Михаил Успенский - Остальное - судьба
— В Берлине, — сказал он, — я видел вывеску: «Кошерная мойка автомобилей». Гад буду — правда. Каково это читать недобитым альтпартайгеноссен? О, а где же наш морозостойкий бакалавр?
— Пошёл с Батюшкой, — сказал месье Арчибальд.
— За новым поясом шахида?
— Нет. Креститься. Батюшка его распропагандировал. Обещал вернуться, поваром хочет у меня работать. Он, оказывается, по кулинарии бакалавр. Я не против. Будет буйабез варить, луковый суп, марсельская кухня — это что-то…
Со стороны тамбура послышались глухие удары.
— Киндер, отвори, — сказал бармен. — Это Белый — больше некому…
Печкин внутренне сжался. Папка с личным делом безмятежно храпящего Павла Эмильевича жгла ему руки. Вошли Белый и Топтыгин.
— К нам на ёлочку пришли герои сказок Зоны — Дед-Кровосос и Химерочка! — объявил Матадор. — Ёлочка, зажгись холодным радиоактивным огнём…
— Чухню божью молотишь, дядюшка, — строго сказал Топтыгин. Он хорошо обвык в Зоне и уже не слишком уважал старших. — Сивый, а столь глумно баешь, людей поддедюливашь. От дикости так делашь-да. Родитель не похвалит! Арчибан Жанович, дорога душа, чайку-да спроворил бы — замолаживат на дворе, куржаком Зону подёрнуло…
А Белый молчал — ждал, что ему скажут. Он аккуратно снял белый романовский полушубок, свернул его и положил на стул.
Печкин нашёл было покаянные слова, но тут выскочила из кухни растрепанная Синильга, бросилась Белому на шею:
— Наконец-то! Какой ты холодный! Где тебя носило? Пойдём, я тебя переодену, потом кормить буду…
Белый растерянно оглянулся, пожал плечами и пошёл за Синильгой.
— Соскучала тумтаречка за ним, — сказал Топтыгин. — Жалеет она его, аж обмират…
— Счастливый, — сказал Матадор. — А вот меня жалеть некому — ни здесь, ни на Материке.
Ну что мне стоило Белому липовую биографию придумать, сокрушался журналист. Я же профессионал. Такое мог бы жизнеописание нарисовать — граф Монте-Кристо обрыдается. Гарри Поттер волшебную палочку сломает! Сочинил бы про злодеев, которые лишили его и семьи, и памяти, да ещё и бросили на дороге в город Кошкин из-за машины с деньгами. И про деньги что-нибудь убедительное наврал. Его же до сих пор легко обмануть! Тем более что мёртвые злодеи налицо, чуть не десяток. Да он же всё равно не будет проверять. Но Майор встал насмерть — облажались так облажались, нечего теперь горбатого лепить… Правдолюбец хренов… А Белый ведь ждал, что я его по имени назову…
— Опять несёт кого-то, — объявил Киндер, скучавший у оконного дисплея. — Не могу только разобрать, кто. Кто-то незнакомый. Но! Всё равно он мне не нравится…
— Значит, не баба идёт, — догадался Матадор.
— Участковый, — сказал Печкин.
— Участковый у нас уже есть, — сказал Киндер. — Двух Майоров никакая Зона не выдержит.
— Тогда налоговый инспектор, — сказал Печкин. — Узнал, что сталкеры спят неспокойно, вот и пришёл с гуманной целью…
— Знатный на нём тулуп, — сказал Киндер. — До пят. А вот шапочка так себе. И узнать я его не могу, чужой это… Но! Оружия не видно. Хотя под таким зипуном…
— Впусти, — сказал месье Арчибальд. — Поработай за швейцара, а то Колчак ещё и яичной скорлупой порезался, мастер клинка…
— Хрюли Колчак! — послышался с кухни возмущённый голос вышибалы. — Если яйца нечеловеческие! Это мутанта какого-то яйца! Псевдокуриные! Сам бы попробовал такое кокнуть!
— Чем это они нас кормить собрались? — с ужасом сказал Матадор.
Завизжали могучие дверные петли, и Киндер впустил незнакомца. Тулуп на том и в самом деле был знатный, лохматый, вроде бы волчий, а шапочка несерьёзная, вязаная, с помпончиком. Личико сморщенное, смуглое…
— Тю, — сказал Мыло, вытирая руки полотенцем. — Дывысь, громадяны! То ж сам шановный пан Мазафака до нас колядуваты прышкандыбав!
Глава шестнадцатая
В нормальной пьесе или сценарии, думал Печкин, ближе к финалу приходит королевский посланник. Или божество. Или парторг, если пьеса советская. На худой конец, пропавший сын объявляется. И тогда всё становится на свои места. А тут припёрся безумный юрод, который может только всё запутать… И завонять… Шаман, который пришёл с холода…
Но не пахло нынче ничем особенным от безумного Мазафаки, даже небольшое его личико не обметала обычная грязная короста — радиоактивным снегом он, что ли, умывался?
— Мир этому бару — чтобы ни холоду, ни угару! — объявил шаман своим пронзительным голоском.
— Здорово, — сказал Матадор. — С чем пожаловал?
— Так, с вами посидеть, — сказал Мазафака. — Праздничек отпраздновать…
— Обувь обмети, — сказал бармен. — Натащишь грязного снегу…
Под тулупом послышался костяной стук — шаман бил ногой об ногу. Потому что он был босиком. Что и выяснилось, когда Мазафака распахнул тулуп. Кроме того, на шамане ничего не было, кроме новеньких шортиков с весёленьким узором из трахающихся скелетиков.
— Прямо тибетский монах, — сказал Матадор. — Стой, а что это у тебя на груди висит? Батюшки, да ведь это самый что ни на есть настоящий ritterkreuz mit eichenlaub und schwerten!
— Чего? — сказал Киндер.
— Эх ты, — сказал Матадор. — Киндером звать, а немецкий так и не выучил. Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами! Где взял, Мазафака, и что за него просишь?
— Это подарок, — потупился шаман. — Подарки не продаются.
— И кто же его тебе подарил?
— Зомби, — сказал шаман. — Очень старый зомби. Очень-очень.
— Ничего себе, — сказал Печкин. — Оккупанты уже из земли полезли. Скоро, видать, поднимутся псы-атаманы и польские паны, а там, глядишь, и Вещий Олег со своей гадючкой…
Мазафака, не спросив ни у кого разрешения, прошёл к свободному креслу и уселся в него, поджав ноги. При этом спинку кресла он пропустил под полы тулупа и стал походить на средневекового Короля Дураков на троне.
Паша Эмильевич спал как раз напротив Мазафаки и даже заворочался под пристальным взглядом шамана.
— Друга нашёл? — сказал Матадор.
— Нашёл друга, — сказал юродивый. — Мазафака немножко друга нашёл.
— Покормить бедолагу надо, — сказал Печкин. — Вонь-то из него вроде как выморозило… Босой на снегу, бр-р…
— Билого почекать трэба, — сказал Мыло. — Га, ось и вин!
Безымянный сталкер в белом тренировочном костюме плавно спускался с лестницы. Он сел за первый же на пути стол и оглядел собравшихся.
— Спасибо вам, Дэн, и вам, Всеволод Петрович, — сказал он. — Вы сделали для меня очень много.
— Да уж сделали, — сказал Печкин. — Это не тот случай, когда отрицательный результат — тоже результат. — Нет, — сказал Белый, — лучше быть честным человеком без имени, чем… Это знак, что не нужно мне продолжать поиски. А нужно просто жить и делать своё дело…
Какой пошлый финал, подумал Печкин. Делать своё дело. Возделывать свой сад. Ждать и надеяться. Нет, нет! А как же тайна? Куда тайну дели, изверги? Ведь была же, как сейчас помню…
— Белому прощаться надо, — сказал шаман.
— Почему? — сказал Белый.
— Потому что Белый нашёл «сердце ангела», — сказал шаман. — А «сердце ангела» нашло Белого.
— Где? — сказал Белый.
— Здесь, — сказал шаман. — Только вы его не видите.
— Я у всех спрашивал о нём, — сказал Белый. — Никто не мог сказать мне ничего определённого, кроме того, что «сердце ангела» может поменять судьбу…
Ах да, подумал журналист, ещё и «сердце ангела». Тоже невыстрелившее ружьё… Фильм такой был, помнится… Хороший фильм, с Микки Рурком и Робертом де Ниро в роли дьявола… Постер старый даже помню…
Стоп.
Я его вижу. Я его нашёл.
Печкин поспешно раскрыл папку.
Паша Эмильевич на фотографиях изображён был в профиль и анфас, но присутствовал и ещё один снимок.
Голый торс воришки украшала татуировка на левой стороне груди.
Это было традиционное сердечко, только с крылышками по сторонам. И надпись полукругом внизу: «Angel Heart».
— Я знаю! — закричал Печкин и сорвался с места. Подбежал к спящему Черентаю и начал стаскивать с него свитер через голову. Черентай сквозь сон слабо сопротивлялся…
— Панычок, чи ты з глузду съихав? — поинтересовался Мыло.
— Вот! — торжествующе крикнул Печкин. — Вот оно!
— Какой же это артефакт? — сказал Матадор.
Подошёл Майор, повертел носом:
— Сто раз видел. Фотографию. Подумаешь, порчушка. Без значения. А оказывается. Имеет. Даю справку. Наколото в молодости. По дури. Не на зоне. Там таких не делают.
— Теперь надо прощаться, — сказал шаман.
Белый подошёл к Паше Эмильевичу и долго вглядывался в безыскусное изображение. Все подавленно молчали.
Матадор вытащил сигарету и всё не решался закурить. Мыло что-то неслышно бормотал — то ли молился, то ли ругался.
