Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич

Голова пухла от сомнений. Как быть? Никто его к такому не готовил. Вдруг всё-таки кто-то из «Йети» выжил?

Да пропади оно!

Во всех непонятных ситуациях надо или драться, или убегать и прятаться. Драться сейчас — бесполезно.

Пригибаясь как можно ниже, чуть ли не на корточках, Сашка направился в темноту заброшенного поля.

Он шёл до тех пор, пока не заблудился настолько, что возвращение к поместью стало бы непростой задачей даже с компасом. Парень уже сомневался, во сколько всё началось. И даже с часами не понимал, сколько уже плутает. Укрытия не находилось. Даже самых жалких завалящих лесопосадок. Хотя сейчас ему нужна была крыша над головой. Хоть хижина, хоть сарай, хоть контейнер из металла. Что угодно.

«Ты ни в чём не виноват, — твердил он себе. — Похоже, погибли все, в полном составе».

Пустырник... Жив ли он? Уж если кто и смог бы выжить, так это дядя Женя. А вдруг он и ещё кто-нибудь уцелели в этой битве, похожей на бойню… и ушли? А вдруг они найдут его, Сашку? А с чего бы им искать и ждать его? Они считают его мёртвым. У них есть для этого основания. Наверное, неправильно им будет рисковать жизнью ради такого бесполезного салаги. Да и вообще ради кого-то. Особенно если их преследуют и хотят добить.

Дай бог, чтобы хоть кто-то ещё сумел вырваться.

Эх, Василий Григорьич... лучше было тебе оставаться с женой, которая пережила такой стресс в плену в Санатории.

«Наверное, она расстроится», — подумал Младший и вдруг захохотал. Буря кружилась вокруг, ветер завывал даже не волком, а адским Цербером.

Он сам видел, что немного не такой, как все, особенный. И была злая ирония в том, что он остался, а другие, более сильные и умелые, погибли. Даже если и не все.

Сашка вдруг понял, что ничего не чувствует. Перегорел, как нить в лампочке.

После Киры, после отца, после привычного мира. Теперь уже ни слёз, ни боли. Всему есть предел.

А ловушку ордынцы подготовили — будь здоров… Но не могли же они знать…

Или могли? Почему-то Сашка подумал, что проводник, который изо всех сил старался изображать свою полезность и свою нелюбовь к Орде, мог быть хитрее, чем казался.

А может, всё проще? Эта трасса — самая главная и удобная. Может, заминировали не одно здание, а несколько — и на других маршрутах…. Но находиться-то поблизости для внезапного удара они могли только в одном месте… вряд ли «сахалинцы» стали бы дробить силы.

Надо же, как им повезло. Бывают ли в жизни такие случайности? Ему этого никогда не узнать.

Да, Пустырник мог ошибаться. Он не бог. Всего не предусмотришь. Они воевали недостаточно долго, чтобы научиться. У ордынцев могли быть части куда более опытные. И спецы, которые собаку съели на противостоянии людям, а не животным на охоте.

А на одном героизме далеко не уедешь. Это даже дядя Женя признавал и требовал больше времени тратить на подготовку.

Сложились усталость, непогода и удача врага. Но не ему, сопляку, рассуждать об этом.

Хотя… позвольте? Почему не ему? Он живой, и если кто-то и может продолжить выполнение задачи, то это только он. Александр Данилов-младший. Сын Андрея Данилова, погибшего вождя жителей Прокопы. Внук Александра Данилова. Негласного основателя этой самой Прокопы. Тоже человека-легенды, хоть и не такого великого, как Богданов-старший… Один в поле не воин? Но он и не собирается быть воином. А вот разведчиком, диверсантом… или убийцей… может быть и одиночка. Иногда одному даже проще выполнить такую задачу.

Но пока надо подумать о том, куда идти… Выбор небольшой. Даже вернуться самостоятельно в Заринск… или в Кузнецово будет трудно. К тому же это будет провалом.

Я подумаю об этом… когда утихнет буря. А она пока не собирается утихать.

Для начала надо придумать, как спастись от холода и ветра. Он ужасно замёрз, руки и ноги почти не слушаются.

Словно услышав его мольбы, небо сжалилось. Нет, буря не прекратилась. Просто поле закончилось, показалась дорога. Это была узкая грунтовка. И на ней, у самой обочины, стояла машина.

У страха глаза велики. Сашке сначала подумалось, что это «Урал», захваченный чужаками. Он уже собирался бежать, когда понял, что машина — микроавтобус — гораздо меньше «Урала», и увидел явные признаки того, что техника стоит тут, скорее всего, с Войны, и никогда больше не сдвинется с места. В металле кузова зияли дыры, сквозь которые спокойно проходил луч фонарика. Лобовое стекло отсутствовало.

Дорога была едва обозначена. По ней давно никто не ездил и не ходил. Обочина заросла деревьями. Это были всё те же вездесущие клёны в человеческий рост. Второй ряд был повыше. А сразу за дорогой вырос настоящий лесок, который когда-нибудь может стать непролазной чащей. Но пока он неплохо просматривался. Видно было даже какие-то бетонные фундаменты в его глубине.

В кабине он ожидал увидеть всё, что угодно, хоть скелет, хотя знал, что на открытом воздухе кости редко сохраняются так долго. Звери, птицы, микробы… Вот в подвалах, на чердаках и в плотно запертых комнатах без окон… да и в земле, конечно, они могут быть как новенькие. Тут много нюансов. Одни говорили, что прокалённые на огне кости дольше сохраняются. Другое — что зависит от того, каким человек был при жизни. И не обязательно праведником надо быть, чтобы остаться нетленным. Мол, проспиртованный человек если мёртвую плоть и не сохранит, то хотя бы костяк его дольше не распадётся, в отличие от того, кто не злоупотреблял общением с зелёным змием. Хотя радость сомнительная.

Но внутри лежал только снег, а под снегом − сор и опавшие листья. И сам микроавтобус почти что врос в землю, земля и увядшая трава виднелись прямо между педалей. Краска полиняла, но всё ещё можно было разглядеть на борту буквы: «…агентство ”Вечность”». Мы не поможем вашему горю, но проводим...» Видимо, в последний путь.

Очень смешно!

Такая машина называлась катафалком. Но использовали её в последний день, когда она ещё могла ездить, явно не по назначению. Внутри на полу какой-то хлам. Не разобрать. Не трупы, и на том спасибо.

Залезть внутрь. Не в кабину, а в салон.

Дверь отъехала в сторону, а не выпала наружу, это очень хорошо… Значит, получится закрыть её за собой. И окон в труповозке не так много, как в пассажирских автобусах. Проще будет чем-нибудь заткнуть.

Так. Среди хлама — несколько ржавых консервных банок, старый рюкзак, пустой, какие-то плоские ящички из пластмассы. Компутеры? Да, они. Какие-то осклизлые тряпки. Шмотки. Может, шубы, от которых одни подкладки остались. Какие-то тусклые металлические побрякушки. Золото? Нет, часы. Но всё давно проржавело и превратилось в труху.

На полу расстелен брезент, то ли придавленный чем-то, то ли прилипший.

Оторвать. Где не отлепляется — отрезать. Но слишком не тянуть, а то расползётся на клочки.

Поискать место получше? Ни за что. Других укрытий не наблюдалось. А ближе Кормиловки человеческого жилья может и не быть. Да и стоит ли туда идти?

Нет. Сейчас лучше места не найти. Мороз не такой уж сильный. Минус десять, самое большее. Не ядерная зима. Это не холод для хорошо одетого человека, защищённого от ветра.

«Но на открытом месте за ночь все равно выстудишься и сдохнешь. Ищи инструменты. Нет ничего, кроме этого брезента и нескольких проводов? Зато есть нож. Им можно порезать брезент и заделать окна. Потом найди что-нибудь горючее и разведи огонь. Тебе надо отдохнуть, а главное, успокоиться. Пока ты неадекватен, ты беспомощен, как ребёнок. Пора взрослеть».

Он слышал эти слова в своей голове, словно их говорил кто-то опытный и спокойный.

Но разве не рискованно разводить костер в замкнутом пространстве?

Тут до него дошло, что штука в углу салона, похожая на самовар — это небольшая печка-буржуйка, а труба выведена прямо через окно. Похоже, машина когда-то уже использовалась для жилья. Хотя бы временного.

Надо попробовать раскочегарить этот агрегат.

«Задохнёшься — отмучаешься. Сгоришь — отмучаешься. И если замёрзнешь — аналогично. Но пока живой — борись. Шанс есть. Только воздух должен поступать, а дым — уходить».