Андрей Силенгинский - Курьер
Хорошая мысль, правильная. Жалко, запоздалая. Плохо я соображаю в последнее время, девяносто процентов оперативной памяти мозга другим занято. А дверь уже открылась...
— Привет тебе, красивая женщина, — я шагнул через порог и церемонно приложился губами к запястью действительно красивой женщины.
Ленку я побаиваюсь, и скрываю это за напускной развязностью, переходящей в легкое шутовство. Вроде, пока получается. Почему побаиваюсь? Я сам себя этим вопросом в свое время помучил, и пришел к заключению, что жена Бориса начисто лишена такой необходимой составляющей женского очарования как капелька бабьей дури. По крайней мере, мне так кажется. Может быть — я всегда стараюсь думать о человеке с лучшей стороны — она просто не все показывает на людях...
— Привет. — Ленка руку отобрала и несколько секунд разглядывала меня оценивающим взглядом. — Ты сегодня без бомбы?
Вот тебе и приехали! Нет, понятно, что-то Борис ей должен был рассказать насчет внезапного ремонта и замены мебели на кухне, но не перестарался ли он?
Я непринужденно, как мне хочется верить, смеюсь над ее словами. От ответа, впрочем, ухожу.
— Его величество дома?
Ленка преувеличенно тяжело вздыхает и машет рукой.
— Проходи, чего уж. Обедает он.
Она выходит из прихожей, я иду за ней. Борис свою трапезу уже закончил, складывает тарелку в мойку. Мы молча обмениваемся рукопожатиями.
— Тебя покормить, Вадим? — спрашивает появившаяся в дверях хозяйка.
— Не, спасибо. — машу головой.
Потом обвожу взглядом обстановку. Кардинальных изменений по сравнению со временем до взрыва я не заметил. Без руководящей роли жены Борис разумно не решился на революционные решения. Тот же дизайн, те же тона и мебель едва ли не такая же. Но я с энтузиазмом заявляю:
— Хорошо тут у вас стало!
Ленкин ответ дает мне возможность усомниться в разумности затрагивания этой темы.
— Да? Твое одобрение очень ценно для нас! В прошлый раз тебя что-то не устроило, да?
Нет. она не напирает и не предъявляет претензий. В ее по-кошачьи зеленых глазах пляшут насмешливые чертики. Но я теряюсь. С кем другим и не подумал бы теряться, а тут... Изображаю из себя глухонемого. Глупо улыбающегося глухонемого. Черт, да знать бы еще. насколько глубоко Борис посвятил жену в подробности случившегося на кухне катаклизма. Мог бы и меня ознакомить, гад. Хорошо хоть сейчас приходит на выручку.
— Ленусь, ну хватит, — тянет он тоном капризного ребенка. Этот тон настолько не вяжется с его образом, что я улыбаюсь снова. Но уже с облегчением.
— А чего я? Я и ничего вовсе, — Ленка с самым невинным видом пожимает плечами и оставляет нас вдвоем.
Я мнусь. Не знаю, с чего начать разговор, как подойти к нужной теме. Минут пять трачу на всякую ерунду, чуть ли не о погоде беседую. Потом все-таки выруливаю на свой разговор с Александром Константиновичем. Пересказываю основные моменты. Борис с интересом слушает, а я тороплю сам себя, перескакиваю с пятого на десятое, чтобы потом с досадой вернуться к упущенному.
Это ведь только вводная часть, необходимая, но неосновная. Я не информацией с другом делиться пришел, а сомнениями. Причем, как это часто бывает, затаив в душе надежду, что сомнения мои будут развеяны. Тогда я буду чувствовать себя глупо, но, тем не менее, испытаю огромное облегчение.
— Ничего так ты из него вытянул, — с уважением произносит Борис, когда я заканчиваю.
Я смеюсь. Невесело, потому что смеюсь по большому счету над собой.
— Ни черта я из него не вытянул. Абсолютно уверен, что сказал он именно то, что хотел мне сказать. Не больше, но и не меньше. Я это позже понял. Разговором комконовец рулил, а я был маленьким мальчиком, сидящим на пассажирском сиденье с игрушечным рулем в руках.
Взгляд Бориса выражал сомнение.
— Ты хочешь сказать, что он тебе врал?
Качаю головой.
— Нет. Может, в некоторых деталях, я знаю? А, возможно, как и обещал, говорил правду, только правду и ничего кроме правды. Заметил, что словосочетания «всю правду» в этом перечне нет? Александр Константинович любезно сообщил мне ту часть информации, которую было нужно.
— Зачем нужно? — интересуется Борис.
Но я опять машу головой.
— Неправильный вопрос. Правильно спросить: кому нужно?
Борис неспешно снял с переносицы очки, протер стекла белоснежным платочком и снова водрузил на место. После чего внимательно посмотрел на меня уже хорошо вооруженным взглядом.
— Нет, это не ребус, конечно. Ответ «комитету» ты буквально метровыми буквами написал. Но все же мой вопрос — зачем? — как мне представляется, актуальности не теряет. Так что не поленюсь повторить: зачем это нужно комитету?
Я делаю грустное лицо всезнающего человека.
— Это как раз просто. Чтобы подтолкнуть меня к нужным действиям. Ведь мышку в лабиринте необязательно стегать прутиком, можно разложить кучки вкусной еды в правильных местах. Дело даже не в гуманности, иногда это попросту эффективней.
Борис, скрестив руки на груди, смотрит на меня задумчиво и с любопытством.
— Общие слова, Вадим, — изрекает он. — Всего только общие слова. Они могут казаться образцом непогрешимой логики, но на самом деле без конкретики значат немного. Ты уж не выдавливай из себя мысли по капле, выкладывай, что надумал.
— Выложу. — я вздыхаю. — Если верить Александру Константиновичу — а я ему верю, как уже сказал, — умение связывать факты в строгие логические цепочки не моя сильная сторона. С этим придется согласиться. Но не стоит делать вывод, что я в принципе неспособен соображать. Из того, что я не могу пробежать марафон, вовсе не следует, что сорок два километра мне неподвластны вообще. Я пройду их пешком, возможно, в несколько приемов, пусть даже спотыкаясь и падая.
— Ты заставишь меня прослезиться, — Борис морщится и смотрит на меня с явным неодобрением. — Что с тобой? Ты не похож сам на себя. К чему этот сеанс самобичевания?
Я смотрю мимо него. На окно, за которым солнце лениво выглядывает из-за туч.
— Я в последние дни много думал... А чем мне еще было заняться? — я криво и грустно улыбаюсь. Чему именно — понятно только мне. — И ты знаешь, у меня начало понемногу получаться. Наверное, мне помогла присущая курьерам предрасположенность к интуитивным решениям и вспышкам озарения...
Борис громко и протяжно зевает.
— Давай будем считать преамбулу законченной, а? Твоя способность мыслить сомнению не подвергается, перестань толочь воду в ступе.
— Перестаю. — соглашаюсь я. — Начинать следует с начала, это я уяснил в первую очередь. А началом всей истории для меня стали покушения.
— Ну нет, — Борис качает головой. — Началом должны служить события, которые к этим покушениям привели. Мы же обсуждали...
Но я перебиваю друга.
— Ты меня выслушай, Мирский, ладно? Как говорится, прения — после лекции. Итак, покушения. Я спокойно, не спеша и трезво обдумал, кому могло быть выгодно меня убить. И, отбросив все лишнее, пришел к единственному выводу...
— Комитету? — не скрывая насмешки в голосе, спрашивает Борис.
Улыбаюсь и пожимаю плечами.
— А для чего комитету меня убивать? Что я ему сделал плохого? Чем грозил? Да я даже не знал о его существовании и имел все шансы не скоро узнать. Нет, КОМКОНу убивать меня незачем. И Роберту незачем. Якову Вениаминовичу...
Комок подкатился к горлу и я взял вынужденную паузу. Сегодня Якову Вениаминовичу девять дней. Черт побери, почему я так близко к сердцу принял его смерть? Чувство вины? Да нет, пожалуй. И вина моя косвенна, и я не гимназистка, прав Александр Константинович. Кем для меня был этот старик? Едва ли другом, даже близким товарищем сложно назвать — не так часто и тесно мы общались. И все равно, откуда-то это ощущение большой личной потери...
— Ему тем более. — продолжаю я. справившись с голосом. — Кому-то постороннему, кто в игре так и не проявился? Чушь, необоснованное введение лишних сущностей. Так что вывод у меня такой: никому меня убивать нафиг не надо было.
— Оп-па... — выдыхает Борис. — Что называется, вот и договорились. То есть, покушения тебе почудились?
Смотрю на него, склонив голову набок. Долго смотрю, пока ему не делается неуютно.
— Ладно, ладно, понял: время прений еще не пришло. Но ты бы как-то динамичней к развязке своих мыслей продвигался, что ли.
— А ты меня не торопи. Покушения были — это номер раз, убивать меня никто не собирался — это номер два, — я поднимаю указательные пальцы на обеих руках и многозначительно смотрю на них. — Прийти к этим двум основополагающим началам было для меня сложно, зато дальше пошло легче. Потому что на этом фундаменте можно построить только один вывод: покушения были имитацией. Если критически разобрать каждый случай, в них можно заметить некую ущербность. Да, при переходе через дорогу меня слепит фонарь. Но, заметь, не на оживленной улице, а в конце кривого переулка, где машины быстро не ездят. Меня бьет током, но отнюдь не смертельным. Ронять на меня шкаф... Гораздо эффективнее можно было тюкнуть меня по макушке чем-нибудь менее громоздким. Ну и в качестве апогея — взрыв там. откуда я уже ушел. Нет, убивать меня не хотели, напугать как следует — другое дело.
