Елена Ершова - Неживая вода
— Сказал же, стой смирно, — хрипло произнес Эрнест. — Убью!
Его глаза лихорадочно поблескивали, дыхание стало хриплым и учащенным.
— Да ты, никак, разума лишился? — прикрикнул Игнат.
— Пускай лишился! — пролаял Эрнест — А все же лекарство от смерти моим будет! А ты, парень, лучше отойди от греха подальше! Ну?
Он щелкнул затвором, и Игнат отступил. Сердце билось болезненно и гулко. И чудовище в колбе корчилось от боли, пыталось совладать с непослушными мышцами. Тогда рычаги совершили новый оборот, и в желоб выскочила еще одна ампула.
"Вот оно — лекарство от смерти", — понял Игнат и напрягся, как перед броском. Протянувший по полу сквозняк снова взъерошил его волосы, шепнул на ухо: "Еще не время…"
И парень медлил, только смотрел, как ходят вхолостую поршни, пытаясь протолкнуть ампулу через деформированный участок.
Да только Эрнест ждать не собирался.
Улучив момент, он подскочил к желобу и наотмашь ударил по нему ружейным стволом. Капсула подпрыгнула, упала в побелку и пыль. Эрнест нагнулся следом, и его руки затряслись, как у алкоголика в ожидании выпивки.
"Вот теперь", — шепнула мертвая Званка и подтолкнула Игната в спину.
Парень ударил Эрнеста в бок. Тот взвыл, и, не удержав равновесия, стукнулся затылком о постамент. Ружье выпало из разжавшихся пальцев.
— Ах ты, стервец! — яростно взревел он и дернул Игната за тулуп.
Парень споткнулся. Его пальцы лишь скользнули по одной из граней ключа, но не успели выдернуть его. Игнат плечом повалился на рычаги, и те застопорились, заскрежетали в тщетной попытке продолжить движение. Совсем близко от Игнатова лица, отделенное лишь стеклом и толщей желтоватой жидкости, чудовище приоткрыло изувеченные губы, и с них сорвались и поплыли вверх тяжелые маслянистые пузыри. Игната затрясло от омерзения. Он потянулся к ключу снова. Но Эрнест навалился следом, ударил в скулу — несильно, но достаточно для того, чтобы Игната отбросило с постамента. Застопорившиеся, было, рычаги возобновили движение, и по сплетенным проводам снова побежали волнообразные искры.
— Посторонись, парень! — угрожающе выдохнул Эрнест. — Посторонись, не то зашибу! Мне-то уже терять нечего! Мне бы Сеньку…
Игнат не дал ему закончить, ударил в ответ — со всей мочи, вкладывая в удар всю накопившуюся злость, все темное отчаяние последних дней. Под его кулаком челюсть хрустнула, и Эрнест полетел на пол, кашляя и отхаркивая кровь.
— Черт прокля… — начал он.
И поперхнулся, сплюнул обломанный зуб.
Краем глаза Игнат увидел, как из резервуара вновь плеснуло перламутром, и понял — это новая капсула достигла цели и отдала мертвому чудищу порцию живительной силы.
Хребет монстра завибрировал, выгнулся дугой, так что отчетливо выделились все позвонки. Синюшная кожа натянулась до того, что, казалось, вот-вот лопнет. И Игнату подумалось: не кровь засочится из ран, а что-то иное — блеклое, омертвелое, водянистое. Костистые руки дернулись, будто невидимый кукловод потянул за нити. Скрюченные пальцы ударили в стекло.
В тот же миг Эрнест подхватил оброненное ружье и направил его на Игната.
— Ну что, чертенок, — прохрипел он. — Поглядим, чья возьмет?
Игнат замер, тяжело дыша и судорожно сжимая кулаки. Во рту чувствовался солоноватый привкус — щуплый или нет, Эрнест тоже бил, не шутя. Облизав губы, Игнат произнес как можно более спокойно:
— Эрнест, послушай…
И вздрогнул. За спиной послышался скрежет когтей по стеклу. И еще раз. И еще.
Глаза Эрнеста сделались круглыми и стеклянными. Свободной рукой он нашарил в пыли капсулу, зажал ее в кулаке. Затем его окровавленные губы свело в безумном оскале, словно он, наконец-то достигнув цели, успокоился, и теперь — хоть земля гори под ногами.
— Да заткнись ты, урод! — прошипел он.
И, вскинув ружье, нажал на спуск.
Игната будто кто-то толкнул в бок. Он повалился ничком, поднял ворот тулупа, защищая лицо. Над головой что-то лопнуло, разорвалось, и осколки стекла градом посыпались на скрюченную фигуру Игната.
Потом пришла первая мысль:
"Жив? Не задело?"
Но только ныла рассеченная губа, да ушибленный бок. Тогда парень осторожно опустил воротник и глянул.
И понял, что стрелял Эрнест не в него.
Тот теперь поднялся на ноги и стоял, пошатываясь, словно разом осушил полштофа браги. Руки его тряслись тоже, и ружейный ствол ходил туда-сюда, то опускаясь к самому полу, то судорожно задираясь к потолку. А перед ним — там, где раньше находилась колба, — подвешенное за перекрученные провода, выгибалось и дергалось чудовище.
От выстрела стекло разлетелось, только внизу, у постамента, еще торчали обломанные края — будто острые акульи зубы. Масляная жидкость вытекла тоже, и напитавшаяся влагой пыль стала угольно-черной. Из-под вывороченных рычагов били фонтанчики искр.
Эрнест снова отхаркался и сплюнул в пыль.
— Проклятое место, — пробормотал он. — Да только все равно моя взяла. Понял, чертенок?
Он засмеялся и повернулся к Игнату лицом — в тусклом свете ламп оно казалось восковым, будто у покойника.
— Вот, где теперь у меня смерть! — он поднял кулак и потряс им над головой. — Стало быть, не зря я за этой тайной гонялся! Спасибо и тебе, чертенок, что открыл ее для меня! — он опустил кулак и жутко улыбнулся окровавленным щербатым ртом. — Спасибо. И прощай. Нравишься ты мне, да только не должно быть у этой тайны много свидетелей.
Черные зрачки дула всплыли из дрожащего марева и застыли перед лицом Игната. Неотвратимость смерти и пустота космоса были в них. И огненными сполохами вспыхнули в голове слова: "…есть куда более страшный грех, и имя ему — глупость…"
С глупости начал свой путь Игнат. Глупостью и закончит его.
Он подобрался, отрыл рот — может, хотел вразумить Эрнеста, может, обратиться к его совести. Только не успел сказать ничего. Мертвая тварь прогнулась на поддерживающих его канатах. Те заскрежетали, будто едва удерживались в проржавевших креплениях. Склеенные веки чудовища задергались, но не поднялись, зато из горла вырвался хрип — так нож точат о нож на скотобойне. Так скрипят ветви под тяжестью висельника. Так навь говорила в завьюженном лесу, обрекая Игната на мучения. Вытолкнул ли эти слова окостеневший от долгого молчания язык, или это тоже почудилось Игнату?
— Не ему эта тайна открыта, — проскрипел возникший в голове голос. — Не ему и владеть ею.
Затем канаты оборвались.
Игнат вновь отпрянул, защищаясь от пластов ссыпавшейся штукатурки. Засвистели, рассекая воздух, оборванные провода. Механически сочленения сенокосца накренились, заскрежетали — протяжно и предупреждающе, будто выдохнули людям: "бегите!.."
А потом с головокружительной высоты обрушился железный трос.
Одним ударом, будто серпом, он рассек все еще дергающееся на проводах чудовище — по диагонали, обнажая куски бледно-розовой плоти. Скользнул по постаменту, выбив новый сноп оранжево-белых искр.
И в долю секунды отсек Эрнесту голову.
И замер, закрутился змеиными кольцами у самых Игнатовых ног.
Какое-то время парень с ужасом глядел, как обезглавленное тело Эрнеста еще пытается удержать равновесие, как из разрубленных артерий выплескивается и пузырится кровь, окрашивая одежду в багрянец и тьму — цвета самой нави. Затем колени подогнулись, руки разжались, отпуская ружье. И выпавшая капсула покатилась к Игнату, словно подхваченная сквозняком.
Он машинально накрыл ее ладонью и заскулил — хрипло, почти беззвучно. Мир подернулся кровавой пеленой, и в ней, словно свежий ожог на коже, проступило изображение птицы с человечьей головой. Под ее правым крылом собиралась в лужу перламутровая слизь умирающего монстра, а под левым — темная кровь Эрнеста. И, сжимая одной рукой капсулу с водою живою, другой Игнат осенял себя крестным знамением и бездумно повторял слова некогда заученной молитвы:
— Господи, ты прибежище мое и защита моя. Не убоюсь я ужаса в ночи, и стрелы, летящей днём, и язвы, ходящей во мраке. Потому перьями Своими осенишь меня, и под крыльями твоими я буду безопасен. Ведь я… только я! Только я один пришел сюда с душою светлой, с помыслами бескорыстными. И нет в моем сердце зла…
Часть 4. Огонь очищающий
Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его,
пока он не запылает.
Коптское Евангелие от Фомы1
От купола до пола извилистой змеей пробежала трещина. Реальность лопнула, осыпалась цветными конфетти, и остался только один цвет — густо-красный. Лицо птицы исказилось, будто в отражении кривого зеркала, и под отслоившейся штукатуркой Игнат увидел другое — синюшное лицо мертвой Званки. Она усмехнулась губами, алыми и мокрыми, будто раздавленные вишни, слизнула гнилым языком капающую Эрнестову кровь и произнесла — словно ветер прелые листья пошевелил:
