Андрей Попов - Солнечное затмение
-- Ваше величество, извините, я не один. Со мной моя дочь Кастилита. Вечно ей не сидится на одном месте.
Пьер поперхнулся недопитыми остатками вина. Он суматошно вытер рукавом мокрый рот и с испугом глянул на пустующее прямо напротив него кресло. "Только бы не сюда! Ведь еще много свободного места!"
-- Ага! -- старший советник сладострастно потер ладони. -- Пахнет жареным медитавром! Поздравляю с успешной охотой, ваше величество.
Не нужно обладать особой сообразительностью, чтобы догадаться, куда села Кастилита. Да, она беспардонно устроилась в том самом пустующем кресле, напротив Пьера. Бедняга готов был провалиться сквозь землю от крайнего смущения. Он покраснел как зрелый помидор, щеки его пылали. Во рту даже перестала вырабатываться слюна, и он не в состоянии был проглотить маленький кусочек мяса. "Зачем?! Зачем я сел с ними за один стол?". Пьер низко опустил глаза, боясь глянуть выше собственной тарелки. Она, предмет его тайных мучений, находилась так близко, что до нее без труда можно было дотронуться рукой. Ее яркое розовое платье словно пылало, обжигая взор. Услышав ее голос, он вздрагивал, а в душе отчаянно молился: "Великий! За что мне это искушение?! Наверное, я слишком мало еще пощусь и творю недостаточно милостыни, что страсти во мне не остыли...И на меня так сильно действуют женщины...".
В последнем утверждении Пьер врал самому себе. На него действовали не женщины, а женщина (одна единственная). К тому же и та никакая не женщина, а еще девчонка с буйными ветрами вместо мозгов. Частые посты и творения милостыни вряд ли могли спасти от этой беды, ибо даже на страницах Священного Манускрипта сказано: "Вначале Непознаваемый создал моночеловека -- однополый живой организм, которому не нужна была пара для воспроизводства потомства. Но далее в эволюции произошла ошибка: один из индивидуумов родился с патологическим уродством -- вместо крайней плоти у него между ног образовалось мерзкое влагалище, и он был способен только к оплодотворению семени, но не к его генерации. Поначалу Непознаваемый хотел уничтожить мутанта, но один из монолюдей открыл для себя невыразимое удовольствие в бинарном совокуплении. Тогда Непознаваемый произнес: отныне люди будут жить парами, и растить своих детей вместе, и назвал он уродливое создание "женщиной", ибо это слово пришло Ему на ум в тот момент".
Впрочем, Кастилите вся эта религиозная экзегетика была до одного, упоминаемого в данном тексте, места. Она ела крайне медленно, чтобы был повод подольше посидеть за столом, и почти не отводила глаз от Пьера, ожидая, когда же он на нее, наконец, посмотрит. Пьер же ссутулился и уткнул глаза в свою тарелку. Он страшно боялся совершить какое-нибудь неловкое движение: вдруг разольет бокал или еще чего...
-- Ну-ка, Морис, сыграйте нам чего-нибудь для души! -- попросил король, наливая себе и Жоанне еще по бокалу вина.
Вагант сдержанно поклонился. Затем взял свою валторну и вдохнул в нее жизнь. Тягучие, словно склеенные между собой звуки, завибрировали по залу, заставляя трепыхаться сентиментальные огоньки свечей.
От зоркого взгляда Даура Альтинора не смогла укрыться эта чувственная война между его дочерью и младшим из принцев. Он прекрасно видел, как Кастилита не отрывает от него своих воспаленных глаз. А тот не знает, куда деться от болезненной застенчивости: дрожащими руками ковыряется в своей тарелке, краснеет, словно совершил что-то неприличное. "Та-а-ак... -- подумал герцог, -- это надо запомнить, когда-нибудь пригодится...". Потом решил подыграть их молчаливому спектаклю. Он взял тарелку салата и протянул ее Пьеру:
-- Будьте любезны, принц, передайте это блюдо Кастилите. Она обожает такие салаты.
Пьера вновь бросило в жар. Он чувствовал, что у него под мышками уже все мокро от обильного пота. Как эта тарелка умудрилась не перевернуться посреди стола -- удивительно. Пьер, словно держа горящие угли на ладони, быстрым движением протянул ее куда надо. Их взгляды, наконец, встретились. На долю мгновения скрестились как незримые шпаги и разошлись по сторонам. Они еще успели подержаться вместе за одну тарелку, а для строгого подвижника это было грешнее полового акта. Но он еще долго будет вспоминать ее лукавую улыбку, которая находилась так близко... и карие глаза... и ударную волну, что пробила в его душе огромную брешь... Ничего, он обязательно замолит все свои греховные побуждения.
Герцог Оранский первый покинул трапезу. Его уход никто и не заметил. Впрочем, как его появление и само времяпребывание за столом. Он не произнес ни единого слова, удалился в одну из гостиных комнат, зажег двуглавый канделябр и откинулся в кресле.
Король вдруг громко хлопнул в ладоши и крикнул:
-- Морис, разве можно слушать такую тягомотину? Сыграйте что-нибудь повеселей! Мы ведь пьем за нашу победу!
Музыка скинула с себя траур и пустилась в пляс. Звуки валторны неистовствовали, неслись на перегонки друг с другом, заводили всех своей слащавой патетикой. Морис был виртуозом своего дела. Даже Пьер немного успокоился. А король продолжал командовать:
-- Вина! Требую еще вина! И позвать мне сюда моего шута! Пусть выпьет вместе с нами!
Герцог Оранский вычеркнул собственное имя из придворной суеты. Впрочем, не только имя, но тело и дух. Он сидел в тесной комнатушке, глядя на два маленьких пламени, словно на пару горящих глаз. Пламя успокаивало нервы, привносило легкое умиротворение в душу. И сама душа начинала трепыхать подобно огонькам свечей.
Легкая занавеска слегка всколыхнулась, и в комнату кто-то вошел. Герцог не стал оборачиваться, молчаливо намекая, что ему ни до кого нет дела. Потом на его плечо легла маленькая нежная рука. "Это она...". Оранский накрыл ее своей теплой ладонью.
-- Зачем ты пришла?
Жоанна села рядом на подлокотник кресла и начала гладить его волосы.
-- Я не могу быть в стороне, зная, что тебе плохо...
-- Жонни, ты с ума сошла! Король во дворце! Нас могут увидеть! На мою голову и так неприятностей достаточно!
Жоанна накрыла пальцами его губы и приблизила к ним свое лицо. Ее темные волосы застили собой весь свет, а острый взгляд вошел герцогу в самое уязвимое место души.
-- Альвур, успокойся, они все пьяны как черти. Король пригласил уродца Фиоклита, и тот принялся их развлекать песнями собственного сочинения. Скажи, почему последнее время ты меня избегаешь?
-- Я осторожен, Жонни, просто осторожен!
-- А... что делала принцесса Фиасса в твоем шатре?
Герцог осторожно обхватил ее за талию. Вот почему она пришла. Могла бы и не задавать глупых вопросов. Он протяжно вздохнул. Ведь даже на глупые вопросы приходится искать мало-мальски вразумительные ответы.
-- Она попросила у меня убежища, вот и все! И вообще, Жоанна, если тебе нетерпится поревновать, приревнуй лучше меня к Мари, моей законной спутнице жизни. Здесь поводов больше чем достаточно. Возьмем хотя бы тот факт, что мы живем с ней под одной крышей. И еще, тебе об этом страшно будет слышать, но мы с ней вместе даже...
Жоанна так и не узнала, чем еще занимается герцог со своей Мари. Речь у обоих оборвалась. И стучащие почти вплотную друг к другу сердца вдруг притихли. Сзади кто-то кашлянул...
Оба резко повернули головы -- простой рефлекс и грубейшая ошибка в подобных ситуациях. Нужно было экспромтом изобразить деловую беседу на отвлеченные темы, но они оба, как нашкодившие дети с бледными перепуганными лицами, смотрели в глаза невесть откуда взявшемуся коадьютору Ламинье. Тот потоптался на одном месте, потер ладони, глуповато похлопал ресницами, потом вяло произнес:
-- Ну, извините... -- резко развернулся и вышел.
Герцог кинулся вдогонку. Он небрежно оттолкнул от себя Жоанну и пулей вылетел в коридор.
-- Граф, будьте любезны, постойте!
Кей Ламинье снисходительно остановился, повернувшись лишь вполоборота. Мимика его лица была равна нулю. Абсолютно никаких чувств: ни восторга, ни злорадства, ни страха, ни огорчения. В сторону Оранского смотрели спокойные, чуть скучающие глаза.
-- В-вы... могли не так понять. Мы просто сидели рядом, вместе печалились о Дианелле. Она ее так любила! -- изворотливые мозги герцога принялись, наконец, работать на самосохранение.
Коадьютор пожал плечами.
-- Знаете, что я вам скажу... У меня и так много личных проблем, чтобы еще разбираться в ваших отношениях с королевой. Будьте любезны, разбирайтесь в этом сами!
-- Вы ведь ничего не скажете моему брату? Невесть какие мысли могут прийти ему в голову!
На этом вопросе Ламинье поставил тревожное многоточие вместо ответа. Внешне это выглядело так: он молча развернулся, махнул рукой и удалился.
