Артем Каменистый - На руинах Мальрока
С ногами совсем плохо — инквизиторские палачи позвенели цепями, почесали затылки, и отказались от идеи использовать кандалы. Да и без них понимаю — от танцев пока что придется отказаться. Зато почти не болят… только ноют противно и одеревенели.
Остановились. Палачи и солдаты хором заругались на кого-то, требуя немедленно открыть ворота. В ответ их обматерили не менее профессионально, и, судя по звукам, все же завозились с запором.
Особо обнаглевшие зеваки воспользовались сумятицей и подобрались поближе. Склонилась пара рож, одна сочно плюнула в лицо, вторая горячо прошептала в ухо:
— Крепись брат! Не поддавайся псам смертных! Черный владыка уже рядом — Ортар вот-вот падет! Недолго нам терпеть осталось!
Что он несет? Или у меня бред начинается?
Опомнившиеся солдаты прекратили перебранку, матом и древками копий отогнали народ. С противным скрипом раскрылись невидимые из моего положения ворота, тележка медленно развернулась, чуть проехала, остановилась.
— Что за принца в золоченой карете вы притащили?! — опять незнакомый голос.
— Приказ его милости, барона Каркуса, — а это голос моего палача. — Приказано к вам его привезти, к колодникам в камеру.
Тот же незнакомый голос высказал в адрес барона Каркуса длинное критическое замечание, из которого в порядочном обществе допустимо произносить лишь точку в конце предложения. Палач в долгу не остался, ответил столь же брутально, после чего разгорелась очередная перепалка. Здешние хозяева наотрез отказывались принимать меня на ночь глядя, а подручные инквизитора, мягко говоря, не горели желанием тащить назад.
Пока они препирались, я впал в полудремотное состояние: боль опять накатила, да и устал что-то. Хотелось лежать и лежать на мягком тележном дне и не задумываться о материальных причинах этой подозрительно-липкой мягкости.
В себя пришел, когда меня начали выгружать. Парочка палачей без тени нежности ухватили за колодку, потащили по брусчатому двору. Ноги при этом волочились по камням, и я мог легко сосчитать все булыжники по вспышкам нестерпимой боли. На мои стоны и крики внимания обращали не более чем на чириканье вездесущих воробьев, и лишь за дверью в сумрачном коридоре один из палачей почему-то начал возмущаться по поводу моих деревянных «наручников».
Несмотря на оглушающую боль, едва не ввергнувшую меня в очередное затяжное забытье, я понял, что возмущаются отнюдь не по причине внезапно пробудившегося гуманизма. Просто колодки подотчетное имущество, и он намеревался утащить их с собой. Хозяева здешней каталажки наоборот, стремились их замутить, и, наверняка, впоследствии использовать для личных садистских надобностей. В ходе разбирательства меня вообще на пол бросили, ничуть не озаботившись сбережением переломанных ног.
От боли я на некоторое время выпал из реальности, и вернулся, когда колодки уже сняли. Чей-то сварливый голос заканючил:
— И что нам с ним теперь делать?
Палачи, уже убираясь, в крайне нетактичной форме предложили обитателю сварливого голоса вступить со мной в противоестественную связь. К счастью (а может и к горю), он оказался не настолько морально испорченным. Вздохнув, позвал кого-то невидимого:
— Колодки не тащи — не поставим мы его. Помрет до утра, если опираться на раздробленные ноги придется. А спрос с нас будет — до смерти доводить указаний не давалось. Так что доставай ручные кандалы, и к стене его приковывай, к колоднику.
— Так там кольца уж лет двести не трогали — проржавели, небось, совсем, — издалека отозвался очередной незнакомец. — Колодные кольца на потолке — там посуше: может к ним его?
— Сбежит он, что ли?! Ты на ноги его взгляни — пальцами назад смотрят. На колодных цепях сесть не сможет — коротки они. Хочешь, сам наращивай, время трать. Только я бы плюнул — никуда он отсюда не денется. Да и стенные кольца на совесть сделаны — их и здоровый не вытащит.
В коридоре посветлело, кто-то плечистый, бородатый, нагнулся, подсветил факелом, цокнул языком:
— Ноги его собаки теперь жрать побоятся. Это где ж его так приголубили?
— В старом поповском подвале обули чуток не по размеру. Давай кандалы тащи, а то до ночи провозимся. Пиво ждать не может — забыл, что ли?
— Я про такое не забываю. Волоките его — я мигом сейчас обернусь.
Опять тащат по полу, опять боль, хрипы в истерзанных легких вместо криков и сухая резь в глазах — слезы уже не льются.
Сперва какая-то каморка с наковальней посредине. Там на руки быстро надевают ржавые обручи кандалов, заковывают их, даже не подумав раскалить штифты. Холодными — торопятся. Рабочий день у пролетариев застенка заканчивается, и где-то в городе их ждет пиво. Все бы отдал за кружечку или хотя бы хороший глоток… Хотя что у меня есть отдавать? Ничего…
Опять тащат по полу — разбередившиеся травмы добираются болью уже до самой поясницы. Еще метров двадцать такого пути, и больше меня пытать никто не сможет — помру ведь.
Остановка, лязг засова, ноги тащатся уже по чему-то относительно мягкому (хотя все так же больно). Стук молотков по железу, удаляющиеся шаги, опять шум засова. Тишина. Неужели я один? Оставили в покое? Даже не верится в такое счастье.
Хочется забыться, отключиться до утра, но не время предаваться слабости — как бы ни было хреново, надо оценить обстановку. А ведь обстановка изменилась кардинально. Если раньше она была полностью безнадежной, то сейчас…
А вдруг есть шанс на побег?
Ага — выроешь ложкой (которой у тебя нет) подземный ход и на коленях поскачешь галопом… граф Монте-Кристо выискался…
Квадратная комната с массивной деревянной решеткой вместо дальней стены скудно освещается отблесками света с другой стороны. Похоже, нахожусь в одной из камер, а за решеткой коридор. Мебели не имеется — сижу на полу, прислонившись спиной к холодной влажной каменной кладке. Подо мной что-то мягкое: трогаю рукой — свалявшаяся солома. В углу темнеет нечто непонятное — вроде огромной буквы «Т», легонько раскачивающейся на длинных цепях, свешивающихся с потолка.
Что-то в этом предмете мне не нравится. Напрягаю глаза, пытаясь понять, что же это такое. Проклятая темнота… И, уже почти догадавшись, вздрагиваю от хорошо знакомого голоса:
— Добрый вечер, Дан.
* * *У меня в этом мире не так уж много знакомых, а еще меньше тех, которым я хоть в какой-то мере могу иногда доверять. Из последних стоит выделить бакайского воина Арисата, и еретического епископа Канфидуса. Встретить последнего в застенке удача невероятная.
Хотя, если подумать логически — где шансы встретить еретика максимальны?
Когда схлынула первая радость от встречи, понял, что радоваться пока что нечему:
— Епископ — что они с вами сделали? Я ничего не могу рассмотреть в этой темноте, да и со зрением неважно у меня сейчас, и не только со зрением…
— Пока что ничего. В колодки заковали и подвесили. Вот, вишу теперь, ногами потихоньку перебираю — разминаюсь. Иначе затекает все, а как отходит, болит нестерпимо.
— Расскажите же: что там было? Я про бой. Многие спаслись? Я ведь почти ничего не видел тогда.
— Не переживайте Дан: мы победили. Хотя потрепали нас изрядно: из всей дружины с коней лишь пятерых не ссадили. Но бакайцы живучи как кошки — обязательно выкарабкаются. Убитых мало. Солдаты выручили, что из крепости выбрались. Да и темные как-то бестолково дрались, а уж после того, как вы обоих баронов упокоили, то и вовсе расклеились.
— Обоих баронов?
— А вы не помните?! Старого из самострела своего подстрелили. Ох и сильно получилось: болт ему забрало пробил, и из затылка наполовину вышел. Когда шлем попробовали стащить, он снялся с половиной головы — раздробило ему ее. Хитрый у вас арбалет — очень хитрый. По виду и не скажешь что такой сильный бой. А младшего вы изрубили — снесли ему голову с плеч, мечом своим игрушечным. Но и он вас достал… сильно достал. Не будь черного сердца… Вы почти мертвый уже были — кровь даже сочиться перестала… вся вышла. Не было у нас другого выхода.
— А Зеленый?! Где мой попугай?! Живой?!
— А что ему станется? Живой… Когда видел его в последний раз, он больным прикидывался, чтоб налили побольше. Пьет ваша птица будто лошадь после скачки, причем не воду.
— Где он?
— Эх, Дан — да откуда я это знать могу, здесь сидя?
— Верно… И как же вас сюда заперли?
— Когда церковная стража пожаловала, да еще и с воронами, так меня первым делом в кандалы — обычай у них меня заковывать при любом случае. А вас забрали беспамятным. Причем так хитро это провернули, что никто и пикнуть не успел — перед этим с солдатами всех перемешали, а ополченцев и дружинников отослали подальше, дорогу, мол, проверить. В стольный град говорили нам идти, к королю самому, чтобы Кенгуд самолично решал дело о нашем уходе из ссылки, но при этом почему-то не торопили. Я конечно подвох подозревал, да только что поделаю… Где это вам так ноги попортили?
