могла. В том-то и дело, что не в сторожа они его превращали. В том состоянии, в котором был мальчишка, когда я его видел…
А если оно стало еще хуже…
Я посмотрел на раскрытый труп, на скособоченное лицо, на краешек губ, подрагивавший ритмично, как удары сердца. Эта машина еще не остановилась или еще не завелась?
Две молодые жабы были в ритуальных накидках, а опытная в обычной одежде. Она еще не начинала ритуал. Но завтра…
Не знаю, что они тут делают.
Не знаю, чего они хотят добиться.
Но одно я знаю точно: я не хочу увидеть, что это будет.
Я попятился прочь.
Глава 6
ПОЛНОЛУНИЕ
Я бы позвонил ему, если бы мог…
Прямо сейчас, наплевав на все запреты. Только я знал, что это бесполезно. Выключен у Гоша мобильный, если он его вообще брал.
Вместо звонка я добрался до смоленской трассы, проехал тридцать верст и приткнулся на обочине.
Здесь в лесу была прогалина, отгороженная от дороги парой кустов. Виднелся старый деревянный стол, черный от времени и дождей, по бокам две такие же серые скамьи.
Дышать свежим воздухом я не собирался – надышался за ночь, но вылез из машины и пролез через кусты. Обошел стол и зашел в лес.
Нашел дерево, которое показывал мне Гош. Откинул лоскут мха со сплетения корней. Вот и закладка.
Я вытащил из ямки пакет, из пакета маленький тубус. Открыл. В руки мне выпала скрученная тетрадка – наш охотничий журнал – и ручка, которым и полагалось тут быть…
А вот это новенькое. Следом за тетрадкой мне в руки выпала карта.
Увесистая, подробная карта Московской области. Новенькая, еще пахнущая типографией. Минуту я возился, пока развернул ее: сгибы упрямо сворачивались обратно. До меня ее разворачивали всего один раз.
Гош разворачивал. Чтобы скопировать со своей рабочей, замусоленной карты. Пунктирная змейка, с началом у городка, и вихляющая верст двадцать по неприметным дорожкам… К жирному кружку красным фломастером.
