Игорь Поль - Ностальгия
Крохотный блошиный рынок – тут продают все: овощи, фрукты, сладости, нитки и мыло – бурлит у нас по левому борту. Торговки хлопочут над своими лотками, суетливо прикрывают их кто чем от пыли – кто тряпкой, а кто просто грудастым телом, покупатели закрывают лица рукавами рубах, кудрявые мальчишки бегут вдоль колонны, белозубо скалясь и толкая друг друга. Мы для них – явление необыкновенное, о нем долго будут рассказывать, самодельные игрушки в виде наших машин будут кататься в пыли. Совсем молодой пацанчик, с огромной корзиной-термосом, тянет нам бутылки с колой, ему бросают с бортов мелочь, сияющие брызги разметываются вместе с пылью, он умудряется их подхватить, не потеряв, догоняет машину и, борясь с ветром, протягивает запотевшую бутылку. Мы все завистливо смотрим на нее, во рту у нас собаки нагадили, вода в наших флягах – теплые подсоленные помои, ни у кого мелочи нет, только бумажные деньги, и остановиться нельзя – идем в колонне. Самый догадливый – Нгава – машет купюрой, привлекая внимание разносчика, сует купюру в пачку из-под сигарет, для веса добавляет сломанную зубную щетку, швыряет пачку на обочину. Паренек падает на добычу коршуном, опережая стайку крикливых малолетних бездельников, сует обе руки в термос, достает две бутылки, мы подхватываем их, Нгава счастлив, он открывает пыльное стекло шлема, разом опорожняет половину стекляшки, вторую сует кому-то за спину, пацан дожидается следующей машины, и снова мелочь летит с бортов яркими брызгами. И вдруг пацанчик словно устает от своей работы, он стягивает ремень с грязной худой шеи и бросает ящик на дорогу, прямо под наползающую зеленую тушу. Бежит в толпу, мелькая пятками, работая локтями, расталкивает зевак. «БА-БА-М-М» – «Томми» взвода разведки, который идет за нами, подбрасывает вверх чудовищным взрывом, он перевернутой черепахой падает на башню, всмятку давя разбросанные тела. Метла из стальных щеток проходит по нашей машине, сдувает всех с брони, мы катимся по обочинам, словно сбитые кегли. Нашу коробочку заносит, она тяжело врезается в дом напротив, гудит натужно, пытаясь подняться, выпускает гусеницы и, взревывая, крушит стену. Суматоха поднимается неимоверная, колонна распадается. «Томми» выбрасывают гусеницы, становятся елочкой, ворочают башнями, беря дома на прицел, пузыри силовых полей один за одним вспыхивают над ними, морпехи сыплются с брони, в голове гудит от взрыва, звуки доносятся едва-едва, автодоктор рад-радешенек, ширяет спину, определив стресс. Оглушенные, мы ворочаемся в пыли, подбирая свои стволы. Половина рынка раскидана в хлам, яблоки и бананы безжалостно давятся разбегающимися в страхе людьми, и вдруг – «та-та-та-та-та» – Крамер, шатаясь как пьяный, от бедра проходит по мешанине людей и ящиков длинной очередью. И снова – «та-та-та-та-та», он идет вперед, поливая перед собой огнем, брызги недогоревших донцев фонтаном из-за плеча, кто-то приходит в себя – «хлоп» – летит граната из подствольника, и еще, плазменные разрывы раскидывают хлипкие деревяшки, пламя катит вокруг стеной, с гулом пожирая сухое дерево, и вот уже сплошной треск М160, и щепки летят во все стороны, и живых уже не видно, самые догадливые лежат под мертвыми и под обломками лавчонок и не дышат, а потом Рыжий вкатывается гусеницами, как слон в посудную лавку, лужи фруктового сока пополам с красным растекаются из-под траков, и Топтун, перепуганный до усрачки, давит на гашетку минигана, и ливень свинца превращает всю улицу напротив в фонтан горящих щепок.
– Рыжий, стоп! – ору я. – Назад! В строй! Прекратить огонь! Рассредоточиться! Прекратить огонь! Крамер, твою мать, ко мне! Прекратить!
«Томми» тяжело выбирается на дорогу кормой вперед. Топтун нервно крутит башней. Мои ползут в пыли, укрываясь кто где – за обломком скамейки, в выбоине на обочине, кругом голое пространство, особо спрятаться негде. Мышь ползет к раскиданным вокруг дымящейся воронки белым телам, закинув винтовку за спину. Крамер спиной вперед отходит под защиту брони. Медленно идет, щупает стволом дым перед собой. Еще шаг, и он в безопасности. И – «блям» – его сбивает на землю. Здоровенная туша с маху хлопается о камень, катится сорвавшаяся с крепления граната. Еще одна пуля выбивает рядом с ним пыльный фонтанчик. Кто-то тащит Крамера за ремни под броню. Пулемет его сиротливо валяется в пыли, растопырив сошки.
«Дзи-ик!» – пуля с визгом рикошетирует от гусеницы над моей головой. Это уже с тыла.
– Калина, Нгава, дым по фронту! Всем лежать! Укрыться! Гот, Чавес, дым с тыла! Паркер, готовность фугасным! Рыжий, ставь поле!
Звук постепенно приходит ко мне. Ротный запрашивает взводных. Взводные по очереди докладывают ротному. Ротные докладывают комбату. «Мошки» крутятся в пыли, разлетаясь по сторонам. Где-то зовут санитара. Редкий неприцельный огонь плещет из-под гусениц – огневая разведка.
– Здесь Лось-три, попал в засаду, – передаю я. – Снайпер ориентировочно на десять часов, ориентир… ориентира нет, двухэтажные дома напротив, двести метров. Снайперский огонь с тыла, целей не вижу, запрашиваю поддержку. Медика для Размазни-один, их подбили, диверсант-смертник, прием.
Кол рядом со мной звонко щелкает. Еще раз.
– Вижу его, садж! Один готов! – докладывает он. – Там их немерено, вычислитель шкалит.
– Может, гражданские? – уточняю я.
– Какие тут, к херам, гражданские? Я их сортировать не умею!
– Паркер, пара фугасных, по указателю Кола. Огонь по готовности. Топтун, пара плазмы. Пара, не десять!
Паркер немедленно бухает своим чудищем. Вспышка выстрела на мгновение проступает из дыма. Над головой дважды рявкает «Томми». Еще через десяток секунд взвод оружия превращает улицу по сторонам от нас в ревущий огненный ураган.
Медэвак зависает над горящей деревней. Медленно опускается над колонной. Пулеметы его захлебываются гильзами – огонь прикрытия, да и нервничают бортстрелки, жить хотят. С воздуха наша колонна – ад сплошной. Мы помогаем цеплять тела разведчиков в раскачивающиеся от ветра люльки. Откуда-то несут еще раненых. Крамер матерится по-черному, не хочет улетать, глупый. Требует назад свой пулемет. Идиот, хоть неделю, да полежал бы в чистых постелях без насекомых. Беспилотники кидаются напалмом, солнца не видно из-за черного дыма, я гадаю: останется что-то от Порту-дас-Кайшас к вечеру или все же мы ограничимся предместьем?
Когда пожары немного стихают, мы грузимся, и коробочки окружают деревню со всех сторон. Мы редкой цепью входим с окраин, и никаких любопытных лиц нет за занавесками. Нет вообще никого, все попрятались. Многие попытались сбежать в поля, как только началась стрельба, и зря. Хороший «тук» – мертвый «тук»: беспилотники открывают огонь по любому бегущему, разнополые трупы с отстреленными конечностями лежат в межах и в оросительных каналах, мы проходили мимо них, когда разворачивались в боевые порядки. Дым стелется вдоль улиц, дышать без брони проблематично, «мошки» втискиваются во все щели, мы по двое входим в каждый дом и переворачиваем там все вверх дном. Перепуганные хозяева лежат на полу, лицом вниз, сжав затылки ладонями, или скулят что-то на ломаном имперском в подвале. Я не вхожу внутрь, вместе с Паркером мы остаемся снаружи, так положено – пара внутри, пара снаружи. В одном из домов Калина находит спрятанный в подвале дробовик. Хозяина прикладами выгоняют наружу. Избитый крепкий мужик на ломаном имперском божится, что это охотничье оружие. Вводная гласит – мужчин в доме, где будет обнаружено оружие или боеприпасы, расстреливать на месте. Я киваю Калине. Тот поднимает трофейный дробовик и сносит незадачливому хозяину башку. Экономит свои патроны. Стреляет по окнам раз, другой. Рамы вылетают со звоном. Потом вставляет оружие под дверь и с гулом усилителей гнет ствол. Стекла усеивают чистый дворик с лужей крови посередине. Выстрелы хлопают со всех сторон – морпехи вышибают замки. Где-то на соседней улице бухает плазменный разрыв. С треском рушится кровля внутрь полыхающего дома. Калина с Нгавой пинком распахивают очередную дверь. Через дверной проем я вижу лежащих на полу людей. Женщина лет сорока, еще крепкая, с рельефным телом, длинные густые волосы разметались волной, черная юбка задралась на красивых ногах, она в ужасе прижалась щекой к полу, боясь пошевелиться, взгляд ее остановился на мне, я вижу совершенно обезумевшее от страха существо, слеза катится по ее лицу, она судорожно дергается, боясь всхлипнуть. Калина перешагивает через нее, как через вещь, плотоядно оглядывает ее сверху, поднимает за волосы голову лежащей рядом молоденькой девушки, чуть постарше моей Мари, скидывает перчатку, жадно мнет ее грудь – хороша, чертовка! – отпускает, пинает ногой шкаф. Посуда со звоном стекла валится на пол ему под ноги. Он ковыряет штыком внутри шкафа, выкидывает какие-то бумаги, достает и пихает в набедренный карман ворох местных разноцветных денег. Он распален, налет цивилизации сдуло с него, как пепел, он завоеватель в побежденном городе, ему все можно. Он натыкается на мой взгляд, похабно подмигивает, здоровый сытый жлоб, а когда выходит вслед за Нгавой наружу, так и не найдя ничего и жуя яблоко, что стащил походя на кухне, я говорю ему:
