Евгений Константинов - Смертельный мир
Она несколько дней ухаживала за ним, как настоящая сиделка. Рана в бок, к счастью, оказалась не опасной, да и крови, Шмел потерял немного. С запястьем, дела обстояли хуже, возможно, выпущенная жандармом стрела повредила сухожилие, во всяком случае, пальцы до сих пор отказывались слушаться. Но разбойник Шмел забывал о своих ранах, стоило Истоме оказаться рядом. Он пожирал глазами самую прекрасную девушку на свете, и она, хорошо понимая, какие чувства обуревают ее подопечного, не только меняла повязки и обрабатывала раны.
Ее посещения не обходились простым ухаживанием, каждый раз, закончив перевязки, принцесса устраивала перед Шмелом короткое представление: медленно снимала с себя одежду, кружилась в плавном танце, ненадолго застывая в соблазнительных позах… Затем переходила к ласкам, забираясь проворными пальчиками к нему под одеяло. Как же тут было, не позабыть о ранах и вообще – обо всем на свете! Истома доводила Шмела до оргазма, после чего очень изобретательно принуждала раненого довести до оргазма себя. А он от таких принуждений пребывал на седьмом небе и после ухода развратницы, несмотря на то что, казалось полностью обессилел, молил это самое небо лишь об одном – чтобы самая прекрасная девушка на свете поскорее пришла к нему вновь. И вот она пришла, но в таком состоянии видеть принцессу разбойнику Шмелу еще не доводилось…
На своем веку Истома повидала немало казней. Причем, казни тех самых людей, с которыми накануне занималась любовью, прежде пообещав осужденному на смерть выпросить помилование у своего отца-короля. Принцесса испытывала ни с чем несравнимые чувства, когда вместе с другими дворянами приходила на место предстоящей казни и смотрела, как палач заводит на эшафот абсолютно беспомощного смертника со связанными за спиной руками и заткнутым кляпом ртом. Сидя в первом ряду, Истома не отрывала взгляда от своего ночного любовника, а тот, веривший в обещанное спасение, тоже смотрел ей в глаза. Смотрел до самого последнего мгновения, когда затягивалась наброшенная на его шею петля, или опускался занесенный над его головой топор…
Сегодня, часом раньше принцесса тоже сидела перед эшафотом в первом ряду. Но вот казнили не только бывшего любовника, но еще и ее родного отца. Никто в мире, кроме ее и Касоча, не знал эту тайну; лишь одинаковое родимое пятно у отца и дочери доказывало их кровное родство. И никогда не думала Истома, что в ней вдруг проснутся дочерние чувства, проснутся в тот самый момент, когда голова ее родного отца окажется на плахе, и над его головой занесет топор тот, кто на самом деле ее отцом только считался!
Король Халимон не напрасно слыл не только беспощадным, но и кровожадным правителем. За казнью простых людей он всегда следил из первого ряда, но когда на эшафот заводили кого-либо из дворян, или офицеров, Его величество брал топор в свои руки. Виконт Касоч был приговорен к смертной казни «путем отсечения топором головы от туловища». И король Халимон, напяливший на себя маску палача, лично привел приговор в исполнение, хотя и с некоторым отступлением от традиции. Его величество обошел плаху и, размахнувшись, разрубил голову виконта Касоча наискосок, на две неравные половины – от макушки до подбородка, после чего занял обычное место палача и, размахнувшись во второй раз, опустил лезвие топора на шею другу своего детства.
Принцесса Истома видела глаза родного отца в последнее мгновение его жизни. А потом она увидела то, во что превратилась голова виконта Касоча после двух ударов топором… Ее вырвало прямо там, перед эшафотом. И потом, когда принцесса, отмахнувшись ото всех, предлагавших помощь, вышла за пределы кремля, ее вновь начало рвать, и ей казалось, что это мучение продолжалось очень и очень долго.
Она с трудом добрела до дома виконта Двояка, где томился в ожидании ее последний любовник – еще не окрепший после ранения разбойник Шмел. Но сейчас ей было не до любовных утех. Отрыдавшись на груди любовника-разбойника принцесса Истома окончательно решила, что сделает все, чтобы воплотить в жизнь мечту своего родного отца, сделает все возможное, чтобы стать королевой. И, конечно же, сделает все, чтобы отомстить. А разбойник Шмел станет ее помощником, не напрасно же Истома так искусно за ним ухаживала…
* * *Прожив двадцать пять лет, Сергей Фролов никогда прежде не встречал девушку, которая, благодаря ему, стала женщиной. И вот – Купафка. Цесаревна, похожая на ангела, спасшая Фрола от лютой смерти, но при этом, совершив ужасную вещь – лично отрезала мизинец на его левой руке, а затем съела палец в сыром виде. Семнадцатилетняя девчонка, выбравшая в мужья пришлого, который всю ночь рассказывал ей истории про недосягаемый мир.
Когда наступило время первой брачной ночи, Фрол желал лишь одного – спать. Шутка ли, несколько часов простоять привязанным к столбу в ожидании утренней казни, лишиться пальца, выдержать непростую беседу с самим кардиналом, а затем – пир на собственном венчании… Если же к минувшим суткам добавить круговерть приключений предыдущих дней! Какое здоровье, какие нервы могли бы все это выдержать. Фрол не выдержал. И провалился в беспамятство, не добравшись до брачного ложа.
Он никогда не спал так долго – всю ночь и половину следующего дня. И проснулся лишь благодаря возникшей необходимости справить нужду – на роскошном свадебном пиру Фрол просто дорвался до еды и питья. А когда вернулся из маленькой комнатушки в спальню принцессы Купафки, увидел свою молодую жену, лежащей на широкой кровати, абсолютно обнаженной, со слегка обиженным и, в то же время, призывным выражением на лице.
Фрол набросился на нее молча, разве что не с зубовным скрежетом и с одним лишь желанием причинить ей боль, заставить страдать, не меньше, чем страдал он сам, изнасиловать ее, как насиловал его самого мир за стеной. Он вдруг захотел, чтобы она металась и брыкалась, кусала себе губы и рыдала, разбрызгивая по подушке слезы, может быть даже, чтобы она умерла под ним, а дальше – пусть будет, что будет. Зато он отомстит этому проклятому миру и за себя, и за всех.
Но зажмурившаяся цесаревна, как только он вошел в нее, издала лишь одно тихонькое «ой», и лишь одна слезинка скатилась по ее бархатной щечке, да задрожали губы.
И Фрол вдруг остановился, осознав, что произошло. Он причинил боль совсем молоденькой девочке. Никогда еще с ним такого не было, ни разу он не ударил женщину, даже девчонок в школе за косички не дергал. Фрол снял слезинку губами, осторожно поцеловал Купафку в закрытые глаза, в продолжавшие дрожать губы. Цесаревна не умела целоваться, но когда он продлил поцелуй, она ответила – сначала боязливо, потом все с большей страстью. Только что Фрол готов был насиловать ее до смерти, но теперь хотел, чтобы она забыла про боль, чтобы испытала наслаждение, которое не получала еще ни одна его женщина, и он стал ласкать, ласкать, ласкать…
Он сделал все, чтобы она действительно зарыдала, проливая слезы на него и на подушку, но не от горя, а от счастья.
– Моя маленькая цесаревна, – сказал Фрол чуть позже. – Я хотел бы всюду носить тебя на руках, или хотя бы из спальни до соседней комнаты. Но у меня совсем не осталось сил…
– Мой цесаревич, – сказала счастливо улыбающаяся Купафка. – я тоже хотела бы носить тебя на руках. Но ты такой большой, что вчера, когда ты уснул перед первой брачной ночью, я еле-еле дотащила тебя до нашей спальни…
Глава девятая
Доверяй – не доверяй…
Внезапный звонок мобильного телефона оторвал Василия Фролова от самого необычного зрелища, которое он видел, которое еще накануне не мог себе представить, и которому почти безотрывно предавался уже несколько часов. Василий следил за жизнью в мире за стеной. Весь вчерашний вечер и половину дня сегодняшнего. Наблюдал за уменьшенными в сто раз людьми через камеру, смотрел по монитору видеозаписи и просто невооруженным глазом. Смотрел и слушал, слушал рассказы Николая Максимовича…
За этими наблюдениями и рассказами Василий, словно выпал из реальности. Мобильник в нее вернул. Включать трубку опер не стал, но высветившийся номер профессионально зафиксировал в памяти, и пока звонки еще продолжались, показал мобильник хозяину квартиры.
– Кто звонил? – спросил Василий, когда, наконец, наступила тишина.
– Понятия не имею. Может, просто ошиблись.
– А, может, вы просто-напросто ждете кого-нибудь в гости?
– Кого может ждать одинокий больной старик, – горько ухмыльнулся Максим Николаевич.
Но на самом-то деле он ждал. Отпрашиваясь из больницы домой, Максим Николаевич по настоянию лечащего врача оставил свои телефон и адрес Нине Ивановне, очень отзывчивой медсестре, которая за ним ухаживала все время, пока он находился в стационаре, и которая, кстати, получила от него конверт с солидными премиальными. Он обещал вернуться в больницу самостоятельно не позже сегодняшнего обеда. В противном случае это могло послужить Нине Ивановне сигналом, что с ее пациентом что-то случилось, что он нуждается в помощи. Как же он нуждался сейчас хоть в чьей-нибудь помощи! А ведь Нина Ивановна, не дождавшись ответа на телефонные звонки, вполне могла бы, да что там – должна была приехать к нему, причем, не одна, а в сопровождении одного, еще лучше – двух санитаров.
