Ротмистр Гордеев - Дашко Дмитрий Николаевич

Да он растёт, что ли? И шея удлиняется, вытягивается… Чертовщина какая-то! Фигура монаха увеличивалась на глазах, шея удлинялась, словно змеиная. В приоткрытом рту ощерились острые, как иглы, зубы.

В груди кольнуло. Амулет?

Словно неведомая, но благожелательная ко мне сила подтолкнула взглянуть странному монаху глаза в глаза и с этаким выражением, как сверху вниз, будто не монах выше меня уже в два раза, а я его. Фигура противника вроде даже перестала расти, скорее наоборот – съёжилась, сравнявшись со мной ростом.

Стараюсь не отводить взгляда от его глаз. Лето, тепло, а по спине ползут капли ледяного пота. Амулет уже не колет, а бьёт током, жжётся.

Не отводи глаз, только не отводи…

В этот момент в госпитале страшно закричали. Истерический женский крик. И сразу тишина испарилась вследствие беготни и заполошных криков.

Монах щёлкнул от досады своими зубами-иглами, развернулся и бегом припустил прочь. Делаю за ним по инерции пару шагов и тут же себя останавливаю. Ну и куда собрался, дурень? Ночь, местность незнакомая, а я в кальсонах и нательной рубахе, да куцый больничный халатец поверх.

Тем более тревога в госпитале не унималась. У моей палаты народ и толпился. Из палаты двое санитаров выносят сомлевшую сестричку. Она, поди, и кричала, разбудив всю округу.

Проталкиваюсь к двери.

– Позвольте, господа… Раз-решите!..

Глянул – и чудом удержал в себе содержимое желудка. Миша, Мишель, артиллерист, которого я лишил удовольствия трахнуть какую-то кореяночку в порт-артурском заведении мадам… а, нет, мадмуазель Коко, лежит навзничь на своей койке. Горло вырвано – одна сплошная кровавая дыра. И сам весь залит собственной кровью, и всё вокруг – койка, пол…

Кто же его так?

Поневоле подумаешь: «На его месте должен был быть я…» В горле моментально пересохло и засаднило, словно шершавым наждаком провели.

– Ротмистр! – раздаётся со спины. – Господин Гордеев.

Поскольку других Гордеевых тут нет, оборачиваюсь. Незнакомый офицер, на погонах три звёздочки. Лет сорока пяти. Тёмные, чуть седоватые на висках волосы.

– Так точно, – отвечаю нейтрально. – С кем имею?..

– Подполковник Николов, – отвечает он. – Управление второго генерал-квартирмейстера Главного штаба.

Это ещё что за чёрт? Тыловик, что ли? И чего ему от меня надо?

– Господин Обнорский временно уступил нам свой кабинет, – продолжает подполковник с тремя звёздочками. – Прошу пройти со мной.

– Ну, раз так, то не могу отказать… Тем более старшему по чину, – развожу я руками.

Что же ему надо от меня? Ой, засыплюсь… Удастся ли списать на амнезию? Ладно, всё равно выбора нет. Придерживаюсь выбранной линии поведения, а там – куда кривая вывезет.

Ключ в пальцах Николова делает пару оборотов в замке кабинета, покинутого мною так недавно. Заходим. Николов закрывает дверь – к счастью, не на ключ, – жестом предлагает присесть к столу. Я не гордый, предлагают – присяду. Сам Николов устраивается по-хозяйски на месте Обнорского. Щёлкает портсигаром, протягивает мне.

– Благодарю, ваше…

Заминаюсь. Бес его знает, как к нему тут обращаться: превосходительство, благородие, светлость?

– Мы тут без чинов, так что можно запросто – Сергей Красенович.

– Запросто так запросто.

Папиросу не беру, жду, что будет дальше. Чувствую себя Штирлицем в кабинете Мюллера. Попал ты, Лёха, не по-детски.

– Простите любопытство, у вас такое необычное отчество, господин подполковник.

Почти чёрные глаза воткнулись в меня, словно те буравчики. Измеряют, взвешивают.

– Я болгарин. Семья отца уехала в Россию ещё до семьдесят восьмого года.

Киваю – дескать, понял теперь, не дурак. И тут как молнией в мозг сверкнуло – это ж не интендант. Контрразведка, особист. «Молчи-молчи» на армейском жаргоне. Аж в животе селезёнка с испугу ёкнула.

– Николай Михалыч, – продолжает русскоподданный болгарин совершенно нейтральным тоном, – а как случилось, что ночью вас не оказалось в палате вместе с несчастным соседом вашим?

– Выходил покурить, господин подполковник, – вру я и не краснею.

Николов посмотрел на меня своими зыркалками. Понимающе кивнул. Скосил глаза на нетронутые мною папироски в портсигаре. А, чёрт! Почти спалился. Беру папироску, чиркаю спичками. Душистый табачок у подполковника, а в горле всё одно першит. С огромным трудом сдерживаюсь, чтобы не закашляться.

– Видели что-то необычное?

Ну а тут-то чего врать?

– Видел, Сергей Красенович. – Откладываю папиросу на край пепельницы. – Буддийского монаха. В этой их хламиде и шляпе. Необычный монах: словно вырос в два раза, а потом уменьшился, и шея какая-то странная – как туловище змеиное, с удава толщиной. И зубы… острые, и слишком много их во рту.

Наблюдаю, какое впечатление произвели мои слова на Николова. Похоже, ему мой ответ не по душе.

– И куда делся монах? – напряжённо спрашивает он.

– Да я посмотрел на него как бы сверху вниз, он обратно уменьшился и рванул подальше, а тут как раз в госпитале шум поднялся. Может, у меня галлюцинации после ранения и амнезии?

Николов усмехается в усы.

– Нет, ротмистр, не галлюцинация. Вы вообще очень везучий человек, Николай Михайлович. Это и был убийца капитана Горбатова. Не посмотри вы ему в глаза, он бы и вас… своими зубками порвал.

– Монах?

– Да какой он монах? Обычный демон – микоши-нюдо.

– Демон? И как он тут оказался?

– Так же, как и все мы, и наши противники – по приказу своих императоров. Война-с.

– Демон?

– А что удивительного? Они такие же подданные своих монархов, как и обычные люди. И патриотизм им не чужд.

Николов неожиданно протянул руку к моей груди и извлёк наружу мой восьмиконечный амулет. Так и впился в него глазами.

– Впрочем, странно, что вы меня об этом спрашиваете. Вы, как охотник на демонов, лучше меня должны это знать.

И что мне ему сказать? Что я вообще не Гордеев и не из этого времени? Да что там, даже не из этого мира, раз уж тут демоны вовсю воюют в составе армейских подразделений.

– У меня, господин подполковник, амнезия. Не верите, поинтересуйтесь у господина Обнорского. А амулет этот я на Ближнем Востоке сторговал у местного бедуина.

Говорить правду легко и приятно. Говорите всегда правду. Но не всю.

Тишком про себя перевожу дух.

– Николай Михалыч, вы сказали, что вышли ночью покурить…

Киваю:

– Ну да…

– Потрудитесь объяснить тогда: отчего же в начале нашего разговора от вас вовсе никаким табаком не пахло?

Песец, он, если вы не знаете, вот такой. Большая белая полярная лисонька пришла по мою душу.

– Э-э… так, Сергей Красенович, выйти-то я вышел, только покурить не успел. Звёзды, ночь фантастическая. А потом демон этот, и не до того.

Николов снова впился в меня своими глазищами. Кивнул на пепельницу, где почти погасла моя папироска.

– Так докуривайте, ротмистр.

И ждёт, зараза, что делать буду.

Тянусь к папиросе.

В этот момент за спиной бухает входная дверь.

– Вашвысокобродь! Есть тут местная кумирня. Мог там укрыться. Больше негде.

Оборачиваюсь вместе с Николовым на вошедшего. Казак (опознал не по погонам и околышу фуражки, а по торчащему из-под козырька буйному чубу) лет двадцати пяти.

– Как далеко? – Голос Николова сух и решителен.

– Минут десять верхами.

Глава 4

Николов резко поднимается. Я машинально подскакиваю вслед за ним. Вот что значит армейская выучка – субординация аж в корку головного мозга зашита, действую на одних рефлексах.

Особист смотрит на меня, причём так, что под его взором я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Видимо, их этому обучают.

– Господин штабс-ротмистр, – говорит он теперь уже официально, – я не имею права приказывать вам, поскольку вы раненый и не проходите по моему ведомству, но…

– Не утруждайте себя, ваше высокоблагородие (слава богу, теперь я знаю, как его титуловать!), – само собой вырывается из меня. – Можете всецело на меня рассчитывать.