Елена Ершова - Неживая вода
– Да это никак мед?
– Антидот это, – хитро улыбнулся Прохор Власович. – Лекарство от химических ядов. Ты пей до дна, не бойся.
– Не бойся! – ласково повторила Леля.
Игнат не боялся. Последние крупицы страха выдуло в тайге. Он пил – и горло обволакивало приятной сладостью, колющая боль притупилась, будто острые иголки и шипы, терзающие легкие Игната, обернули смоченной в меду ватой. Допив до дна, он вернул стакан девушке и спросил полушутливо:
– Не это ли живая вода?
Старик и внучка переглянулись, Леля хихикнула в кулак, но тут же посерьезнела.
– Иди, иди, – сказал ей Прохор Власович. – Нечего нас подслушивать да насмешничать, егоза! Как понадобишься, позову.
– Хорошо, дедушка, – послушно ответила Леля и исчезла за дверью.
Дед крякнул:
– Если бы живая. Не придумали еще. Не вывели формулу.
Игнат удивленно поглядел на Прохора Власовича.
– А как же… – начал он. – Я своими глазами видел, как мертвые навьи в колбах ожили. Да и про зачумленных в Полесье… неужто враки все?
– Ну почему же враки, – задумчиво произнес Прохор Власович, огладил аккуратную бородку, вздохнул. – Только надо для начала разобраться, кого ты на этой базе видел.
– Навь, – уверенно сказал Игнат, но тут же поправился: – Зародышей нави. Если там проводились эксперименты, то, наверное, те чудища в колбах были вроде пробных образцов.
– Верно мыслишь, – согласился Прохор Власович. – Те, в колбах, уже не люди. Но еще и не навь. Не живые и не мертвые. Вроде заводных кукол. Чтобы завести их, нужно по жилам определенный состав пустить. И этот состав теперь у тебя, мой соколик, хранится.
Голову сдавило, как обручем. Значит, не почудилось ему. Значит, завел ключик древний механизм. И мягко скользнула по желобу колбочка с живительным эликсиром, и подвешенное на тросах чудище задергалось, заворочало мертвыми глазами – в последний раз перед тем, как умереть окончательно. Больше никто не придет на заветную базу, не отыщет погребенную под слоями обвалившейся породы комнату с чудовищами, а тело Эрнеста станет прахом, как стала прахом давно погибшая Званка… Не повернуть время вспять, не оживить обоих.
– Да, вода, – продолжил Прохор Власович. – Та самая первооснова жизни. Жизни! – Прохор Власович поднял узловатый палец. – Значит, по логике, вода должна быть живой, так?
– Так, – одними губами произнес Игнат. – А она – мертвая…
И почувствовал, как волосы на его затылке зашевелились, будто от сквозняка.
– Мертвая, – эхом повторил Прохор Власович. – И действие свое оказывает только на мертвых. А все потому, мой соколик, что в этой воде, в этом составе, разработанном учеными, содержится код не жизни, а смерти.
Игнат распахнул глаза, с сомнением и страхом поглядел на старика.
– А ты подумай вот о чем, – предложил тот, не дожидаясь вопроса. – Изначально всем живым существам дана единая база данных – словно книга с миллионом страниц. И какие-то заполнены, а какие-то пустые. А дальше человек ли, зверь ли в течение всей жизни как бы дописывает эту книгу, вносит новые страницы и новые данные. А если изъять страницы, где содержится информация о продолжении рода? Или о чувствах, о личности, о душе? Существо, у которого вырваны такие страницы, хоть и будет двигаться, будет мыслить, но все-таки будет мертвым. А точнее – законсервированным в своей конечной сути. Так создали навь.
Игнат провел дрожащей рукой по лбу и ощутил под пальцами влагу. Блики фонарей рассыпались по стенам, за окном шумели кроны деревьев, и шуршал гравий на насыпи, будто снова в заснеженном лесу акульими ртами смеялась навь.
– Зачем? – тихо спросил Игнат. – Зачем нужно создавать такое оружие? Мало ракет и снарядов? Мало смертельных вирусов? Для чего нужна армия мертвых существ, которые одним своим существованием оскорбляют весь Божий замысел сотворения мира?
– Такими управлять легче, – ответил Прохор Власович. – Они не боятся смерти, потому что по сути уже мертвы. Они не размножаются, не воссоздают себя, как живые, но их можно сгенерировать, используя готовую химическую формулу. Оживить – не значит «вдохнуть душу». Те, ожившие в пробирках, – лишь оружие, концентрированная сила, движимая жаждой убийства. Без личности, без чувств и без души. Может, и ожили люди, умершие от чумы в Полесье. Да только кто скажет, для каких целей потом использовались? Не примкнули, случаем, к нави?
– Вот, значит, как… – протянул Игнат. – Оружие, значит. Код смерти, значит. Создали – и выпустили в мир. Не поэтому ли чистильщики до нашей Солони дошли и обратно повернули? – Он издал нервный смешок, вцепился побелевшими пальцами в сиденье. – Решили в полевых условиях продолжить да оградили экспериментальную площадку буреломом.
– Когда-то, может, и не дошли, – задумчиво отозвался старик. – А сейчас опасно стало чудовищ на воле держать.
– Так ведь страдают невинные люди! – Игнат сжал кулаки. – Не королевство Эгерское! А наши, опольские! Проклятьем стала навь для этих земель! И подруга моя, значит, тоже чудовищем вернется?
– Все ты, соколик, правильно говоришь! Потому и прошу: от находки своей избавься. – Прохор Власович наклонился вперед и сжал плечо Игната. – Не дай бог, попадет в дурные руки. Погибель принесет. Не зря ведь навь за мертвой водой охотится.
– Если мертвая вода так много значит, почему навьи не пошли за ней сами?
– Этого я не знаю. Может, люди придумали какой-то защитный барьер, чтобы отгородить базу от нечисти. Наружу-то они выбрались, а вот вернуться не смогли. Поняли люди, что за силу выпустили в мир, и попытались свои ошибки исправить. Сейчас навь что? Недобитки. Те и остались, что в непролазных лесах свои гнезда спрятали да промышляют в совсем уж глухих деревушках, вроде вашей Солони. А попади к ним в руки формула смерти? Для них она – священна. Познав ее – познают они суть бытия. И не только создадут легионы себе подобных, а наводнят мир кровью и смертью.
«Вызванные из небытия – в небытие ввергнут род людской», – вспомнил Игнат.
Его ноша показалась отвратительной, будто не запаянную колбу с эликсиром прятал за пазухой, а раздавленного жука. Кто-то хихикнул над ухом – сухо, словно щелкнули костяные челюсти.
– Не знаю, верить тебе или нет, – устало произнес парень и снова вытер лоб, смахивая испарину. – Горазд ты байки баять да грезы наводить. Только если все так, как ты рассказываешь, откуда сам знаешь?
Прохор Власович лукаво блеснул зеленью кошачьих глаз.
– А ты, соколик мой, учись быль от небыли отделять. Да и потом – кому же знать, как не тому, кто все воочию видел? Мне, соколик, не шестьдесят и не восемьдесят лет. Мне давно за сотенку перевалило. – Он усмехнулся, вновь блеснул белизною зубов. – Я ведь и с чистильщиками знаюсь, и многие тайны ведаю. Может, я тоже ученый? Или тоже эксперимент? Ты подумай, соколик. Подумай, не такой уж ты простак. Вот тут все хранится. – Старик постучал себя пальцем по лбу. – Надежнее, чем в этих ваших книжках. Ведь если навь – это концентрированная сила, то где-то должен быть и концентрированный ум? Одного без другого не бывает, соколик. Как смерти не бывает без рождения.
5
За полночь явилась дрема. Мягко тронула веки кошачьей лапкой, и они отяжелели, сомкнулись, только сквозь щетку прикрытых ресниц продолжал просачиваться теплый электрический свет. Игнат отвернулся и спрятал лицо в подушку – и провалился в сон, как в колодец.
Убаюкивая его, размеренно стучали вагонные колеса. А может, весенняя капель. А может, это отбивал дробные позывные дятел. И стволы сосен, прямые и шершавые, уходили на немыслимую высоту, и там, над головой, шумели порыжевшей хвоей. Ветер сорвал и швырнул под ноги пустую шишку, похожую на испуганного ежа. Игнат наклонился и подобрал ее – шишка казалась чересчур большой для его детской ладони. И сам он стал маленьким, в мешковатой курточке и болтающихся на бедрах штанах, туго затянутых ремнем, – бабка Стеша всегда покупала ему вещи на вырост. А рядом, у опушки, стояла живая Званка и спорила с соседским хулиганом Степкой. А спорить она умела и делала это с отдачей, пылко, взахлеб. Степка отвечал ей, насмешливо глядя из-под отцовской кепки и слегка растягивая слова.
– Да ла-адно! Так я и поверил! Все знают, что к Жуженьскому бучилу ходить не велено.
– А я вот ходила! – упрямилась Званка. – Отец за грибами ходил и меня с собой брал. А грибы – не чета нашим!
Она поддала мыском оранжевую шляпку сыроежки, и гриб разломился, перевернулся кверху блеклым сухим брюшком. Грибы в последний год и правда не родились. И ягоды. Да и урожай в Солони собирали скудный.
Игнат посмотрел на пустую шишку в руке – выдуло семена ветром или белка постаралась, очистила и утащила в закрома? Или, может, так и зрела она на ветке – пустоцветом? Не зря старики говорили: земля здесь войной отравлена, до сих пор никак не разродится.
