Валерий Большаков - Наблюдатель
От большинства не осталось даже пепла – его разнес ветер, а обугленные до неузнаваемости тела рыцари снесли в маленький купол Обители, как курредаты обозначали Станции Волхвов, и заложили треугольный вход горячими обломками автотанков.
Все рыцари покинули седла и вознесли общий зов – их хриплые, грубые голоса звучали не в лад, но от души.
– По долгоногам, – хмуро скомандовал Виштальский. – Да, и не забудьте Диу!
– А мой уже очнулся… – Диу похлопал долгонога по холке.
– Тогда вперед! И всем глядеть в оба – это вам не становище рыбаков. Хо-о!
– Хо-о! – заревели рыцари и пришпорили своих скакунов.
А Давид сумрачно глядел на индикатор дезинтегратора, где сиротливо алела единичка…
Глава 10
КОРОНАЦИЯ
Ночью Город жил своей жизнью, таинственной и непонятной. Гвардейцы стали лагерем на окраине и вдоволь насмотрелись и наслушались всякой всячины. Издалека, постепенно нарастая, наплывал басистый гул и затихал, будто отдаляясь. Целые серии громких тресков нарушали режим молчания, медленно тускнущие звоны и ритмичное буханье. Откуда-то вдруг прорывался яркий отсвет, дрожал в вышине розовым мерцанием и угасал. Бледные огни проплывали между зданиями, лавируя, ускоряясь и притормаживая, но это были не газ-роботы.
Впрочем, Давид до того устал от тайн, что махнул на всё рукой, завернулся в плащ и уснул.
Ему приснились площади Города, залитые мягким, бестеневым светом, – сияли стены, сияло твердое покрытие. По нему бродили целые толпы странного вида существ – они гуляли парами, бродили поодиночке, собирались компаниями. Целостный образ Волхва ускользал, как это бывает во сне. Вспоминались лишь отдельные детали внешности – вытянутая голова, похожая на сплюснутый овал, во все стороны выпуклый торс – сквозь блестящую кожу прожимались позвонки трех хребтов за раз; длинные гибкие руки, сгибавшиеся втрое. Но впечатления уродства не возникало – организмы у Волхвов выглядели вполне функционально, по всем правилам биологической целесообразности.
Удивительная, ни на что не похожая музыка витала в воздухе, ее мелодия была неуловима, но прекрасна, она ускользала, томя душу тоской по Несбывшемуся, и услаждала слух.
Встал Давид рано, на рассвете. Рыцари дрыхли, дозорные, и те сонно моргали, ежась от утреннего холодка. Одинокие горы впереди вздымались неразличимо черной стеной с четким пильчатым обрезом, подсвеченным зоревыми лучами. Тучи за ночь истаяли и будто перекочевали на землю – туман залил пригородный буш плотной белесой пеленой, густой и почти осязаемой, из которой высовывались одинокие деревья. Туман доходил до зданий, но на улицы не проникал, таял у городской черты, подчиняясь воле неведомых сил. И тишина. Ни малейшего звучка. Даже долгоноги не фыркали – звери лежали, сбившись в кучу, чтобы было теплее, и почивали, взяв пример с хозяев.
Давид медленно, будто боясь громким вдохом разрушить хрупкое очарование восхода, вобрал полную грудь чистейшего воздуха. Да-а. Таким воздухом не дышат – его пить впору, смакуя каждый глоточек и ощущая долгое послевкусие.
А карминно-красная полоса над горами все наливалась и наливалась сочными красками пламени, небосвод все шире, всё ярче проявлял розовые переливы. Две луны висели над городом дольками арбуза.
Первыми тишину нарушили долгоноги – зафыркали, будя остальных, и вся мохнатая куча зашевелилась, стала распадаться на сонных индивидов. Зашуршал полог шатра, и наружу вывалился Зуни-Ло. Волосы его над левым ухом торчали дыбом.
– Что на завтрак, Зуни-Ло? – спросил Давид.
– Грибы, – хрипло ответил оруженосец. – Щас я.
– За ночное дежурство никаких происшествий! – доложил бравый Рагг.
Чудесное утро быстро теряло свою прелесть. Обычная побудка, подъем и всё такое. Пока благородные рыцари оправлялись и совершали утренние омовения, долгоноги громким фырканьем выражали свое нетерпение.
Давид подхватил Мауса под уздцы и сводил к водопою, потом сунул животине большую лепешку. Долгоног прилег и принялся употреблять ее в пищу, напоминая очень большую собаку, грызущую кость.
А после завтрака рыцари продолжили свой поход – все пятьдесят девять человек…
– Двигаемся вдоль окраины на север, – распорядился Давид, – потом свернем в горы, к перевалу.
Виштальский ехал – и думал думу, словно продолжая наяву свои сновидные переживания.
Сколько он уже здесь? Месяц. И все эти четыре недели он только и делал, что нарушал все писаные законы и правила, установленные обычаем.
Его хоть сейчас можно вызывать в КЧП! О, он будет с жаром отправдываться и стучать кулаком в грудь – невиноватый я, так уж всё сложилось и сяк срослось. Живот свой спасал Давид Виштальский, галактист божьей милостью, и других-прочих уберегал от смерти лютой, неминучей.
Правда, одиннадцать мудрых дядь и теть из Контроля Чести и Права тут же спросят его: а почему же вы, Давид Марков сын, не сидели тихо, притворяясь маленькой серой мышкой, желательно дохлой? Занялись бы тасканием по кабакам, волочением за местными красотками, пока не прибудет аварийная команда и не вытащит вас с Маран-им. Так нет же, Давиду Марковичу не сиделось спокойно, он стал вмешиваться в дела аборигенов, то ли спрямляя, то ли искривляя ход истории. Вот, взять хотя бы эту экспедицию к Перевалу. В чем ее смысл? В чем вообще ближайшая цель Большого Жреца? Это же ясно – в подготовке самого настоящего макроскопического воздействия! Обеспечить стабильность и лояльность, всеобщее благоденствие в тридевятом королевстве, в тридесятом государстве. Воздействие такого уровня обычно целый год готовят самые большие спецы по экспериментальной истории, по экспериментальной психологии. Будут корпеть над планом мероприятий, выносить на обсуждение в Совет Мира, согласовывать, подсчитывать баланс горя и радости, уточнять, корректировать, дополнять… А Большой Жрец? А он сам?
Давид усмехнулся. А, плевать… Он со школы готовился стать галактистом и добился-таки своего. И теперь он даже доволен, что произошла та нелепая ошибка, занесшая его на Маран-им. Спасибо Григорию. А то сидел бы сейчас на Тьете, изображая из себя «жучок» для подглядывания и подслушивания… Наблюдатель. Что толку быть соглядатаем? С тем же успехом можно и киберразведчиков запустить.
Зато здесь он вон как взлетел! Уже в младших приорах ходит, и это не последний его чин. Найти бы еще тот обруч. И почему он постоянно ассоциируется у него с кольцом всевластия?..
– Тавита! Кхенти, то есть! – крикнул Зесс. – Гляди!
Давид поглядел. И удивился. Колоссальные дома впереди лежали вповалку, как те юлы, у которых завод кончился. Наклонные стены зданий носили следы сильнейшего термического воздействия – они оплыли и отекли, обвисли гигантскими потеками. А за этими руинами простиралась область полного разрушения. Там ничего не высилось и даже не лежало – темно-коричневая проплешина застывшего шлака блестела на солнце, покрытая трещинами, вздутая полупрозрачными пузырями. Проплешина стелилась на несколько километров, и там, вдали, в расплав был погружен исполинский корабль – цилиндр, свернутый как шина атомокара, – в поперечнике никак не меньше пятнадцати километров, если не всех шестнадцати.
Необъятный тор лежал косо, одним краем погрузившись в когда-то расплавленный грунт, а другой половиной опираясь на целый городской квартал – здания покосились, но не рухнули.
– Блестит, – определил Когг, рассматривая новое чудо из-под руки, – значит, корабль!
Давид только головой покачал. Преподы, помнится, всё твердили курсантам, как опасна для отсталой цивилизации встреча с пришельцами, как, дескать, велик будет психологический шок. Как же! Рыцари взирали на корабль с величайшим почтением, они молились, поминая всуе имя Творцов, глядели, открыв рот от изумления, но шокированы не были. Ничуть. Они ведь знали, что есть такие корабли, и относились к этому спокойно. Курредату – катамаран, Творцам – «летающие стойбища». Каждому свое. По справедливости.
– А ведь это не Творцов Корабль, – медленно проговорил Виштальский. В этот момент он хоть и рисковал, но нанести курредатам моральную травму не боялся. Выдержат.
– Ну-у?! – выдохнул Зесс. – А кто же мог… такую-то махину? Неужто правду говорят о Чужих?
– Что-то мне подсказывает, что этот кораблик грянулся сюда куда позже Исхода. Это или те самые Чужие из ваших легенд, или их враги. Давайте глянем?
– Давайте! – поддержал командира Когг.
Долгоноги звонко зацокали по твердому шлаку, будто глазурованному, осторожно обходя пузыри, просвечивающие на солнце, – вздутия были тонкие, как скорлупа. Наступишь – полетишь в глубокий колодец, где и сдохнешь, втесавшись между стен. Дозиметр по-прежнему зеленел – шлак не фонил.
А корабль-тор наплывал и наплывал, уже не со зданиями соизмеримый, а с природными образованиями. С горой, например.
