Дмитрий Силлов - Тень якудзы
Замятин порылся в кармане халата и извлек оттуда длинный ком смятого целлофана.
— Разворачивать надо?
Сквозь целлофан явственно белела рукоять из лейкопластыря, на четверть окрашенная черной засохшей кровью.
— Судмедэксперт в заключении написал, что душмана грохнули ножом. А про твои заточки в отделении кроме меня да Петрова никто не знал. Так что отдыхай, капитан, кушай Артаваздов шашлык, который, я думаю, тебе скоро из «Места встречи» приволокут, и ни о чем не думай. Твою вторую заточку я изъял, когда меня по поводу нее и твоего огнестрела местные доктора дернули. Сам понимаешь, хорошо, что меня, а не кого другого.
— С меня причитается, — выдохнул Макаренко.
— Да ладно, — отмахнулся Замятин. — Нормальный мент всегда мента прикроет. Ты лучше вот чего скажи — с какого хрена тебя из Москвы к нам перевели? Там тоже чего начудил?
— Долгая история. Расскажу как-нибудь.
— Ну и ладно, — улыбнулся Замятин. — Пошел я, однако, заточки твои топить.
— Спасибо, — сказал Макаренко.
— Ну, сам понимаешь, капитан, одним «спасибо» тут не отделаешься, — хмыкнул Замятин. — Как нога починится, с тебя пузырь.
— Да хоть два, — усмехнулся Макаренко.
— Ловлю на слове.
Замятин поднялся.
— Точно не будешь? — кивнул он на флягу.
После обилия столь разной и противоречивой информации хотелось забыться.
— А, давай, пожалуй…
— Тогда давай помогу, страдалец.
Замятин приподнял голову больного. Андрей сделал пару глотков и откинулся на подушку. Коньяк сразу же ударил в голову.
«Эх, не стоило после наркоза-то, — пришла запоздалая мысль. — А, ладно. Хотелось бы верить, что все… так гладко… обойдется…»
Мысли ворочались в голове все тяжелее и тяжелее. Сквозь внезапно накатившую сонную муть Макаренко еще успел увидеть удаляющийся белый силуэт Замятина.
«Хотелось… бы… верить…»
* * *В комнате не было окон. И если даже в ней и имелись двери, то найти их с первого взгляда было непросто. Настолько плотно прилегали друг к другу панели из материала теплого, как нагретый за день камень, и черного, как чугунная плита.
В бронзовых светильниках, расставленных по углам, плясали языки пламени. У одной из стен комнаты стоял алтарь, увенчанный полуметровой статуей дракона из желтого металла. Перед алтарем находилась украшенная резьбой специальная подставка, на которой лежал короткий ритуальный меч в ножнах.
Посреди комнаты стояла низкая деревянная кушетка, на которой лежал спящий человек.
Человек был полностью обнажен. В его теле торчало несколько десятков тончайших игл, делая его похожим на дикобраза. Рядом со спящим в позе лотоса сидел другой человек. На человеке была надета абсолютно черная свободная куртка, того же цвета штаны и смешные не то носки, не то тапочки с отдельным большим пальцем. Таким образом открытыми у человека оставались лишь голова и кисти рук.
Со стоящей рядом скамеечки человек осторожно взял иглу длиной в дециметр, внимательно осмотрел ее и резким движением почти на всю длину всадил ее в лежащего перед ним человека, в точку, расположенную на несколько сантиметров выше его гениталий. Тот даже не пошевелился.
Он спал.
Человек в черном поджег тонкую палочку. В воздухе остро запахло полынью. Тлеющий конец палочки человек поднес к кончику иглы, воткнутой между глаз спящего, и замер.
С едва слышным шелестом провернулась на невидимой оси черная панель за спиной сидящего человека.
— Сихан!
Человек в черном не пошевелился. Лишь отблеск огня одного из светильников отразился в его раскосых глазах так, словно они были стеклянными.
— Почему вы перенесли этого человека в хондэн, сихан? Подобает ли человеку, не знающему Пути Богов, находиться рядом с алтарем Уми-но-Ками?
Тот, кого назвали сиханом, медленно отвел руку и затушил полынную сигарету в маленькой серебряной чашке, стоящей на скамеечке.
— Ты давно не практиковался в югэй, гэнин, — сказал он по-японски. — Оттого твои манеры оставляют желать лучшего. Никто не в силах постичь Синто, кроме самих богов.
Кулаки Стаса, все еще стоящего в полупоклоне на пороге комнаты, еле слышно хрустнули в тишине.
— Разве я заслужил оскорбление, сихан?
Человек в черном медленно провел рукой над телом спящего. И хотя его ладонь не коснулась ни одной из игл, показалось, будто все иглы шевельнулись, словно стебли тростника от случайного порыва ветра.
— А разве кумитё не дал тебе год сроку, чтобы найти то, за чем тебя послали сюда? И разве этот год не истек сегодня?
Стас молчал, закусив губу. Дальнейшая беседа на пороге без приглашения войти внутрь была слишком для него унизительна.
— Ты можешь войти, — после минутной паузы произнес сидящий человек.
Стас сделал два шага, склонился в поклоне перед алтарем, потом подогнул ноги и сел на пол в позе лотоса.
— За это время я построил это здание. И потом — вы здесь уже два месяца, сихан. Вы же видите, что я делаю все возможное.
— Я вижу, — медленно произнес человек в черном. — Я часто вижу — и здесь, и тем более на родине, в Стране Восходящего Солнца — что когда человек, который взял на себя обязательства перед Нинкёдан и не выполнил их, он как минимум предлагает кумитё фалангу своего мизинца.
Лицо Стаса окаменело. Он опустил голову, потом повернулся и быстрым движением выдернул из подставки перед алтарем короткий ритуальный меч. После чего он с треском оторвал полу своего кимоно и положил её на пол перед собой. Его левая рука с оттопыренным мизинцем легла на материю. Стас занес клинок, закрыл глаза и беззвучно зашептал что-то, готовясь по всем правилам подать требуемое.
Человек в черном беззвучно рассмеялся.
— Твое юбицумэ не будет иметь смысла, Яма-гуми. Мне не нужны части твоего тела. Мне нужен результат.
— Сегодня вы впервые назвали меня по имени, которое сами дали мне много лет назад, сихан, — сказал Стас, вкладывая меч в ножны. К его белому как мел лицу медленно возвращалась краска.
— А сегодня я думаю, что поторопился тогда, давая тебе столь громкое имя.
Стас замер. Потом снова дотянулся до подставки, быстро вытащил вложенный было меч из ножен и резко воткнул его в себе в бедро. Его хакама мгновенно окрасилась кровью.
— Сейчас я больше ничем не могу доказать то, что я достоин своего имени, как и много лет назад, — сказал Стас.
Меч торчал в его ноге, всаженный в бедро на половину клинка, но на этот раз ни единый мускул не дрогнул на лице гиганта.
Тот, кого он называл сиханом, взглянул на меч, поморщился, потом рассмеялся беззвучным смехом. Смех этот производил довольно неприятное впечатление — казалось, что на лице японца двигаются только губы. Остальное было сплошной неподвижной маской.
