Владимир Ралдугин - Викториум
— Хади, — старательно отводя взгляд, произнес курд, который взялся осмотреть пулемет, — янычары испортили его. — Он махнул рукой в сторону «гочкисса». — Совсем испортили. Стрелять уже не будет.
Салман-хади только кивнул. Дураками янычары не были. Даже спешно отступая, вынося на плечах раненого агу, они озаботились тем, чтобы вывести из строя пулемет. Тот уже не ударит очередями по беззащитному расчету единственного оставшегося орудия. Хоть жить тому оставались считанные секунды. Последних янычар охранения оттеснили почти к самой пушке. Бойцы расчета спешно заряжали ее двойным зарядом картечи, чтобы подороже продать свои жизни.
Последний выстрел пушки стоил жизней многим наемникам. Орудие ударило так громко, что перекрыло на мгновение шум битвы вокруг. Тысячи свинцовых шариков вылетели из его ствола. Ударили по наступающим воинам врага. Как будто смертоносная коса прошлась по холму, уничтожая все живое на своем пути. Люди и кони смешались в единую дымящуюся кровавую кучу, из которой торчат лишь осколки костей да части оружия и амуниции. Однако почти сразу кошмарная куча эта начала шевелиться. Те, кому посчастливилось пережить картечный залп, спешили поквитаться с артиллеристами. Страшные. Окровавленные. Многие раненые. Они все равно упрямо шагали прямо по трупам и тем, кто не мог уже подняться, хотя и был еще жив. Всех их вело лишь одно — желание как можно скорее покончить с пушкарями.
А те отлично понимали, какая их ждет участь. Вместе с последними янычарами охранения они выхватили револьверы. Принялись палить в кошмарную толпу наступающих наемников. Пули разили раненых и ослабевших от потери крови курдов и редифов. Однако их было слишком много. Очень скоро они добрались до артиллеристов и янычар охранения. И в дело пошли сабли и ножи. Спустя считанные секунды дело было закончено. Окровавленные останки янычар повалились прямо на ствол орудия, рядом с которым они дрались.
Когда замолчали пушки и пулеметы янычар, шериф Али понял, что сражение заканчивается. В первые минуты его он считал, что может только одно — продать жизнь подороже. Оставить на поле боя как можно больше янычарских трупов. Это будет хорошим завершением жизни шерифа Али-ибн-эль-Хариша. Однако его наемникам, пускай и очень дорогой ценой, удалось одолеть янычар. Лучших воинов Леванта.
С высоты своего чудом уцелевшего верблюда шериф Али оглядывал поле боя. Точнее уже побоища. Курды и конные редифы почти добили янычарскую кавалерию. Пехота янычар практически уничтожена в перестрелке. Короткая и кровопролитная рукопашная схватка ничего уже не решила. Янычар было уже слишком мало.
Однако потери в армии шерифа были велики. Да что там, просто чудовищны! От нее не осталось и трети, наверное. А еще очень многих шериф Али потеряет, когда они, набрав трофеев, отправятся по домам. Так было заведено в Леванте. Как только воин, а то и целый клан или племя обрастали достаточным количеством трофеев, то покидали нанимателя. И никаким предательством это не считалось. Ведь каждый трофей был оплачен кровью. Как правило, немалой. Вот как сегодня, например.
Сбор трофеев уже начался. Самые шустрые и ушлые, в основном, курды, уже начали собирать оружие янычар и павших товарищей. Ловили коней. Сдирали с янычар их доспехи. Шарили по карманам и за пазухой в поисках золота, ценностей или просто патронов.
Шериф Али отвернулся от этого малоприятного зрелища. В уме он уже прикидывал, сколько же наемников у него останется к завтрашнему утру. Надежда у него была только на Салмана-хади. Тот мог многих удержать в узде. А значит, с ним надо будет переговорить, как можно скорее.
Шериф Али толкнул пятками своего верблюда. Направил его к холму, у подножия которого видел Салмана-хади в последний раз. Не то чтобы дело не терпело отлагательств. Просто там еще дрались. А шериф Али всю битву провел на расстоянии от самой драки. И ему хотелось хоть немного поработать саблей.
Глава 3
Слежку первыми, конечно, заметили мои казаки. Ни я сам, ни губернский секретарь Штейнеман, естественно, не почуяли чужих глаз, неотрывно глядящих на нас.
На второй день после выезда из деревни, которую мы спасли от налета курдов, своего коня поравнял с моим вахмистр Дядько. Коротко отдав честь, он наклонился к самому моему уху, будто бы хотел рассказать скабрезный анекдот. Но вместо анекдота произнес:
— Вашбродь, никак следят за нами.
Он глазами указал мне в сторону предполагаемой слежки. Я проследил за его взглядом. Оказалось, что на некотором отдалении от нас ехали два всадника. Оба выглядели натуральными уроженцами Кавказских гор. Потрепанные черкески с газырями, мохнатые папахи, карабины за плечом и шашки на поясах.
— С самого ранья привязались, окаянные, — продолжил Дядько. — А может, и вчерась тоже следили. Но тут места поровней пошли. Вот и разглядели мои казаки их. Меняются время от времени. Кто-то в тыл скачет. Видать, с донесением. Так что, по всем правилам слежка за нами идет, вашбродь.
— Странные ребята, — протянул я. — На кавказцев наших похожи. Как будто, прямо из Тифлисской губернии к нам пожаловали.
— Это убыхи, — заявил ехавший рядом со мной Штейнеман. Ему явно было неуютно в грубом обществе казаков, а потому он предпочитал им меня. Пускай и жандарма, и душителя свободы, но человека все же куда более интеллигентного, чем казаки. — Я еще в последних классах гимназии или на первом курсе Горного читал о них в газете. Они отказались подчиниться реакционным указам царя и предпочли покинуть родные края.
— Убыхи, значит, — выдохнул пожилой вахмистр. — Злые черти. Они нас не щадили в войну. И мы их тоже в плен не брали. Бабы, говорят, у них красивые. Но не видал, врать не стану. За что покупал, за то — продаю.
— По бабам у нас вроде Дежнев специалист, — усмехнулся я. — Так что я к нему обращусь, если мне надо будет узнать, каковы эти убытки или как бы там не звались женщины убыхов. Сейчас нам дело иметь придется с мужчинами. Что предлагаете, вахмистр?
— Может, показать им, что мы их видим? — предложил Дядько. — Чтобы осторожней стали. Скинуть их вряд ли выйдет. И схватки точно не выйдет. Они ускачут просто. Гоняйся за ними потом.
— Щелкнуть их по носу, — задумчиво протянул я. — Неплохая идея. Пускай видят, что мы знаем о них. Кто во взводе лучший стрелок?
— Приказный Евланин, — тут же ответил вахмистр.
— Он лично получит от меня золотой империал, если с седла снимет головного убыха.
— Но ведь так нельзя! — неожиданно для всех нас вскричал Штейнеман. — Вот так просто взять и приказать застрелить человека. Он ведь нам еще ничего не сделал. Кто такие, по сути, убыхи, как не жертвы нашего режима…
— Замолчите, Штейнеман, — оборвал его я в довольно невежливой форме. Хотя очень хотелось выразиться намного грубее. — Эти люди сейчас — наши враги. Скорее всего. Иначе, зачем бы устраивать за нами слежку? Тем более, если это, как вы говорите, убыхи. Они ведь ненавидят нас, русских. Жертвы они режима или нет, сейчас не важно. Если мы им попадемся, нам в лучшем случае перережут глотки. И не станут глядеть, кто тут душитель свободы, кто казак, а кто — прогрессивная личность.
Губернский секретарь уже было вскинулся. Хотел мне ответить достойной репликой. Но я остановил его взмахом руки. И обернулся к Дядько.
— Поспешите, — сказал я. — Мы не знаем характера местности, так что лучше покончить с нашим делом поскорее.
— Слушаюсь, — взял под козырек Дядько и поспешил отъехать от нас со Штейнеманом подальше.
Вот тогда-то я и обрушился на губернского секретаря.
— Вы что из ума выжили, Штейнеман? — Я говорил почти шепотом, хотя отчаянно хотелось наорать на него. — Болтать такое. И кому? И при ком? Я — офицер Жандармского корпуса. Не забыли еще? Я за такие слова должен был сразу отправить вас под арест! Вас из Горного не за вольнодумство ли выгнали, а? Или может, вы в какой-то нелегальной организации состояли. А к посольству вас приписали, чтобы убрать подальше?
И по тому, как вспыхнул Штейнеман, я понял, что попал в самую точку. Собственно, тут и думать особенно нечего. Все на поверхности лежит. Что может делать бывший студент Горного института в русском посольстве за границей? Да еще и в столь низком ранге.
— Раз вас отправили со мной, то вы, значит, еще не под надзором, — добавил я. — Но если продолжите высказываться в том же духе, мигом окажетесь. И сразу под гласным. А то и в Сибири будете на практике воплощать знания, полученные в Горном институте.
— Донесете, слуга государев? — буркнул Штейнеман.
— Не успею, — усмехнулся я. — У меня и без доносов дел будет уйма. А вот Дядько первым делом побежит к Зиновьеву докладывать о змее, пригретой на груди. Так что, Штейнеман, впредь вам стоит думать если не о том, что, то хотя бы о том, при ком вы болтаете.
