Алексей Корепанов - Сокровище Империи
Гамлет шагнул в зал и почти сразу услышал сбоку:
– Эй, Булат, давай к нам!
Он повернул голову и обнаружил развеселую компанию – несколько мужчин и женщин разного возраста в свободных позах расположились за овальным столом и, судя по обилию бутылок, заряжались по полной программе. Кажется, с кем-то из них он сегодня… или вчера?… уже знакомился и что-то пил. И назвался Булатом – дабы Годзилла не нервничал, услышав ненароком знакомое имя. Кстати, Годзиллы в зале, кажется, не было.
Никаких оснований отказываться от приглашения кросс не видел, поэтому, ни секунды не колеблясь, подсел к столу. И ему тут же вручили бокал с чем-то, судя по запаху, весьма крепким. А поскольку наливали это пойло из сумки, притулившейся у ножки стола, и наливали украдкой, чтобы не заметили сервы, можно было сделать вывод: переселенцы умудрились протащить сюда самогон.
– Здорово ты выдал! – Кудрявый крепыш в полосатой рубашке навыпуск, кажется, Колян… или Толян… ткнул его кулаком в бок.
– А что я выдал? – поднял тонкие ниточки бровей Граната.
– Ну, про нас, про переселенцев! Не помнишь, что ли? – Крепыш взмахнул рукой и нетрезво затянул, перекрывая разливающуюся по кабаку песню: – Мчится галера пьяная… Здравствуй, земля поганая… Ну, что-то там такое…
– А я записала! – сунулась ему под руку худощавая блондинка со вздернутым носиком и полезла в вырез платья за мобиком. – Вот, послушай себя, Булатик!
Народ за столом чуть притих, и из мобика раздался рев. В этом реве Граната не без некоторого труда узнал свой собственный голос, звучащий не очень музыкально, но зато очень пьяно:
В дальний путь отправились, дом родной покинув,
Но никто из нас об этом не грустит.
Ждет нас Амазония, горные глубины,
Песня молодая далеко летит.
Ой, ты, зима морозная,
Ноченька яснозвездная!
Скоро работы новой
Для нас настанет день, настанет час!
Мчится галера легкая…
Здравствуй, земля далекая,
Здравствуйте, горы дикие,
А ну, встречайте нас, встречайте нас!
Компания принялась хлопать в ладоши, топать ногами, свистеть и прочими способами выражать свое восхищение талантами «Булата», а Мхитарян горделиво выпятил подбородок, покивал и тоже «хлопнул» в ответ – бокал, залпом. Он не помнил, когда успел такое сочинить, но в том, что мог такое сочинить, не сомневался.
Содержимое бокала оказалось настолько жгучим, что Граната тут же схватил со стола бутылку пива и опростал ее несколькими длинными глотками. Ему мгновенно налили еще огненного пойла, он отправил его вдогонку за пивом – и галера словно встала на дыбы и пошла выписывать загогулины по космическим дорогам…
Самогон был забористый, и было его много, по мозгам он ударял со страшной силой – в голове у Гранаты словно одна за другой разрывались гранаты. Мир пошел колесом, в нем обнаружились какие-то неизвестные науке диковинные измерения, и файтера мотало по этим измерениям, прикладывая физиономией то об стол, то о некие странные образования, принадлежащие явно иной Вселенной, и он самозабвенно отплясывал с тамошними иномирянами, и пытался учить их ходить строем по долине смерти[46], преодолевать тропу разведчика[47] и делать нычки. Время от времени ему в желудок словно сами собой попадали все новые и новые порции самогона, и превратившийся в нечто уже совсем непонятное пространственно-временной континуум расцветал неописуемыми красками. А в голове почему-то вертелось сочное и совершенно непонятное выражение: «хроносинкластическая инфандибула»…
Внутренне содрогнувшись от этого мозгодробительного термина, Мхитарян вынырнул из иных пространств и времен и обнаружил себя сидящим на длинном диване в холле. По бокам от него на том же диване, и в креслах у переборок, и прямо на полу перед ним сидели мужчины и женщины со смазанными лицами, и все вокруг было заставлено бутылками и бокалами. В клетке под потолком беспокойно прыгали серенькие круглохвостки – вечные обитатели галер, менявшие цвет оперения при малейшем признаке отравляющих веществ. Оказалось, что в руках у него та самая гитара, что недавно – или уже очень давно? – скучала в уголочке в кабаке, и пальцы его перебирают струны. Он совершенно не помнил, что именно собирался петь, но тут же запел с пьяной проникновенностью, обводя взглядом так и остающиеся расплывчатыми лица переселенцев:
Что-то живет во мне,
Что-то жует в спине,
Лапкой скребет в боку,
Клювом стучит в башку.
Что-то поет во мне,
Вертится на ремне,
Просит то пить, то есть,
Рвется везде залезть.
Пишет в ночи стихи,
Тихо кричит: «Апчхи!»
Тащит меня к другим,
Твердит непонятный гимн.
Песни поет не те,
На чуждой частоте,
На неземных ладах,
В иных смысловых рядах[48].
Гамлет посвистел непослушными губами, делая проигрыш, перебрал напоследок струны и тут же обнаружил у себя под носом бокал все с тем же самогоном.
– Зашибись! – с чувством сказал склонившийся над ним Колян-Толян или кто-то совсем другой, качаясь, как былинка на ветру. – Аж до печенок проняло, гадом буду! А нашенскую знаешь, «Калинку-малинку»? В с-саду ягода малинка моя…
– Да что вашу! – вскинулся Граната, влил в себя самогон и уронил бокал за плечо. – Я вам сейчас нашу… Сам сочинил!
Он залихватски врезал по струнам и заголосил, совсем позабыв о том, что никакой он сейчас не файтер Стафла, а простой пассажир, которому зачем-то там нужно на Амазонию:
Там, где бирема не пройдет,
И уникар не просочится,
Эфес, как змейка, проползет —
И ничего с ним не случится!
А ну-ка, громче песню пой!
Пускай от страха враг трясется,
За вечный мир идем мы в бой —
Родная вигия прорвется!
Эфесу недоступен страх,
В глаза он смерти смотрит прямо.
Не устоит коварный враг,
А дома ждет эфеса мама.
А ну-ка, громче песню пой!
Пускай от страха враг трясется,
За вечный мир идем мы в бой —
Родная вигия прорвется!
Пусть знает враг, что мы сильны,
Никак не может быть иначе!
Чтоб в мире не было войны
Эфес готов к любой задаче!
А ну-ка, громче песню пой!
Пускай от страха враг трясется,
За вечный мир идем мы в бой —
Родная вигия прорвется!
Граната театрально вскинул руку, и холл взорвался аплодисментами и восторженными воплями. Его толкали в бока, звонко шлепали по бритой голове, совали в лицо бокалы и предлагали ехать вместе с переселенцами в горы и ежевечерне выступать с сольными концертами. Он вновь было взялся за гитару, но оказалось, во-первых, что пальцы не желают его больше слушаться, а во-вторых, в холл нагрянули гарды. Их зеленая униформа ассоциировалась с лужайками, на которых так хорошо лежать, глядя в небо и дожидаясь, когда прекратит кружиться голова, но речи их были весьма суровыми. Гарды категорически заявили, что холл не место для пьянок, и предложили всем немедленно убраться отсюда – или возвращаться в кабак, или расходиться по каютам. Гардов попробовали угостить самогоном, но они отказались, и участникам веселой посиделки не оставалось ничего иного, как очистить этот уютный уголок от собственного присутствия. Тем более что один из этих крепких серьезных парней в зеленом заявил: круглохвостки вполне могут принять выдыхаемые алкогольные пары за отравляющие вещества и поменять окраску. Что случится дальше, было вполне очевидно. Аппаратура наблюдения за пернатыми поднимет тревогу, завоют сирены, начнется суматоха, паника и прочий трам-тарарам. А кому это нужно? А если перепуганные пассажиры начнут массовое бегство в открытый космос на спасательных шлюпках? Вылавливай их потом по всей планетной системе…
В общем, народ начал расходиться, кроме тех, кто крепко-накрепко уснул в креслах. Гранату тот самый Колян-Толян, обладающий, видимо, иммунитетом к самогону, потащил было назад, в кабак, но файтер нашел в себе силы отказаться. Нагрузки отпускного периода все-таки давали о себе знать, и Мхитарян был очень не прочь завалиться на ложе – теперь уже в одиночестве, без партнерш – и поспать. К тому же до Амазонии оставалось не так уж и много, а в космопорте ему надлежало быть в более-менее адекватном состоянии и следить за Годзиллой. Поэтому Граната вручил гитару переселенцу и побрел по коридору в другую сторону от кабака, к своей каюте.
Он тут же забыл, что остался в одиночестве и, глядя себе под ноги и изо всех сил стараясь не упасть, счел нужным что-то такое растолковать мнимому собеседнику:
