Петр Воробьев - Разбой
Неожиданно ведущий гироплан заложил крутой поворот, за ним повернул второй. – Как? Почему? Обратно к Гдину? – возмутился Избор. Последняя винтокрылая машина сбавила ход. В одном из окон прерывисто заблестел зайчик гирогелиографа[222]. – Гдине… грабят… оружейный… склад… – вслух разобрала Меттхильд. – Задержите… налётчиков… удачи… Гироплан дважды качнул плоскостями, удаляясь.
– Не иначе, этих только и послали шуму наделать да стражу отвлечь, – рассудил кузнец, пристраивая трубу ружья на собранный учениками станок. – Как белки́ глаз станут видны… – Деян снял ракетницу с предохранителя. – Огонь! Что-то просвистело в воздухе, а что-то ещё со звоном отскочило от Деянова панциря. Протарахтела очередь. Меттхильд спряталась за зубцом, сожалея, что в кладовой не завалялось для неё, например, про́клятого слонобоя. Отсвистела-отгрохотала ещё одна разбойничья очередь, на этот раз, высекая осколки из валунов. Хлопнула Деянова ракетница, шваркнуло Воемилово ружьё. – Заряжай, – крикнул кузнец.
Металлически загрохотал пулемёт на Свекольной башне. Прозвучал близкий раскат взрыва.
– Недолёт, – разочарованно сказал Задар, один из учеников.
– Унька, короткие очереди, короткие! – заорал отставной йомс. – Учил же!
Меттхильд случайно зацепила камень зубца одним из отростков на шлеме. В поле зрения опустилась пара призмочек – лунный серп гребня Шадаа Зунари скрывал стереоперископ – очень своевременно, чтобы высунуть рожки из-за обтёсанного валуна и глянуть, что творится. Духоплавы жались к восточному берегу, держась на почтительном расстоянии от замка, и продолжали подниматься вверх по реке. Снова шваркнуло ракетное ружьё. Разрыв тряхнул передовое русалочно-тюленевое судёнышко, выкинув нескольких налётчиков за борт. По грудь в ледяной каше, трое побрели к берегу. Четвёртый шмякнулся на льдину покрупнее и безжизненно соскользнул с неё в воду. – Опять недолёт, прицел у тебя сбит, что ль? – буркнул Деян. – Всё, больше мы их не достанем. К Гнёву пошли. Задарко, беги звонить гнёвским воеводе да старосте, скажешь, мол, два духоплава, две дюжины да десять душегубов, тяжёлого оружия нет. С парома, кто-то на прощание провёл вдоль зубцов стены ещё одной очередью. – Погодите, – Меттхильд вглядывалась в облака брызг и ледяной пыли над восточным заберегом[223]. Отблески Сунны в следе заиграли по-другому: духоплавы сошли со льда, поворачивая на запад. Вывод следовал один: – К Сомову озеру идут! – Святовит защити, там же на южном берегу конюшня и левады! Вот им, каложерцам, зачем паром-то! – сообразил Воемил. Лошади, пасшиеся на лугах у Сомова озера, были знаменитой породы – липицкие тяжеловозы, завезённые в Поморье из восточного Гардара ещё в те века, когда конные отряды танов и союзных с ними венедских племён ходили дозором вдоль берега Янтарного моря, вглядываясь в северный окоём – не покажутся ли паруса враждебных сноргов или кронийцев-грабителей. Теперешний набег был и так безнадёжно анахроничен, и вдвое, если его целью были… – Рога им от дохлой метари́ны[224], а не пеплинских коней! – возопил Избор. Он перекинул дубину через плечо и повернулся к проходу через башню. – Куда попёр? – остановил конюшего пестун, схватив за левую руку. – Во дворе тачанка, только запрячь! – Избор попытался вырваться и уронил дубину. – Ну смотри, что наделал… Ослоп упал на крышу, ломая черепицу, и загрохотал дальше вниз. – Коногон-ослопник, без налёта нам весь замок разнесёшь! – укорил Воемил. – Избор, – не выдержала Меттхильд. – Тебя Ведрфольнир[225] в темя клюнул? Зачем ты вообще… Она хотела сказать, «припёр эту дубину», но осеклась, вспомнив про копьё в собственной руке. Ответ был очевиден – у дубины не перекосит затвор, а где пулю поворотит доспех врага, палица собьёт неприятеля с ног, невзирая на… – Как ты на тачанке два духоплава остановишь? – тщился уразумить конюшего отставной йомс. – Из ракетного ружья по турбине! – У их пулемётов дальность вдвое против ружья, – с сожалением в голосе напомнил кузнец. – А брони для коней нет. – Но что-то сделать надо, – решила Меттхильд. – На броневозе? – Хозяйка, я вторую луну говорю, котёл мгновенного пароообразования в чистку надо, на теплообменнике соли осели, он через полчаса только парообразует! – пожаловался Воемил. – На бесхвостке[226]! – предложил Гладыш, второй кузнечный ученик.
– Двух воинов и ружьё не подымет! – возразил кузнец. – Двух воинов нет, а меня с Задаром подымет, – прикинула младшая пеплинская владычица. – Пошли за бесхвосткой! – Доченька, там стрелять будут, а где стреляют, ненароком и убить могут, – сказал пестун, складывая треногу диоптра. – Тебе не жалко жизнь на кон ставить против табунка лошадей, сперва Гудалик-Йона припомни, что ль, а потом о муже и родителях подумай! Невидимо, под личиной Шадаа Зунари щёки Меттхильд вспыхнули – приходилось признать, и от гнева, и от осознания правоты старого йомса. «Доченька» в его исполнении прозвучала не так ласково, как издевательски, но в остальном… – Гудалик-Йон, это у которого Гундахар пару коней отнял? Да, вот уж где ладно не вышло, – согласился Воемил. Воспоминание об Усобице Двух Коней направила мысли Меттхильд в новое русло – не погони Гудалик-Йон тех злополучных лошадей на рынок…
– Избор, звони Гостирадке на конюшню – пусть откроет леваду, пугнёт тяжеловозов, чтоб разбежались, и сама с Дубыней прячется в лесу! Воемил, Гладыш, к броневозу! Разводите пары! Остальные – на южную стену!
Забрало Деянова шлема было поднято, так что Меттхильд смогла полюбоваться сменой его выражений – удивление, возмущение, наконец, неохотное согласие. Пестун хотел добавить к приказу ещё что-то, но конюший, кузнец, и один из учеников уже побежали в Свекольную башню, подхватив ружьё и станок под него. Бывшему йомсу осталось только сунуть диоптр Задару и топать на юг. Шагая вдоль зубцов, Меттхильд бросила сторожкий взгляд в сторону моста через Сомову протоку. Драный паром погрузил скеги в воду, протискиваясь под пролётом. Налётчики с маленького духоплава с росписью обменивались огнём с пулемётом на Выездной башне, то прячась за каменной опорой моста, то выводя судёнышко из-за неё и поднимая тучу брызг винтами. – Ратимирко, дурень! – крикнул Деян в сторону башни. – По парому, по парому бей! За поворотом боевого хода, открылась небольшая плошадка с подъёмником. Из его клети вышла Венцеслава в сопровождении пары видных молодых воинов – Синдри и Златодана. На Деяна вообще стало любо-дорого глядеть: с его лица, досаду по поводу ещё одной женщины, способной отдать приказ, смыла неудержимо поднявшаяся снизу волна отравления андрогенами. Веселья добавляло, что организм пестуна так бурно отозвался на вид матери троих детей и бабушки двух внуков, вдобавок облачённой в боевые доспехи. Правда, доспехи свекрови не были спешно найдены в кладовой, где провалялись невесть сколько лет. Не только платья Венцеславы делались на заказ и втридорога: её справа использовала ту же недавнюю технологию, по какой делались космические скафандры высокой подвижности. Вследствие этого, старшая пеплинская владычица блестела металлом, как ожившее этлавагрское изваяние Астеродоты Астрархе – длинные ноги, крутые бёдра, тонкий стан, гордо расправленные плечи под серебряными грифонами наплечников, и видимая между поднятым забралом крылатого шлема и бевором[227] верхняя часть прекрасно-надменного лица. – Как тебя… – Венцеслава соблаговолила заметить пестуна. – Деян, хозяйка! – Деян, как идёт… – свекровь глянула поверх зубца в небольшой диоптр, отделанный серебром и слоновой костью. – Осада? – Хозяйка, замку угрозы нет! – выпалил пестун. – Они вроде за конями повадились! – Конокрады, – одно это слово свекровь произнесла так, что оно оказалось обернуто саваном пренебрежения, брошено в могилу незначительности, и сверху присыпано щепотью брезгливого удивления, как что-то настолько пошлое, как конокрадство, ещё вообще возможно в земном круге. – Воины, вы знаете, что делать. Венцеслава величественно развернулась, всем своим видом давая знать, что такое расположение дел недостойно её дальнейшего внимания. Старый йомс молодецки выпрямился. Свекровь недозавершила поворот, обнаружив Меттхильд. Брови с безукоризненным изгибом едва приподнялись, ледяной ручеёк голоса владычицы чуть-чуть потеплел: – Красные грифоны Пеплина на плечах, и цветок айвы под лунным серпом на шлеме… Изгнанник из дома Кешавейн, равный мечнику? Иуа́н ичи́к ту́ует, тлици́н яху́нгет! – владычица чуть наклонила голову. – Кахау́ц, касаги́? – Венцеслава, это я, Меттхильд. – Меттхильд! – Мествинова вдова тут же заново оглядела невестку с ног до головы, скептически. – Эти доспехи тебе не льстят, сидят искоряченно и мужеподобно, надо новые справить! – Гостирада с Гутькой жеребцов погнала, а Дубынька с собаками – кобыл! – сообщил Задар, приникнув к сдвоенной трубе на треноге. – Знатно провела ты потатчиков, Воесила свет Борвиновна! С копьём, в броне, с грифонами на плечах, сама нарвалась, что и имя твоё перевели на старовенедский… На пароме, наконец протиснувшемся, погнув одну из хвостовых плоскостей управления, под мостом, тоже заметили, что липицкие тяжеловозы скрываются между облетевших на зиму буков повыше и грабов пониже и покустистее, а за ними бегут в лес, вопя, девчонка и мальчишка, ревя – медведь в кожаном наморднике, и заливисто лая – три длинноухих буро-бело-пятнистых пса. Налётчики не на шутку опечалились по поводу исчезновения добычи, о чём дали недвусмысленно знать отчаянно-пронзительными криками, перекрывшими гул паровых турбин, и беспорядочной стрельбой по замку. Над головами стоявших на стене засвистели пули. Вновь прикрывшись зубцом, Меттхильд направила перископ на большее судно. Полустёртые руны на местами ободранной обшивке гласили «Т о л дско е ду пло т вари т о н а х». Несколько налётчиков на верхней палубе почему-то плакали, размазывая слёзы по грязным лицам, ещё один грозил замку кулаком, и самому старшему на вид было примерно столько же лет, сколько Витославе, младшей сестре Самбора, посланной в учение к Крате, сколархе[228] младшего отделения Академии в Лимен Мойридио – в таком возрасте, рановато промышлять разбоем, хотя у Витославы-забияки это вышло бы куда лучше, чем у… – А это что? – диоптр Задара был нацелен в направлении нового звука – свиста с биением – на южный окоём, где в дымке угадывались башни гнёвской ратуши и беспроводных передатчиков. – Кром! Вправду, что это? – удивился Златодан. – Будто водяная мельница летит! – Золотое светило и грифон. Вратко, – удовлетворённо определила Венцеслава. Вратислав, сын Вышеполка, приходился не то двоюродным, не то троюродным, не то и тем, и другим братом Мествину. В сложившихся обстоятельствах, по крайней мере, с точки зрения Меттхильд, важнее была не затруднительная степень родства, и даже не выборная должность дальнего родича (воевода всего Поморья), а внушительная пушка в сфере из бронестекла на носу действительно необычного летательного устройства, на киле которого красовался очередной поморянский мифический зверь – этот в окружении золотых лучей. Вместо крыльев, по обе стороны над рыбообразным телом невидальщины крутились колёса с лопастями. – Атаульфов циклогир! Всё-таки полетел! – выпалил Синдри. – Зеркало! – почему-то приказала Венцеслава Златодану. Меттхильд совершенно не удивило, что приказ был молниеносно выполнен. В то же время кормчий парома запоздало попытался развернуться и заползти обратно под мост. Не судьба: с другой стороны пролётов, циклогир снизился над Наревкой и завис в воздухе. Крылья-колёса крутились так быстро, что отдельные лопасти стали неразличимы. Помимо пушки, летучая водяная мельница оказалась оснащена мощным мегафоном. – От пулемётов отошли, турбины заглушили! – без драмы, по-деловому затребовал голос из мегафона. Вместо ответа, один из пулемётчиков с парома разразился очередью, отскочившей от бронестёкол и лопастей. Пушка кашлянула пещерным львом, отчего пулемёт вместе с бронещитом и вертлюгом слетел с основания. – Это болванка, разрывных мне на вас жалко, – пояснил мегафон. – А ты куда? Последнее относилось к меньшему судёнышку. Его водитель решил было отправить русалок с тюленями на поиски новых приключений куда подальше, но протока между озёрами сужалась как раз напротив Волчьей башни. Оттуда, кто-то как по двойному прямильцу[229] прочертил поперёк протоки, всколыхнув поверхность воды бульками от пуль. Пушка циклогира вновь выстрелила, круто в навес, так что после довольно продолжительного времени следующая болванка упала в угрожающей близости от лёгкого духоплава. – Не то чтобы я особенно волновался, это так, для поддержания разговора, – продолжал Вратислав воевода из мегафона. – От оставшегося пулемёта отошли? Так, теперь на песок выползаем, турбины глушим? Гул стих. – И оружие бросаем? На палубу бросаем, а не в воду, блеворыл ты трупоглазый, добычу мне будешь переводить! Циклогир поднялся над водой, в клубах дыма и пара проскользил над стальным кружевом пролёта моста, и плавно опустился на каменный пилон, ближайший к северному берегу, где оба духоплава осели на узкую полосу мокрого песка под стеной замка. Лопасти замедлили вращение, их ритмичный свист утих. Носовая полусфера продолжала двигаться, попеременно направляя дуло то на одно, то на другое судно. В верхней части металлической рыбы открылся люк. Оттуда не без усилия (левая рука, голова, левое плечо, правое плечо, и так далее) выбрался воин в богатых доспехах. Титанокерамическая чешуя тускло сине-стеклянно отливала поверх сиилапанового плетения. Лётный шлем с очками оставлял открытым угловатую нижнюю челюсть, неровно поросшую щетиной – соль с перцем. Воин откинул лесенку, встал на её ступень, вытащил из люка поданный кем-то двуручный меч в ножнах, привычным движением отправил оружие в заспинную сбрую, и в несколько шагов спустился на камень пилона, где едва хватало места встать: от каждого из трёх колёс гироцикла до края плоского верха было не более полутора пядей. Схватившись за одинокий поручень, он продолжил путь вниз по железным ступеням, вделанным в камень.
