Елена Ершова - Неживая вода
— Они, — твердо ответил Эрнест. — По крайней мере, пробные образцы. И чем бы ни занималась "Форсса", должен признать — итог получился впечатляющим.
— Армия мертвецов, — пробормотал Игнат.
Легионы существ, что не боятся смерти, потому что сами являются ее частью. А если кто-то смог оживить их, если восстали мертвые в зачумленном Полесье — то ведь можно будет вернуть и Званку. Вот только бы понять — как.
"Пойме-ешь…" — вздохнуло рядом, как сквозняком по полу потянуло. Подхватило и закружило в воздухе белесую пыль и бумажную труху. Игнат поежился, поднял ворот тулупа, словно опасаясь, что к коже снова пристынут безжизненные ладони.
"Теперь они пытаются прорвать нашу оборону", — писал дальше ныне мертвый автор, и на этих словах чернила расплывались и делали текст совершенно нечитабельным, так что лишь спустя несколько строк можно было вновь разобрать написанное:
"…обвал в отделе экспериментальной и эволюционной генетики, — заканчивалась фраза. — Сверху идет точечная бомбардировка авиацией Южноуделья — град и огонь, смешанные с кровью. А все четыре нижних круга отошли нави, и все люди приняли мучительную смерть. Ирония горька и стара, как мир — бунт созданий против своего создателя. Теперь нам только и остается, что до последнего держать позиции, стараться не выпустить саранчу на землю. Но эти твари не знают ни страха, ни сострадания, а только слепую ярость и жажду разрушения — как и положено оружию, не обремененному разумом, которым можно лишь управлять. Но мы в гордыне своей и слепоте своей не смогли осуществить и этого. Пытаясь стать равными Богу, мы возвысились над смертью. И приручили ее. И теперь распространяем ее по свету, как вирус.
Простите нас, погибшие. Простите, выжившие…"
Текст заканчивался уже знакомой Игнату фразой, и он опустил фонарик, скорбно застыв над раскрытой тетрадью, как над чужой могилой, и слышал только биение собственного сердца, да мягкий шелест бумаг, подхваченных сквозняком.
— Вот что, парень, — подал голос Эрнест, и его широкая ладонь легла на открытую тетрадь, захлопнув ее, как медвежий капкан. — Давай-ка ее мне. Ценные вещи надо сразу подбирать и ближе к сердцу держать, — он проворно сунул тетрадь под тулуп. — Может, другой дорогой возвращаться придется. Или, не ровен час, кто по пятам пойдет. Как бы ни пришлось добром делиться.
Эрнест засмеялся, довольный своей шуткой. Но Игнату смеяться не хотелось — от одной мысли об оставленных позади мертвецах морозным страхом сводило сердце.
— Почему никто не обнаружил это подземелье раньше? — задал он мучавший его вопрос.
— Кто знает, — откликнулся Эрнест. — Может, приказа такого не было. Или помешал обвал, или случай помешал.
Они замолчали. Пятна света подрагивали, терялись в океане кромешного мрака и тишины, и черные тени начали подниматься из глубины, разрезая отравленный воздух искривленными плавниками.
— Вот что, парень, — наконец, сипло проговорил Эрнест. — Давай-ка убираться отсюда поскорее, пока чего худого не случилось. Вот, кое-что уже на руках имеется, — он похлопал ладонью по животу, куда спрятал найденную тетрадь, и голос его задрожал от возбуждения. — Осталось только потаенную дверку отыскать, которую ключик отпирает. Чую, совсем рядом мы.
Игнат медлил. Следил, как горбатые тени акулами ходят по кругу. А, может, и не тени это были, а призраки минувшего — вот шевельнется сейчас мертвец, поднимет слишком тяжелую для раздробленных позвонков голову, клацнет костяными челюстями, пытаясь донести до незваных гостей свое последнее предупреждение: "Благими намерениями дорога в пекло вымощена". И завздыхают, заворочаются мертвые уродцы в своих прозрачных колбах, жалуясь на холод и вечную тоску.
— Да что же ты? — усмехнулся Эрнест. — Никак, испугался?
Игнат моргнул, тряхнул лохматой головой.
— Нет… Не то совсем. Думаю, не по-христиански это. Правильно написал тот человек: единые законы творят весь наш мир, а если отойти от них на темную дорожку — то поплатишься жизнью или еще хуже — добрым своим именем и бессмертной душой.
— Дурак ты, как есть! — в сердцах сплюнул Эрнест. — Ведь ни золото, ни слава нами не движет. Не с корыстными целями мы сюда пришли, а с чистыми помыслами.
— Эти вон, — Игнат кивнул на окостеневший скелет, — тоже чистыми помыслами прикрывались. Тоже в Бога играли.
— Ну, как знаешь, — Эрнест поднял с земли рюкзак, водрузил его на спину. — Только не в моих привычках от цели отказываться, когда она уже перед носом маячит. Пусть сам сгину, а сына на ноги поставлю. А ты вот о чем подумай. Выходит, зря ты своей душой рисковал, от нави муки терпел. И кто, как не ты, деревню от напасти спасет? Не давши слово — крепись, а давши — держись. Так-то, чертенок.
Ухмыльнувшись, Эрнест обошел Игната и пошагал к завалу. И показалось — потекла за ним горбатая тень, чернее и уродливее прочих, будто идущая по пятам тьма наконец-то настигла их и пометила чело — но не Божьей благодатью, а проклятьем.
"А я уже давно проклят, — подумал Игнат. — Бабка моя в земле лежит. Земляки предали. Марьяну я сам от себя оттолкнул. Одна только темная думка и осталась. Так чего мне терять? Так?"
"Так", — улыбнулась тьма, огладила его щеку бестелесной рукой. И Игнат вздрогнул, подхватил рюкзак и поспешил за Эрнестом.
— Давай, помогу, — буркнул он. — Чай, посильнее тебя буду.
Вдвоем они оттащили с прохода стол и сдвинутые друг к другу шкафы — обратная их сторона оказалась размочаленной в клочья, словно кто-то прорывался к осажденным, царапая фанеру и металл острыми, как хирургический скальпель, когтями.
Они миновали лабиринт из баррикад, обогнули причудливые железные столбы, упирающиеся своими макушками под самый купол, и теперь Игнат не смотрел по сторонам, хотя каждый раз вздрагивал, когда подошвы пим с хрустом давили осколки стекла и целые куски обвалившейся побелки (или костей незадачливых экспериментаторов — услужливо подсказывало сознание).
— Приехали, — вдруг сказал Эрнест.
Он остановился и вытер взмокший лоб рукавом. Игнат остановился тоже, и сердце его ухнуло вниз. Будто тропинка, что все время весело бежала впереди и манила путников обещанием счастья, оборвалась бездонным провалом, так оборвался и путь Игната. Но не черная бездна отворилась перед ним, а нагромождение породы, обломков арматуры и разбитых коммуникаций.
— Завал, — устало прокомментировал Эрнест и опустился на ближайший к нему камень. — Дальше хода нет.
"Обвал в отделе генетики", — вспомнилось Игнату.
Вероятно, именно об этом говорил автор дневника. И все четыре нижних яруса отошли нави, и ни одна живая душа больше не проникнет в тайное подземелье.
— Можно динамитом взорвать, — сказал Эрнест. — Только нет у нас такого добра, да и опасно — вся конструкция просядет. Видно, не зря черти обманом славятся. И над тобой насмеялись.
Игнат молчал, оглядывал осевшую породу, что занимала собой всю стену, в которую и уперлись путники.
"С навью у меня свой разговор…" — так сказал изгнанный из пекла черт. А, значит, был и у него свой расчет. Надеялся он на Игната. Потому и ключ передал.
— Нет, — покачал головой парень. — Видать, плохо мы искали. Сердцем чую, что здесь заветная дверца.
— Ну, если чуешь, — усмехнулся Эрнест. — В такой вони, как здесь, только сердцем и можно чуять. Неровен час, наглотаемся дряни.
Он махнул рукой, и вдруг замер. Потянул носом воздух и тут же закашлялся. Заслонился рукавом.
— Показалось, — пробормотал он.
Поймал удивленный взгляд Игната и, усмехнувшись, пояснил:
— Почудилось, что ванилью со стороны пахнуло. Вот как от тебя, когда за черта принял.
Новый порыв сквозняка забрался под ворот, пробежал мятным холодком по коже. Запах гари и сладости — шлейф, всегда сопровождающий навь. Игнат попробовал принюхаться тоже, но резкая вонь химикатов обожгла слизистую, и парень опустил нос в ворот тулупа.
— Откуда же? — сипло проговорил он.
Эрнест привстал, потянулся вправо.
— Может, и нет… Только у меня с детства нюх, как у собаки. А ну…
Склонив набок голову, как заправская легавая, он пошел вдоль стены, попеременно закрываясь то одним рукавом, то другим, но, наконец, остановился возле самого края завала.
— Здесь. Подойди-ка!
Игнат подошел. Действительно, даже сквозь химическую вонь ощущался легкий и сладковатый запах ванилина.
— Как странно, — пробормотал Эрнест.
— Погоди.
Игнат подошел к завалу. Из-под обваленной штукатурки торчал край металлической створки, отступающий от стены на два пальца.
— Никак, дверь.
От волнения сердце забилось быстро и гулко. Игнат попробовал подцепить пальцами кусок штукатурки, но мешали обломки арматуры и спрессованная порода.
