Александр Лаврентьев - Неформал
– Ага… А этот, значит, точно был не лжепророк?
А Иван плечами пожимает и руками разводит:
– Сама, – говорит, – вокруг посмотри.
А Маришка не отстает:
– Ну и какой смысл? Все, значит, померли, а мы, значит, тут застряли. Типа, избранные?
Тут Иван не выдержал и фыркнул.
– Ага, – говорит. – Точно! Избранные! В точку!
– Ну хорошо, – не унимается Маришка. – И для чего мы избранные? Я вот фиг знает сколько времени в темноте просидела и в холоде, зачем, спрашивается? Не мог бы твой Бог чего-нибудь другое для меня придумать, чтобы не так страшно было? И чтобы всякие твари с разными глазами ко мне в этот подвал не приходили бы. А?
И тут Иван ее за руку схватил, в которой она бутерброд держала, и спрашивает:
– Кто? Кто к тебе приходил?
А она плечами пожимает и руку освободить пытается.
– Пусти, – говорит, – ты чего?
Ну тут я ворохнулся, встать хотел да к ним подойти, и Иван сразу же Маришку отпустил.
– Извини, – говорит, – не хотел. Расскажи лучше, кто к тебе приходил, и где ты сидела?
А она рассказывает и в мою сторону все поглядывает, потому что ведь я тоже не знаю ничего.
– Меня с интерната бюреры буквально за два дня до этого конца света забрали, да сюда в централ для умалишенных на вертолете привезли. Ромберг наш, куратор интернатовский, им помогал. Вон Шурыч сбежал просто вовремя, а то, может, и его бы загребли. Сюда привезли, одежду отняли, халат этот дурацкий застиранный дали да в клетку посадили в подвале, мол, на карантин, да анализы всякие взяли, чтобы проверить, здорова я или нет. Там я и сидела. А в клетках этих еще двое было. Девчонка одна, ей, наверное, лет четырнадцать было, Жанной звали, и тетка – Елена Владимировна. Елена эта все время что-то бормотала, и вот как ты, крестилась, а девчонка с интерната сбежала под Рязанью, вот ее сюда и привезли. Она все страхи про централ рассказывала, как здесь санитары девчонок насилуют, а пацанов до смерти забивают. А я верила. Потому что как посмотришь на морды санитаров да на охранников, так сразу ясно, что все это правда. Мы два дня так перекантовались, а как раз перед концом света, вечером на меня приходил главврач смотреть. Но я, наверное, не в его вкусе оказалась, слишком худая. Так он Жанну забрал. А больше я никого не видела… Очнулась, темно, тихо, и Елены в клетке нет. Я сначала думала, что ночь продолжается, и просто ее тоже куда-то утащили. Ждала, ждала, что обратно приведут, а потом уже догадалась, что случилось что-то. А потом Елена пришла… Только это была уже не Елена. Темно, а ей хоть бы хны… Говорит мне: я тебя выпущу, только ты поклонись мне, скажи говорит, что нет у тебя другого бога, только я…
– Ну а ты? – спросил Иван.
– А я че? – Маришка тут на меня оборачиваться часто стала. – Я ей говорю, ты дура, что ли, чего я тебе кланяться буду? Ну она ушла. А потом долго никого не было. Пока мне есть и пить не захотелось. А потом этот появился. Бюрер, который меня сюда привез.
– Бюрер это из БНБ, что ли? – уточнил Иван.
– Ага, из БНБ, – кивает Маришка, – плащ у него такой длинный, черный и фуражка! – показывает, – черная такая. И глаза – разные.
Ну тут Иван к ней наклонился, каждое слово ловит. Я уже понял, что видел он этого Шварца где-то, да счеты, видать, с ним имеет какие-то свои. А Маришка продолжает рассказывать, слышу я: еще немного и расплачется.
– И давай он ко мне приставать: дам, говорит, воды и еды, только поклонись и скажи, что я твой бог.
А я слышу вдруг так отчетливо, что Иван зубами заскрипел. Даже Маришка замолчала, испугалась. А он спрашивает:
– Ну и?..
А она вдруг голову опустила и говорит тихо так, а сама чуть не плачет:
– Пить мне, ребята, очень хотелось и не верила я, что поможет мне кто-нибудь…
Тут Иван на ноги вскочил да по шару этому заходил, словно у него зубы вдруг заболели.
– Что ж ты, – говорит, – Марина, наделала?
А Маришка сидит, смотрит то на меня, то на Ивана виновато так и говорит:
– И что же теперь делать?..
А Иван вдруг успокоился, сел обратно на коврик.
– Главное, не паниковать и не унывать. Креститься тебе надо как можно скорее.
– Как это? – Маришка спрашивает.
– Да как? От Шварца этого надо отречься, в крещальную купель окунуться, и святая вода все твои грехи прежние смоет. А дальше по Богу жизнь свою строить надо. Поняла?
Она вроде бы кивнула сначала, а потом говорит:
– А если я в Бога не верю?
А Иван даже не нашелся, что сразу ответить. Молчал, молчал, а потом и отвечает:
– Да куда ты денешься? Поверишь. Тут остались только те, кто поверить в него способен. Другие сгинули, – а потом снова встал, штаны отряхнул и ко мне направился.
– Иди, – говорит, – Санек, отдохни.
Я хотел было ответить, что и не устал вроде, а потом смотрю, Маришка клубочком на коврике свернулась и вроде как плакать навострилась. Ну я и пошел к ней. Рядом лег, обнял. Молчу. А что тут скажешь? Вырваться бы отсюда, а там, может, и в самом деле, все хорошо будет? Нам хотя бы до церковки той в Дубне добраться. Там безопасно. А Маришка хлюпала носом, хлюпала, а потом ко мне повернулась, в грудь мне мокрым лицом уткнулась да и говорит:
– Я же не знала, Шурыч, что нельзя так делать! Они же мне сказали, что тебя при попытке к бегству пристрелили! Я думала, что нету больше никого на свете, кто бы мог за меня заступиться! Понимаешь?
А я обнял ее просто да по голове гладил. А она все плакала. Наверное, думала о чем-то. Я не знаю, сколько мы так лежали с ней, а потом она, кажется, задремала. Я ее спальником укрыл, взял свой коврик и к Ивану подсел.
– Вы с одного интерната, да? – шепотом он спрашивает.
Я только кивнул в ответ.
– А почему она такая… сломленная? – снова спрашивает. – Такая маленькая, а уже такая… ну не знаю даже, как сказать? Мрачная?
– Ну знаешь, вот если бы от тебя родители отказались, да не тогда когда ты маленький был, а уже когда ты взрослый и все понимаешь, то я бы на тебя тогда посмотрел, – отвечаю я шепотом. – Это она еще ничего! Ты ее раньше не встречал. Она же, как гот, раскрашенная ходила. Я ее еле-еле рассмотрел подо всем этим.
– Ясно, – Иван отвечает, а потом вздохнул и говорит:
– А у нас в школе таких неформалами называли, а у вас как?
– У нас фриками, – отвечаю, – но редко. Девчонок – хиппушками. А обычно просто: «Эй, овца, иди сюда!»
– М-да… Милые детки… Хотя… Какие вы детки, украли у вас детство, – хотел он еще что-то добавить, но тут по земле еле заметная дрожь прошла. Почти такая же, какую мы там, внизу, в пещере, почуяли, только слабее.
Ну мы переглянулись, а потом Иван на Маришку посмотрел, а она спит как ни в чем не бывало. А он встал, к рюкзаку своему отошел, а потом смотрю, он опять «Сайгу» за спину закинул, винтовку свою взял, гранаты по карманам разгрузки рассовывает, а на каждой гранате хитрая маркировочка такая. А последнюю оставшуюся он в подствольник зарядил. Увидел взгляд мой вопросительный и говорит тихо, так, что я еле расслышал:
– Специальная начинка. Обедненный уран. Не хочу я, чтобы вы, ребята, рядом были, когда я палить ими начну. Знаешь что, Санек? Собери-ка ты тихонечко, что можешь, в свой рюкзак. Хавчик туда скидай. Только девочку свою пока не буди, понял? Пусть поспит, – а сам стал магазин этот здоровый патронами набивать.
Ну я все сделал, как он сказал, а потом обратно к лазу вернулся. Иван сидит, что-то снаружи рассматривает и мне командует:
– Иди сюда!
Я сел рядом, так что мне стало видно то же самое, что и ему, а он мне показывает:
– Вон видишь через дорогу в подлеске сосну? Да? А справа от нее ложбинка? А в ложбинке ель? Она тут одна-единственная. Так вот, если что случится, чеши туда! Понял?
– А что случится-то? – спрашиваю.
Иван посмотрел на меня так серьезно, что мне не по себе стало, и говорит:
– Пока не знаю. Нутром чую, что-то будет.
У меня от этих слов в животе похолодело.
– А твари эти? Они же порвут нас, пока добежим.
А Иван отвечает:
– Знаешь, Санек, иногда лучше эти твари, чем кое-кто другой.
Мы, наверное, несколько секунд друг другу в глаза смотрели. Понял я, о ком он говорил, и он увидел, что я понял. А потом еще ближе ко мне наклонился и совсем тихо шепчет:
– Ты, – говорит, – Санек, сам помри, а девчонку отсюда вытащи. Идите к Киржачу через Кимры, я за Ларцево машину оставил. Карты вот, – и карты мне сует. – Понял? В Евангелии сказано: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Понял? Умри, но Маринку свою до храма доведи.
Ну я автомат до боли в руках сжал, головой киваю, мол, понял, а самому снова страшно. Вроде бы и не произошло еще ничего, а все равно – страшно.
А потом мы снова почувствовали, как под землей кто-то ворочается, и шар этот как будто покачнулся слегка. Встрепенулись мы и слышим: снаружи кандары гвалт устроили, лают там друг на дружку, что ли? Я выглянуть наружу хотел, но Иван меня остановил.
– Ты че, − говорит, − творишь? А если рядом на земле кандар сидит? Откусит тебе башку, да и все.
