Владислав Русанов - Полуденная буря
Любую попытку жеребца отбить задом или нагнуть голову к земле Сохач упреждал новым свистом и щелчком бича у самых скакательных суставов. Испуг понуждал Золотка ускорить бег.
Всё-таки, отметил про себя Прискор, не зря он высмотрел в жеребчике задатки милостного. Длительная скачка давалась коню легко. Движения оставались столь же непринужденными, как и в табуне на вольном выпасе. Парень закрыл глаза, стараясь найти внутреннее сосредоточение, приличествующее свершению достойного дела. Но сквозь тугую пелену отрешения от мира нет-нет да и прорывался мерный перестук копыт по луговине, глубокое ровное дыхание коня и одобрительные возгласы дядьки Сохача: «Гей-гей, малой! Веселей, красавец!»
И всё ж бесконечно мчаться никакой конь не может. Будь он хоть трижды двужильным, сильным и выносливым.
Потемнела шея Золотка. Напиталась потом светлая блестящая шерсть. Стали реже прыжки. А от попыток взбрыкнуть жеребец и вовсе отказался.
— Эх, поднажми, родимый! — весело выкрикнул Сохач, вновь щелкая бичом.
Скакун поднажал. Потом еще и еще. Теперь уж его шкура блестела не от чистоты, а от проступившей влаги. Там, где закрученный на шее повод касался шерсти, пошли полоски белой пены.
Старший табунщик отбросил кнут. Позвал Прискора:
— Пора, паря!
Молодой заездчик приблизился, неся на предплечье снаряженное седло. Окликая коня, пошел вдоль чембура.
Золоток, услышав знакомый голос, перешел сперва на легкую рысцу, а затем и на шаг.
— Ах ты мой хороший! — Ладонь веселина пробежала от холки до затылка коня, с ласковым поглаживанием вернулась обратно. Терпкий запах конского пота щекотал ноздри похлеще самого крепкого тютюнника. — Терпи, жеребчик, боярским конем будешь, — к случаю припомнил Прискор стародавнюю пословицу.
Осторожно, плавным движением табунщик уложил седло на спину коню. Сделал шаг в сторону.
Вовремя.
Казалось, совсем заморенный скакун нашел в себе силы подпрыгнуть, оттолкнувшись сразу четырьмя ногами. А в воздухе так наподдал задом, что седло, вместе с толстым войлочным потником, взлетело на добрых полторы сажени и покатилось по желтеющей к зиме траве.
Чембур натянулся, словно тетива лука. Но Поштан свое дело знал — утащить себя не дал, сдержал коня.
— Балуй мне! — погрозился Сохач.
Прискор, улыбаясь про себя, отправился поднимать седло. Нарочно сделанное покрепче для заездки молодых лошадей, оно ни капельки не пострадало. Арчак заездочного седла выдерживал и тогда, когда особо строптивый конь катался по земле, налегая на него всей тяжестью.
Попытку повторили. Потом еще и еще… На двенадцатый раз, число счастливое и угодное Матери Коней, Золоток сдался. Не стал прыгать и сбрасывать седло. Стоял, поводя боками, шумно вдыхая и выдыхая воздух. Только косил на людей темно-вишневым глазом.
— Вот молодец, вот хороший. — В ладони Прискора тут же появилась очередная морковка, загодя приготовленная в переброшенной через плечо сумке. — Так и стой, родимый.
Медленно-медленно рука веселина нырнула коню под грудь, нащупывая переднюю подпругу, осторожно потянула ее, закрепила на приструге. Просто закрепила, легонечко, не затягивая.
Конь стоял. Даже не шелохнулся. Умаялся, бегая вокруг Поштана, да и приучен был ожидать от Прискора только хорошего. Доверял.
Так же осторожно, как и первую, парень закрепил вторую подпругу. Взял коня под уздцы, неторопливо повел по кругу, шепча в ухо ласковые и ободряющие слова.
Старший табунщик наблюдал за ним, одобрительно покрякивая. Выйдет из парня толк. Сам Сохач не уговорил бы жеребца так быстро. Видно, от рождения милостью богини Прискор взыскан. И Золоток будет его первым милостным, но далеко не последним.
— Ну, как он там? — вполголоса позвал Поштан.
— Можно. — Прискор кивнул.
— Так давай затягивай.
Парень медленно, без резких движений потянул вверх конец первой приструги. Подпруга плотно обхватила грудь жеребца. Теперь седло не свалится, даже если человек сверху взгромоздится.
Вслед за первой табунщик затянул и вторую подпругу. Снова поводил коня, давая ему обвыкнуться.
Пора приступить к самой важной части заездки. Да Прискор всё не решался. Боязно в первый раз с милостным-то.
— Давай-давай, паря. — Сохач жестом показал, что пора уж и в седло заскакивать.
Прискор мысленно вознес молитву Матери Коней, испрашивая удачи и милости к себе и Золотку. Поклонился жеребчику:
— Прости, братка, если чего не так…
Табунщик отцепил чембур от колец трензеля, бросил на землю — Поштан опосля смотает. Потихоньку размотал скрученный повод, распрямил его, взял в левую руку.
Конь сохранял неподвижность, слегка подрагивая шкурой от волнения.
Прискор взялся правой ладонью за переднюю луку, а левой захватил в жменю клок густой гривы. Толкнулся ногой и взлетел в седло. Взлетел и вцепился коленями в конские бока — кувалдой не вышибешь. Стремена при заездке не нужны — лишние хлопоты. Да и опасность нешутейная. А ну, как застрянет нога, а всадник из седла вылетит? Тогда, как в сказке бабкиной говорится, полетят клочки по закоулочкам. Добро, если соберут по балками и зарослям гледа хоть сколько-нибудь для того, чтоб курган сверху насыпать.
Золоток поначалу опешил. Застыл, ровно оглушенный.
Прискор этим воспользовался по-своему — разобрал повод в пальцах как положено. Взялся двумя руками. Вздохнул поглубже. Ну, сейчас начнется…
И началось!
Конь прыгнул вверх со всех четырех, сгибая спину и опуская голову почти к земле. Немало наездников, не набравших еще должного опыта, ловились на эту удочку. На самой вершине прыжка обычно следовал мощный удар задними ногами — вынимай после землю из ноздрей да отплевывайся. Такую уловку называли у веселинов «козлом». Многие кони горазды «покозлить», лишь бы от седока избавиться.
Но Прискор не лыком шит. Изо всех сил вогнал пятки жеребцу в бока. А и Сохач не зря с бичом стоял — чай, не галок считать выбрался — щелкнул, гикнул, свистнул…
Золоток от нежданной боли в ребрах, от шума да гама и думать забыл обо всяких-разных «козлах». Рванул вперед.
— Держись, паря! — крикнул вдогонку Поштан. — Вошью на бороде держись! — и засвистал в четыре пальца.
И Прискор держался. Мчался, свободно придерживая повод — лишь бы не дать коню голову меж колен опустить, а шенкеля со всей силы вжимая в конские бока. Постоянное давление еще больше понукало Золотка нестись, не разбирая дороги. Бешеный аллюр — карьер — не давал ему ни брыкаться, ни «козлить».
Скачка продолжалась вдоль берега набрякшего осенними дождями ручья. Грудь и ноги коня из золотистых стали грязно-серыми, но Прискор нарочно вел его по самой грязи. Чтоб скорее замаялся.
Когда выскочили на вершину пологого холма, Золоток уже дышал с шумом. Правда, резвость не уменьшил.
«Ладно!» — Прискор направил коня на следующий взгорок, потом еще на один. И еще…
На третьем пригорке жеребец малость замедлил скок. Перешел с карьера на размашистый, но не такой стремительный галоп.
Прискор потянул повод на себя. Почувствовал упругое сопротивление. Крепче прижал шенкеля, набирая повод еще больше. Конь еще сократил прыжки. Согнул шею, подавая назад челюсть. Табунщик сразу ощутил то неповторимое единение, которое рано или поздно наступает между умелым наездником и конем.
Скачки Золотка стали еще короче, плавнее, но и мощнее вместе с тем. Прискор туже набрал левый повод, одновременно усиливая давление правого шенкеля, и конь послушно повернул влево.
— Вот молодец, хороший мой! Вот умница!
Всё! Подчинился. Теперь уже дело за упорством и терпением. Обучить, выездить. А там старейшины рода решат дальнейшую судьбу Золотка — под кем службу нести, куда отправиться…
А пока не отняли да не отправили коня в стольный Весеград, а то и куда подале, радуйся, табунщик, возможности и четвероного друга поучить, и самому мастерство улучшить.
Прискор, щадя скакуна, которому еще долго предстоит приноравливаться к весу седока на хребте, учиться держать равновесие и на шагу, и на рыси, и на галопе вместе с дополнительной тяжестью, нагнулся вперед. Тем самым разгрузил Золотку спину и поясницу — худо, когда человек непосильный груз поднять норовит да спину и сорвет, а уж про коня и говорить не приходится. Кому порченый милостной нужен? Да и старшие табунщики — Сохач с Поштаном — за глупость по головке не погладят. А про гнев старейшин с вождем и вовсе подумать страшно.
Однако домой вертаться надо. Потому-то и вышел молодой веселин в облегченную посадку, совсем не по-молодецки глядящуюся со стороны. Еще, перед возвращением, он решил поучить коня — поворотам вправо и влево, остановкам. Пусть привыкает слушаться всадника, подчиняться ему.
Солнце уже пошло клониться к западным границам королевства, горам Грива и океанским свинцово-серым по осени волнам. Вдруг в пологой ложбине меж двух холмов появились всадники. Двое, четверо… Двигались парами. Шестеро… Десяток…
