Анатолий Минский - Шпага, честь и любовь
— Конечно! Жизнь-то дороже! — покладисто крикнул Алекс, вытаскивая ноги из стремян.
Первый выстрел он сделал во время кульбита в воздухе, за четверть секунды до того, как врезался в кустарник, тут же обильно прошитый разбойничьими пулями. К счастью, мимо — трудно целиться, не видя мишень. Понимая, что головорезам требуется время на перезарядку допотопных ружей, фалько вынырнул на мгновение, поймав на мушку очередную фигуру. С противоположной стороны столь же экономно бухал револьвер Горана, смещаясь вперёд.
Опасаясь, что в трескотне выстрелов не слишком точно вычислил положение товарища, которому лучше не мешать, Алекс ужом прошмыгнул в обратном направлении, влетев головой в живот здоровяку, устроившемуся в кустах с дробовиком наперевес. Тот, недолго думая, с силой тюкнул прикладом вниз. Наверно, тея спасло лишь то, что от неожиданности разбойник не успел хотя бы чуть-чуть размахнуться. Кинжал вонзился в брюхо, вспоров его и навсегда отбив охоту орудовать ружьём.
Хрип раненого и возня под кронами сосен остались незамеченными бойцами задней линии, увлечённо лупившими по кустам, куда нырнули всадники. Ближайший получил кинжал в шею, двух оставшихся Алекс застрелил, после чего вернулся в кусты и упокоил несчастного, пытавшегося удержать кишки от выпадения наружу.
Пальба впереди тоже стихла, с предсказуемым результатом: бесчеловечно пятерых бросать на одного Горана. Бесчеловечно по отношению к пятерым, разумеется, собрать их хотя бы два десятка — иной разговор.
— Не жалеешь, что пригласил меня на прогулку, ученик? — спросил тей, сбрасывая ветки и открывая проход лошадям. — Около корчмы явно видел по твоим глазам…
— Что я не доволен вашей хандрой учитель, — оборвал его младший напарник.
— Возможно, ты и прав. Но в гостеприимной Тибирии мне помогли отличные врачи, — Атрей пихнул труп сапогом. — Ещё пара-тройка подобных встреч, и я излечусь от хандры на год вперёд!
Не повезло. До Картаха, первого тибирийского города на восточном склоне горной гряды, теи добрались без приключений. Не находя выхода энергии, Горан посвятил время на привалах муштровке подрастающего поколения, и плевать, что он старше только по возрасту и опыту, а не роли в походе, в котором участвует лишь в качестве сопровождающего. После унизительной реплики «перед бандитами ты свалился в кусты как мешок с навозом» начинались часы изощрённой пытки, болезненно знакомой по мытарствам в столичном легионе, а избитое тело умоляло: быстрее в седло!
Картах поразил нищетой, что удивительно для города, стоящего на дороге в соседнее государство. Очевидно, основной товаропоток перевозится морем, здесь тропа для мелких торговцев и контрабандистов, на которых сильно не наживёшься.
Пара благородных протиснулась в центр по узким, кривым и тщательно загаженным улочкам на главную площадь, естественно — базарную.
— Горан, не хочу даже искать ночлег в этой клоаке.
— Солидарен. Сразу продолжим путь?
— Зайду к местному начальству. Мы же не лазутчики какие, а полномочные представители нашего императорского величества.
Вернулся он быстро, найдя компаньона зажимающим нос перчаткой: по ароматности Картах даёт сто очков вперёд самым зловонным трущобам Леонидии.
— Узнал главное, пока вы наслаждаетесь свежим воздухом. Шанхун не в изоляции, и если поспешить прямо сейчас, минуем перевал до декабря.
— Там — точно воздух свежее. А остановиться лучше на загородном постоялом дворе. Указывай дорогу, ученик, как Святой Анастасий Святому же Вольдемару.
Алекс плохо помнил Житие Святых. Но прокладывать путь в незнакомых местах — дело привычное.
Вперёд! В зимние горы.
Глава тридцать вторая
Летучее дворянство Икарийской империи привычно к холоду, вечному компаньону высоты. С одной оговоркой: после нескольких часов полёта спуститься и в теплом помещении отогреться с кружкой грога в руках.
В Тибирии они ни разу толком не грелись.
В горах стужа не отпускает сутками. Кажется, что тело промерзает до позвоночника. Пальцы рук и ног быстро теряют чувствительность. Брови и усы обледеневают. Детский пушок на подбородке Алекса за год превратился в мягкую короткую бородку, подстриженную вертикальной полосой. И тоже покрылся льдом.
Сила греет, спасает, расходуемая не на движение, а на поддержание тепла. Увы, исчерпывается быстрее, чем восстанавливается.
Когда не только она, но и моральные силы на исходе, человеку особенно тяжело. Разум понимает — с каждым шагом наверх уменьшается возможность плюнуть на безнадёжное предприятие и спуститься обратно к Картаху, в нём мерзко, но нет стужи. Воля и чувство долга обязаны одержать победу над доводами разума, заставляя двигаться туда, где ещё холоднее, а вероятность зазимовать на перевале, обернувшись в ледяной памятник самому себе, постепенно превращается в единственный возможный итог путешествия.
Шаг. Ещё шаг, рывок за уздечку лошади, не желающей разделять безумие владельца.
Странная иллюзия, что во всём мире больше никого и ничего: он, напарник, лошади и безумный холод, настоянный на пронизывающем ветре.
Ночь. Позднее тёмное утро. Откапываться из сугроба, укрывшего кокон из шкур, не хочется совершенно. Остаться в нём и уснуть… Спирт из фляжки Горана обжигает, по пищеводу скатывается иллюзия тепла.
Одна из лошадей не поднялась.
Люди не могут себе этого позволить. Шаг. Снова шаг. Сотни, тысячи шагов, после каждого из них ощущение, что на следующий не осталось никаких ресурсов…
Обозревая плоскогорье за перевалом, Горан печально промолвил:
— Были бы крылья… Полчаса, и мы внизу.
Он прекрасно знал, что мечты несбыточны.
— Где пришлось бы убивать местных или спасаться бегством. Почему-то в Тибирии терпеть не могут нас, крылатых.
— Это как раз не секрет. Зависть, мой молодой друг, лучший повод для неприязни. У тебя в горах на родине столь же холодно зимой?
— Порой ещё хуже. Но мы тогда носу не кажем из дому и уж точно не шляемся по перевалам.
Они давно, практически с подножия шли пешком, удерживая кобыл под уздцы — две уже пали жертвами скудной кормёжки, да и оставшимся вечная жизнь не уготована. Но спускаться легче. К середине декабря путники достигли монастырей, сопровождаемые непрерывным снегопадом, из-за которого лошади иногда проваливались по брюхо, а люди выше пояса.
Алекс рискнул представить, сколько бы времени прошло на подготовку аудиенции, заявись посланник в имперский дворец. Возможно, письмо передали бы государю уже на следующий день с утренней почтой, но вот лично… Верховный лама принял их незамедлительно.
Его храмовое помещение, именуемое дацаном, ничего схожего не имеет с церквями Всевышнего. Очень яркое убранство с преобладанием красного цвета, любимого в семействе герцога Винзора, множество скульптурных изображений толстого сидящего мужичка с бритой головой. Сам верховный далай-лама Кагью коротко выстрижен, как и молчаливое окружение в алых балахонах.
Он долго беседовал с Алексом, потом передал его в руки одного из лам, с которым тей занимался неделю. Вначале сердился из-за задержки, полагая выбраться к перевалу до нового года и спуститься в равнинную часть Тибирии. Государственные дела важны, спору нет. А ещё очень важно увидеть Иану и переговорить с ней начистоту. Хотя бы раз. Вдруг не всё потеряно? Но столько времени упущено…
В дацане Алекс постиг одну простую истину — нужно поспешать не торопясь. Лама пообещал, что теи смогут быстро вернуться не только в юго-западную Тибирию, но и в Икарию, если кое-чему научатся. В противном случае им придётся зимовать в монастыре, иначе погибнут на перевале.
Лама проявил себя более гуманным наставником, чем Горан. Сначала он сел на циновку напротив Алекса и попросил того рассказать всё. Буквально всё, сколько-нибудь важное, начиная с детских воспоминаний. Непонятно каким образом, расположил гостя к полной откровенности, заставив вывернуть наружу без утайки даже самое стыдное и неприятное.
Всевышний свидетель, столько произошло событий. Служба, война, полёты, схватки, убийства. Неожиданно для себя Алекс уложился в час, не избегая подробностей.
— Внешнее, — отозвался монах. — Ты поведал о внешних событиях, далеко не все оставили отпечаток на твоей душе. Убил десятки людей, отправив на реинкарнацию? Но только защищал честь или выполнял приказ. Значение имеют лишь те, кого пощадил. Или пожалел. Как, например, незнакомую девушку Кэти, случайно погибшую на дирижабле. Ты прикончил виновника её смерти с куда большей злостью, чем давнего врага Байона. А терзания по поводу измены Иане в постели с герцогиней отпечатались глубже, чем любая из военных побед.
— Я - глупец. Почему не нашёл Иану, не объяснился с ней ранее…
— Не нужно сожалеть. У тебя свои понятия о чести, они помешали сделать тебе это прежде времени. Если ваша карма — быть вместе, вряд ли её что-то изменит.
