Антон Краснов - Леннар. Псевдоним бога
Было еще одно, что давило непрестанно, не отпускало ни на минуту, порой выкристаллизовываясь во вполне ощутимый гнет, бремя, под которым старчески сгибались плечи, а в ногах билась, исходила судорогой долгая, крупная дрожь. Блажь ли, реальный ли звездный ужас, тот первородный страх, что заставлял наших первобытных предков, оказавшихся под спудом бездонного черного неба, падать на землю, на колени, валиться всем телом на шершавую траву и выть от непередаваемой жути, от головокружения и боязни сорваться в эту бездну, оскалившуюся резцами звезд… Да! Конечно, он давно знал о Контакте. Конечно, в каждый свой приезд друзья, Шурик ли Артеменко, Антоха ли Казаков — захлебываясь, Рассказывали ему все новые и новые подробности того, что происходило в мире под влиянием этого ошеломляющего открытия. Но для них висевший там, в черной пустоте космоса, гигантский звездолет был чем-то завлекательным и непонятным, заставляющим подпрыгивать в преддверии новых сильных ощущений, примерно тем же, чем для людей XVIII века стал паровоз, а для людей века XIX — синематограф и дирижабль. С Гамовым было по-иному. Он чувствовал этот корабль. Да, вызрело и укрепилось, выкристаллизовалось в нем парадоксальное чувство сопричастности тому, что, верно, происходит в недрах громадного НЛО, и порой, просыпаясь в холодном поту и выбегая во двор, Костя задирал голову и глядел на ущербную луну, на которую легла слабая тень чужого, нездешнего… Кто ОНИ? Почему не дает ему покоя эта далекая рукотворная громадина, порождение инопланетного разума, либо это все-таки последствия давней психической травмы, обычная шизофрения, отягощенная паранойей и манией преследования, дивный патологический букет?.. Гамов не хотел думать о возможной болезни. Нет, он здоров! Конечно же здоров, просто дикая скачка последних дней, наложившаяся на сенсацию планетарного масштаба и спрыснутая недурным количеством спиртного, и дала вот такой милый эффект.
А иногда, просыпаясь по ночам, или даже днем, не глядя в небо, а просто ощущая затылком и всем телом его тысячеглазое присутствие над головой, Гамов ощущал и с трудом подавлял в себе немотивированные признаки злобы. Злоба эта, темная, комковатая и вязкая, как подсыхающая кровь, кидалась в голову и мутила… Плыли, плыли перед мысленным взором размытые картинки, мерцающая радужная дымка, из контуров и очертаний которой так трудно составить что-то приемлемое для восприятия и анализа. Зачем он, Константин, сидит на даче?.. Чем он занят в последнее время — в последние недели?.. нет, в последние несколько лет?.. Ведь раньше он был другим, чего-то хотел, к чему-то стремился, и, кажется, прямо под пальцами была та благодатная глина, из которой человек лепит самое себя — во всем величии и низости… Глина ссохлась, превратилась в бесформенные комки, и, сожми ее пальцами, посыплется лишь желтовато-серая пыль?..
Или еще не ВСЕ?.. Отчего эти вопросы всплывают именно сейчас?
…Гамов шаркнул ногой по полу, загоняя осколки разбитой тарелки в угол, и пробормотал — в который раз за эти дни:
— Почему, когда человек говорит с Богом, это называется молитва, а вот когда Бог с человеком — шизофрения?..
Темнело. Под порывами ветра противно дребезжало окно. Вечерний сумрак наваливался на стекло всем своим грузным туловищем. Натруженными голосами выли невидимые коты. Сырой воздух был полон преддверием дождя. Где-то неизмеримо далеко, верно, в другой галактике, до которой никогда не добраться ему, Гамову, надрывный женский голос кричал:
— Катька, шалава, марш домой, мать твою!
Костя встал и, тремя длинными шагами вымерив пространство кухни, налил себе чаю из только что вскипевшего чайника, неловко бухнул ложку-другую варенья. Ну конечно же горячие брызги не преминули ошпарить руку. Из рассеянных предночных шумов за окном вдруг прорвался и выпятился характерный звук автомобильного двигателя, работающего на полных оборотах. Звук приблизился и, перейдя в чихание, заглох.
Гамов подошел к окну и прислушался.
Да.
Кто-то приехал.
Кто-то приехал к нему, Гамову.
Собственно, это не было редкостью в последнее время, друзья, у которых были машины, навешали своего впавшего в мизантропию и отшельничество товарища весьма часто, привозили продукты и выпивку. У Гамова был музыкальный слух: он безошибочно мог отличить шум двигателя потертой и подмалеванной «бэхи» третьей серии Шурика Артеменко от девяносто девятой Ежа или собственной «Дэу-Нексии», на которой, пользуясь временной недееспособностью владельца, ездил, кажется, Антоха Казаков, личным автотранспортом не обладавший.
Но это был новый звук. Другой.
Приехал чужой.
— Это… кто? — пробормотал Костя. — Кого… на ночь глядя?
Выдвинувшись из кухни, он выглянул во двор. У ворот стояла машина. Судя по очертаниям — «Нива». Да, кажется, «Нива». Хлопнула дверца, и через запертую калитку, лишь мгновение помедлив, перемахнула темная фигура. Оказавшись во дворе, визитер сделал несколько раскачивающихся длинных шагов по направлению к крыльцу. Всего несколько, но их хватило, чтобы Гамов узнал этого человека. По движениям рук, по чуть прихрамывающей походке…
Это был следователь городской прокуратуры Грубин.
Но, бросив лишь мимолетный взгляд на Олега Орестовича, появившегося в полосе света от покосившегося фонаря, Гамов неожиданно для себя ощутил облегчение. Теплое, полнокровное это чувство распустило желваки на скулах, разжало челюсти, уничтожило предательскую слабость в ногах.
Грубин выглядел откровенно растерянным. Было в этой растерянности что-то почти детское, почти обиженное — то ли в выставленной вперед нижней губе проскальзывало это ощущение, то ли в насупленной, пошедшей складками переносице, либо же в полуприкрытых и заметно припухших глазах… Наверное, такое же выражение лица бывает у отличников, когда на них нежданно-негаданно сваливается «неуд». По любимому предмету. В конце учебного года, когда время подводить итоги. Грубин увидел Гамова и, изобразив рукой что-то вроде приветственного жеста, выговорил:
— Хорошо, что вы здесь. То есть… я знал, что вы здесь, Гамов. Мне нужно… мне нужно поговорить.
— Неожиданный визит.
— Конечно, вы удивлены, что я вот так, без предупреждения. Я и сам от себя не ожидал, что вот так сорвусь и приеду…
— Не оправдывайтесь, гражданин следователь. Вам не идет. Ну не идет совершенно. Что ж вы стоите? Пройдите в дом. Хуже не будет. Нет, не сюда… На кухню. Чаю хотите?
— Лучше водки.
— Мм… Водки нету. Вот только пиво. В меня не лезет… А как же вы за руль с запашком собираетесь садиться? Или у вас удостоверение, так что все по х…?
Грубин только отмахнулся и, зубами открыв переданную ему Костей бутылку крепкого «Старого мельника», двумя глотками ополовинил ее.
— Вы, я смотрю, загорели. Загар такой — морской никак! В отпуск ездили?
— Какой, к чертям собачьим, отпуск! Верблюды чертовы, крокодилы!.. Еще недавно я думал, Костя, что меня сложно, очень сложно чем-то удивить. А теперь вот все поменялось. Поменялось так быстро, что я и не понял, КАК такое возможно. — Следователь Грубин говорил негромко, глуховатым голосом, а потом поднял на Гамова глаза и задал вопрос, совершенно не имеющий отношения к сказанному прежде: — А вы часто ходите в церковь?
— В церковь? Н-не понял. В церковь хожу… ну раза два в году. На Рождество и на Пасху. А что?
— А я и того меньше бывал. А сейчас вот часто.
— Вы, Олег Орестович, случаем, тогда из нашего НИИ не в церковь ли испарились? — съязвил Гамов.
— И зря иронизируешь, парень, — тихо сказал Грубин и поднял голову, и вдруг стало очевидно, как загар его лица оттеняет пробившуюся в жиденьких волосах седину. — Я только позавчера из этого, как ты говоришь, отпуска приехал. Еле добрался. Всю жизнь работал, за границей толком не был, разве в Болгарии и Финляндии, ближний свет, в общем, а тут — р-р-раз! Без визы, без денег, без документов, без языка… Не знаю, какой дьявол спонсирует твоего дядюшку, которого уже как-то не поворачивается язык назвать покойным, — но с такой чертовщиной еще сталкиваться не приходилось. Я думал, что у меня, быть может, помутнение рассудка, что я напился какой-то дряни и сам рванул в аэропорт, улетел… да так улетел, что сам и не заметил. Ни-че-го подобного! — вставая, отчеканил Грубин и еще двумя глотками прикончил пиво, словно и не замечая, что Гамов поднимается вслед за ним и вот так же, как следователь, растерянно кривит, выпячивая, нижнюю губу. — Я… я наводил справки… я сверялся со временем… Египетское время разнится с московским всего на два часа и… Словом, оказалось, что я каким-то образом за пару минут переместился из Подмосковья в центральные области Египта. Более того, если не врут мои часы… я оказался в Египте еще до того, как туда отправился из Подмосковья, из подвала этого чертова НИИ… Вот такие парадоксы!
