Сын тысячелетнего монстра - 2 (СИ) - Неумытов Кирилл Юрьевич

Один из конвойных получил цепь от моего ошейника, и мы двинули вперёд. Пройдя рядом с пирамидой, гунгарцы свернули на протоптанную дорожку, чуть позже сменившуюся на дорогу из мелкой гальки. Когда мы практически дошли до города гунгарцев, то снова свернули, в этот раз уже до моего конечного пункта назначения…

Тюрьмой гунгарцам служило длинное и довольно большое каменное здание, половина которого находилась над землей, а половина, судя по спуску, ведущему к входу, располагалась ниже уровня земли. Открылись здоровенные железные врата, размером в два человеческих роста, и мы спустились в самый нижний ярус этой преисподней.

Внутри располагался тоннель с черными рисунками на стенах, уходящий куда-то вглубь здания. Правда, долго рассматривать окружение мне не пришлось — врата закрылись, и пропал какой-либо намёк на свет.

Гунгарцам, в отличие от меня, темнота никак не мешала, в то время как я несколько раз был близок к падению, в особенности, когда мы стали подниматься по винтовой лестнице. Пройдя несколько этажей, я увидел слабые блики света. Мы вышли к длинному коридору, по обеим сторонам которого располагались тюремные камеры.

— Свежее мясо! — закричал кто-то с этажа, и заключенные из всех камер оживились.

Кто находился за решёткой, видно не было, свет был только в коридоре, почти не попадая внутрь камер. Но, судя по шуму, заключенных здесь было довольно много… Гунгарцы захватывали в плен людей и представителей других рас для своих кровавых жертвоприношений. Наверно, здесь были и такие, как я — попавшие сюда случайно, однако большинство, скорее всего, заволокли целенаправленно.

Два копейщика передали меня гунгарцу в чёрной военной форме, и тот создал выше моей головы круг, просканировавший всё моё тело. Гунгарцы обменялись парой фраз, причём, что удивительно, я не понял ни единого слова из их грубого языка — видимо, использовали двойные смыслы.

Тюремщик снял с меня кандалы и цепь, оставив только ошейник. Мне открыли дверь камеры, и я вошёл внутрь, понимая, что уйти от этой участи никак не получится.

Когда тюремщик ушёл достаточно далеко, я позволил себе размять руки, слегка онемевшие от неудобного положения. Глаза постепенно привыкли к темноте камеры, и я смог разглядеть четырёх моих сокамерников. Они, сидя у стенок, тоже с любопытством меня рассматривали, все, кроме одного, сидевшего в левом углу.

— Привели пограничники… — сказал худощавый старик, обращаясь как будто к самому себе. — Давно не было хаофаров, забредших сюда случайно.

— Хаофары? — переспросил я. — Кто это?

— Гунгарцы делят всех иноземцев на три категории: хаофары — сильные духом и волей, лаофары — средний дух и воля, и маофары — слабые духом и волей. Хаофарам разрешено видеть свет, есть хорошую пищу и иметь Право Голоса. Лаофарам разрешено изредка видеть свет, изредка питаться нормальной пищей, и изредка разговаривать. Маофарам запрещено видеть свет, им выкалывают глаза, кормят их лишь помоями, а также лишают Права Голоса, если оно у них, конечно, имелось.

— С-старик Чан, — вмешался ящерочеловек, — подожди р-рассказывать ему п-порядки, мы даже не знаем его имени.

— Майто Краун, — ответил я сходу. Своё имя, находясь во Внешнем Секторе, мне лучше было скрывать, но в нынешних обстоятельствах это выглядело бессмысленным.

— Я Квалф, — отозвался ящерочеловек, — м-молчаливый тип в п-противоположном углу Гистер Тейз. Болтливый тип, к-который сидит рядом со мной и пока молчит — это Бен. Ну и, собственно, с-старик Чан, распинающийся тебе про х-хаофаров.

— Понял. Давно вы тут?

— Я и Бен п-пару месяцев, Чан п-пару недель, а Гистер Тейз, по слухам, уже больше года.

— Вас всегда держат за решёткой или…

— Токо пришёл и уже думаешь, как сбежать? — перебил Бен. — Если не хочешь оказаться в пыточных гунгарцев, то забудь о таких мыслях. А про выпускают или не выпускают — на несколько дней в неделю отправляют на шахты или в каменоломню. Сегодня день жертвоприношения, поэтому все за решеткой.

— Не все за р-решёткой, кого-то отправят на жатву.

— Это да. Раз в неделю выбирают по два хаофара, и десяток хаофаров на наступление каждого месяца. Наступление нового года уже прошло, так что попасть в сотню счастливчиков можно не бояться. Про лаофаров и маофаров не знаю, но их шинкуют гораздо больше, — В коридоре послышались шаги и нарастающий стук бубна. — Чёрт, вот, собственно, и шаманы идут. Парень лучше иди к стенке и сиди тихо.

Предупреждения я послушался и сел возле Гистера Тейза, чтобы по всем сторонам нашей камеры было примерно одинаковое число людей. К нашей камере приблизились два разрисованных татуировками шамана. Один из них остановился и стал сильно бить в бубен, а другой, держащий в руках косу красных волос, стал танцевать.

По лицам Бена и старика Чана я понял, что это плохой знак. Тюремщик открыл дверь нашей камеры, и к нам вошли шаманы, продолжая свои ритуалы. Сердце предательски сжалось, хоть умом я понимал — всех в этой клетке однажды отправят на смерть.

Шаман, с косой волос в руке, показал на Чана, и на лбу старика возник неглубокий порез в виде креста. После этого шаманы ушли, и моё сердце чуть отлегло. А вот старик Чан, по вполне понятным причинам, сильно побледнел — это было заметно даже в царившей здесь темноте.

Очень долго все молчали, пока тишину не нарушил Бен.

— Ненавижу, когда эти ублюдки к нам заходят… Крепись, Чан, это мог быть любой из нас.

— Знаю, — тихо ответил старик. — Во всяком случае, я рад, что гунгарцам попался только я, а не вся моя деревня.

— Осталась цела твоя деревня, значит, они разрушили другую, — откликнулся Гистер Тейз.

— Главное, чтобы на мою не напали…

— Чан, сухарь будешь? — спросил Гистер.

— Зачем он мне? Через пару часов меня отправят на жатву.

— Уже два дня не ели из-за общего наказания. Если бы пришёл мой последний час, я бы от сухаря не отказался, — Гистер подошёл к Чану. — Держи, это просто акт моей доброй воли.

— Спасибо.

— Гистер, а мне тоже отдашь запасённый сухарь, когда меня шаманы выберут? — с вызовом в голосе спросил Бен.

— Тебе нет. Ты гнилой изнутри, а Чан — единственный, с кем мне было приятно поговорить за последнее время.

— «Гнилой изнутри»? И это мне говорит охотник за головами Гистер Тейз, убивший больше сотни людей? Кажется, ты возомнил о себе слишком много из-за того, что имеешь ранг «легенда». Но здесь, в тюрьме Гунгара, ранги не имеют значение.

— Заткнись, Бен. Не порти человеку последние часы.

— Акт д-доброй воли — это, конечно, х-хорошо, но как по мне, Гистер, давать сухарь приговоренному к жатве г-глупо.

— Квалф, ты тоже заткнись, — ответил Гистер Тейз, возвращаясь в свой угол. — Чан меня вспомнит в загробном мире, а вас, засранцев, нет.

Глава 4

Ночью мне не спалось. Думал о старике Чане и о месте, в которое попал. Правда, как я понял чуть позже, больше всего мне не давала уснуть монета со скорпионом. Хотелось достать её без посторонних глаз, но Гистеру Тейзу, как и мне, не спалось.

— Прежде чем убить, они хотят сломить нашу волю, — тихо произнёс Гистер Тейз, разрушая повисшую тишину. — Гунгарцы служат демону Забруку, и все их жертвоприношения происходят с целью угодить демону.

— И причём здесь воля? — спросил я, не улавливая сути.

— Демоны питаются человеческими страданиями и эмоциями — отчаяньем, болью, гневом.

— Ты про это… Я думал, речь про другую волю.

— Искусство Фудо? Редко встретишь человека, практикующего наследие империи Мадир.

— Мне известны только основы.

— Всё равно, это неплохо. Воля… По учению Фудо волю можно накапливать и использовать в решающий момент. Правильно, да?

— Наверно. Пользоваться подобным я не умею.

— Ты пришёл сюда с истощённой волей, так что интуитивно уже ею пользовался. — Гистер Тейз взглянул на мой имплант. — Сделал гамбит, верно?

А он наблюдательный…

— Да, но не слишком удачный.