Максим Резниченко - Плетущий
А я все это время тихо и незаметно удивляюсь. Вот так запросто проводить довольно сложные манипуляции с чайником, заварником, чашками, сахарницей, яблоками и другими предметами для обычного человека – крайняя редкость. Для таких, казалось бы, простых действий нужно обладать ясным и незамутненным сознанием. Из нее могла бы получиться хорошая Плетущая.
– Скажи, – обращается она ко мне, – ты случайно не Тимофеевых племянник?
– Их самых, – легко отвечаю я, не думая о неуместной сейчас честности.
– И как они? – интересуется она, усаживаясь за стол напротив меня.
– Все хорошо, передают вам привет.
– Спасибо большое, – благодарно кивает женщина, – передавай им тоже.
– Спасибо, обязательно передам.
Она делает осторожный глоток и говорит:
– К Марине я сама зайду, чтобы поблагодарить за яблоки, – и добавляет. – Какой же она все-таки хороший человек. Побольше бы таких.
Я киваю в ответ, соглашаясь, но ее последующие слова настораживают меня:
– Когда Гриша с работы придет, вместе и поужинаем. Ты ведь останешься на ужин?
– Мне немного неудобно, – я старательно изображаю неловкость и добиваюсь своего.
– Останешься, – решительно говорит она и улыбается.
– Спасибо, – улыбаюсь в ответ, а сам гадаю, что значат ее слова о некоем Грише.
Молчание затягивается, и я решаюсь поинтересоваться:
– Кто это на фотографиях? – показываю на снимки, на которых изображены улыбающиеся и даже смеющиеся счастливые люди.
– Это моя семья, – тепло произносит женщина и снимает фотографию в желтой рамке. Она нежно гладит стекло и говорит: – Лиза, моя дочка. Сейчас ей 27, и у нее двое детишек: Маша и Катя. Они близняшки.
Она говорит, а я с превеликим изумлением отмечаю, как в окно пробивается солнечный луч и веселым зайчиком отражается от чая, что в моей чашке, на стене сбоку. Не менее удивленно наблюдаю за тем, как фиалки на подоконнике расцветают сиреневым, фиолетовым и нежно-голубым. Беспечные воробьи шумной стайкой подлетают к окну и, весело чирикая, цокают по оцинкованному подоконнику за стеклом. Счастье женщины, сидящей напротив, оказывается настолько сильным, что даже я невольно улыбаюсь.
– Она вышла замуж, – продолжает хозяйка, – за канадца и уже семь лет живет с ним. В Ванкувере. Муж работает в строительной фирме, а Лизонька дает уроки игры на пианино.
Она снимает со стены другую фотографию в светло-розовой рамке. На ней изображены двое детей.
– Это Мери и Кэт, но я зову их по-нашему: Катей и Машей. Им уже по пять годиков…
Солнца становится больше. Оно раскрашивает в яркие цвета этот мир, дарит радость и тепло.
– Они приезжают в гости? – осторожно спрашиваю я.
– Конечно, – следует ответ после короткой паузы. – Два года назад приезжали.
Сверкая, как драгоценный камень, по ее щеке скатывается одинокая слеза. Яркое солнце блекнет, а воробьи за окном вспархивают и улетают. Я слышу, как первые капли дождя звонко падают на оцинкованный подоконник за стеклом.
– Лиза звала меня уехать с ними. Переехать жить в Канаду, но… Куда же я? А Гриша?..
Она кладет перед собой третью фотографию с изображением молодого офицера в военной форме Советской армии. Следующая – свадебная: жених в костюме, а невеста, моя подопечная, в белоснежном платье с шикарным букетом роз.
За окном снова появляется солнце, и я вижу, как в дожде поднимается радуга, чьи цвета кажутся яркими и четкими. Прислушиваюсь, не веря своим ушам. Сквозь шум непрекращающегося дождя до меня все отчетливее доносится музыка. С каждым мгновением она становится все громче. Теперь уже нет нужды вслушиваться. Ее легкая и грустная мелодия проникает, кажется, в самое сердце и дарит ощущение полета и невесомости. Это седьмая симфония Бетховена, «Лунная соната», которую композитор написал, уже страдая от прогрессирующей глухоты. Это произведение он посвятил той, которую любил больше жизни.
– Может быть, – говорю я, – вы хотя бы в гости к Лизе и внучкам съездите?
Женщина фокусирует на мне взгляд, и в следующую секунду солнце исчезает, а вместе с ним и радуга. Еще несколько секунд звучит красивая мелодия, но потом замолкает, будто кто-то выключил проигрыватель.
– Я не могу все бросить, – наконец отвечает она. – У меня здесь друзья, знакомые, родители… на кладбище. У меня здесь Гриша.
– Ваш муж? – спрашиваю я.
– Да, – она запинается. – Он должен скоро прийти с работы…
Свет за окном меркнет, и становится гораздо темнее. Я вижу, как появившиеся низкие серые тучи закрывают собой все небо. Дождь заметно усиливается. Он зло бьет в подоконник и поднимает маленькие фонтанчики брызг. Сильный ветер раскачивает и треплет деревья, срывает с них листья и пытается носить по воздуху, но превратившийся в сильный ливень дождь яростно вбивает их в землю. Становится заметно прохладнее, и я, встав из-за стола, закрываю форточку. Лепестки цветов фиалок на подоконнике опадают, а их зеленые листья темнеют, покрываясь какими-то коричневыми пятнами.
– Если хотите, я могу уйти, – говорю я, стоя у окна.
– Нет! – гораздо более резко, чем нужно, быстро отвечает женщина, вставая в дверном проеме. – Куда же ты по такому дождю пойдешь?
Ее волосы из русых уже превратились в седые, а глаза запали и поблекли. На ее лице появились глубокие морщины, и скорбные складки пролегли в районе глаз и в уголках губ. Кажется, что за несколько секунд, она постарела лет на двадцать. Женщина продолжает стоять в дверном проеме, закрывая собой выход из кухни, нервно жует губы и непрестанно теребит край черного платка, оказавшегося на ней. Что же, это значит, что она осознает тот факт, что является вдовой, неосознанно явив символ смерти и скорби – черный платок на своих плечах.
Однако, не смотря на все эти безусловно печальные перемены, одно все же радует меня. Это надежда в ее глазах. Безумная, отчаянная, но все же надежда, которая яснее ясного говорит о ее скрытом желании.
– Все будет хорошо, – киваю ей. – А пока садитесь, не стойте. Я никуда не уйду.
Еще мгновение моя подопечная глядит на меня затравленным взглядом, а потом шагает к стулу и опускается на него.
– Ваш муж, Григорий, – говорю я негромко, – часто вас посещает?
– Каждый день, – глухо отвечает она, опустив плечи и отведя взгляд.
– Но вы же знаете, что он… – невольно запинаюсь я.
– Умер? – заканчивает за меня женщина. – Разумеется, я это знаю. Я прекрасно помню, как его хоронила, и когда это было.
В темном небе коротко и ярко вспыхивает молния, а спустя несколько секунд оконное стекло жалобно вздрагивает от докатившихся гулких раскатов грома.
– Если вы захотите, – произношу я, глядя в глаза вдове, – он больше никогда не придет к вам.
Целая гамма чувств стремительно мелькает в ее глазах: от страха до отчаяния, от надежды до тоски. Я сажусь за стол и слегка двигаю к ней фотографии, на которых изображены ее дочь и внучки. Она смотрит на них, и слезы, более не сдерживаемые, текут по ее морщинистому лицу.
– Я не знаю… Я не знаю…
Я не тороплю ее и терпеливо жду.
– Я должна с ним попрощаться, – тихо роняет она, а через несколько секунд твердо говорит: – Я должна с ним попрощаться.
Я не отвожу глаз, когда наши взгляды встречаются, и не вижу больше страха и сомнений.
Чувство сострадания и сопереживания у меня развито очень сильно, даже как для Плетущего. И в такие моменты, как сейчас, я невольно об этом жалею, потому что чужое горе сбивает с ритма мое сердце, и дыхание перехватывает. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы отрезать себя от ее эмоций, погрузив сознание в ментальную прострацию. Ее чувства уже не кажутся такими пронизывающими и всепоглощающими. Но одно мне ясно: эта женщина настолько сильно и безотчетно любила мужа, что не смогла смириться с его смертью. Смогла бы она самостоятельно, без чужой помощи найти новый смысл дальнейшей жизни? Затрудняюсь ответить, потому что сама по себе моя подопечная – неординарная личность, которая слишком сильна, чтобы просто угаснуть, и слишком эмоционально привязана к покойному, чтобы отпустить его из своего сердца. Надеюсь, я смог разбудить в ней желание жить, ведь у нее есть дочь и двое внучек. И вот сейчас она, сидя за столом, неотрывно и с нежностью глядит на их фотографии и что-то беззвучно шепчет. Я вижу, как многие морщины бесследно исчезают с ее лица, а глаза вновь оживают. Волосы снова становятся русыми, но черный платок так никуда и не исчезает с плеч.
В какой-то момент она отрывает взгляд от фотографий и, повернув голову, обращает его на выход из кухни. Через несколько секунд из прихожей доносится заливистая соловьиная трель. Глубоко вздохнув и бросив на меня взгляд, женщина встает из-за стола и, держа спину прямо, выходит из кухни. Затем я слышу щелчок дверного замка и звук открывающейся двери.
– Здравствуй, любимая, – слышу приглушенный мужской голос.
– Здравствуй, Гриша, – на грани слышимости доносится ответ.
