Артем Каменистый - На руинах Мальрока
Обзор книги Артем Каменистый - На руинах Мальрока
Артем Каменистый
Девятый
Книга вторая
На руинах Мальрока
Пролог
— …изменник рода человеческого, признаешь ли ты, что вступил на дорогу зла по воле своей, а не по принуждению или недомыслию глупому? Соблазн тебя обуял, жизни нечестивой, блудливой и разгульной возжелалось, оттого и свет чистый на мрак кромешный променял! Тьма тебя гложет, и приятны тебе кровяные лобзания от клыков ее вонюче-слюнявых! И дорогами зла шел ты к погибели души, чужою кровью землю не жалея поливал, говоря в смрадную пустоту: «Прими меня тьма нечистая — твой я теперь не по принуждению, а по желанию своему»! Иль собственную кровь при этом тоже отдавал — малой данью нечисть умасливая? Во сне глубоком шепот врага рода человеческого как весть благую принимал, оттого и просыпаться не хотел, на соломе в телеге днями отлеживаясь? С умыслом богопротивным, или пустой глупостью жертвами многими погань накормил? Сознаешься ли, что без брачного ложа совокуплялся с богомерзким суккубом под покровом ночи в помещении греховном, свое тело, Богом даденное, навеки тем деянием осквернив? Сознаешься, что принял впоследствии на грудь живое сердце змеиное бабы поганой своей, предав себя тьме? Сознаешься, что бога отверг истинного; что плевал на церковные изваяния; что потешался над тайнами святыми; а еще питал симпатию к гадкому учению богопротивных еретиков, которые, следуя подлейшему завету богоотступника Иридия, извратили истину не единожды? Признаешься, что в тайный сговор с премерзким епископом иридианским вступил, и многие души невинные погубить замыслил, в западню коварную с улыбкой лживой заманивая? Признаешься, что многими страшными карами грозился солдатам войска королевского, воспрещая им в битву со слугами зла вступать? Сознаешься, что с помощью Диавола — самого страшного врага рода человеческого, оружие нечистое за одну ночь в кузнице сотворил, коим затем предательски оскопил солдата королевского из великой дали, не видя его при этом, но по наущению нечистого духа не промахнувшись?..
На последних словах не сдерживаюсь — улыбаюсь. Опять… Несмотря на ситуацию не могу не порадоваться. Единственный позитивный вопрос — при всем моем бедственном положении лишь он не перестает радовать. Приятно знать, что не промахнулся в тот раз — действительно угодил сволочи куда мечтал. Очень удачно вышло — ведь подонкам потомство ни к чему. Не иначе как и впрямь сам Бог помог — без его вмешательства достать гада за нежные места через крепостную амбразуру непросто.
Скалишься, — зла скверное исчадие?! Водой святой оскал твой сейчас утрем — скалься- скалься! А не перестанешь скалиться, так воду ту подогреем, а то и вскипятим!
Опять водные процедуры?! Да сколько же можно!.. Эх… надо научиться контролировать свои эмоции. Зря я улыбнулся — сейчас опять начнется. Вот ведь наблюдательный гад — улыбка у меня, небось, едва заметна… скорее гримаса легкая; темень в этом каземате почти полная — чадящий светильник в углу помогает мало. Но все замечает…
Поток вопросов прервался, но до молитвы дело еще не дошло. Когда он начинает молиться, мое чувство юмора куда-то прячется. И обычно я при этом ору так, что уголки губ рвутся — нелегко при таких раскладах улыбаться.
Он, вполне возможно, и не злой. Возможно, глубоко в душе не желает мне ничего, кроме добра. Возможно, даже искренне считает, что спасает меня от куда более худшей участи.
Может он в чем-то и прав, но это не мешает мне его ненавидеть.
Я давно устал отвечать на одинаковые вопросы — он не слушает ответы, или не верит им. Промолчу я, или в очередной раз сознаюсь во всем — ему безразлично. Он будет спрашивать снова и снова, перемежая допрос молитвами и кое-чем еще… очень нехорошим. Для этого нехорошего у него имеется парочка молчаливых помощников. За все время они ни слова не произнесли, если не считать перешептываний друг с другом.
Уж лучше бы они языки чесали, чем…
Ему все равно каюсь я, ору от боли, молчу, или ругаюсь на двух языках. Даже то, что один из этих языков в его мире никому неизвестен, ничуть его не интригует. Часами или сутками, монотонным голосом, не громко и не тихо: спрашивает, спрашивает и спрашивает.
Одно и то же…
В перерывах между молитвами…
Его помыслы, если не придираться к отдельным меркантильным мелочам, благородны — он, похоже, искренне мечтает меня спасти. Но мне от этого не легче, потому что спасти он мечтает лишь душу.
На тело ему наплевать.
Неудивительно ведь он инквизитор.
Глава 1. Будни инквизиторов
Оглядываясь назад, на все свои двадцать девять относительно честно прожитых лет, не могу не признать — в скуке стандартной жизни имеются свои преимущества. Самое страшное повреждение организма — царапина от диванной пружины; самый большой стресс — когда, прогуляв семестр (погряз по молодости-глупости в гулянках и добывании средств на эти самые гулянки), чудом, в последний момент, разделался с экзаменами, едва не отправившись служить Родине, что в мои жизненные планы никаким боком не входило.
Хотя вру — самый страшный стресс подытожил мою старую беззаботную жизнь. Это случилось в тот день, когда я в последний раз увидел своего врача, узнав от него неприятные новости… Он тогда дал честное слово, что коптить небо мне осталось недолго. Полгода давал… максимум.
Интересно — сколько с той поры минуло? Около трех месяцев там, еще на Земле, «яйцеголовая шайка» обучала меня премудростям науки выживания, заодно напичкав голову теоретическим мусором, чертежами и схемами. Память у меня хорошая, но этого им показалось мало — даже до гипноза дело доходило и шепчущих наушников на ночь. Информационный прессинг был чудовищным — моя и без того нездоровая голова переносила его с трудом. С тех пор у меня в черепе свалка …хотя и до этого мусора там хватало…
Сколько я здесь? Двухнедельные скитания по морю, лесам и холмам; оживающие хищники; горько-соленая вода в легких; свист стрел; звон оружия; кровь и раны; …смерти спутников. Мою давнюю царапину от диванной пружины здесь даже обрабатывать не станут: раз голова не оторвана — значит, боец здоров.
Потом, похоже, я умер. В очередной раз. И опять ненадолго… о чем уже устал сожалеть.
Сколько я уже провисел на сырой холодной стене? Без понятия — в этом темном подвале время давно остановилось. Может неделю, а может и год…
Здесь частенько случаются моменты, когда мгновение растягивается в вечность…
Да и откуда мне знать, сколько длиться местный день? Иван тогда, еще на Земле, рассказывал, что по их подсчетам он чуть длиннее земного. Можно ли верить этой информации? Я вот не верю — половина их теоретических построений высосана из пальца, а откуда высосана вторая половина, даже знать не хочется.
Ладно — будем считать, что полгода прошло. Я успел умереть пару раз, но все еще живехонек. Точнее, живет одно из моих тел — второе, увы, отправилось на кладбище.
Хотя не факт — может медленно дрейфует в жидком азоте с каким-нибудь секретным антифризом залитым вместо крови…
«Яйцеголовым» верить безоглядно не стоит…
Кстати, об этом я местному инквизитору уже рассказывал. Из моего сбивчивого объяснения он понял лишь одно: мое старое тело умерло, а новое я считаю чужим. После этого ему пришлось долго молиться, а мне, естественно, опять страдать, сожалея о своей разговорчивости. Но не рассказать было невозможно — в этой организации умеют получать ответы на любые вопросы.
С тех пор я предпочитаю помалкивать. Стимула для откровенности нет: соловьем разливайся, или язык проглоти — все равно молитв не избежать. Хотя помалкивать трудно — не получился из меня партизан на допросе в гестапо. Ну не переношу я некоторые методы местного дознания.
Молитвы это еще куда ни шло, но вот то, что происходит параллельно им, меня очень напрягает…
Лязг железа — тело опускается на цепях. Грубые лапы подхватывают, тащат, заваливают спиной на бугристую, видавшую виды доску. Опять лязг железа — руки растягиваются в стороны, вытягиваясь в струны. Болезненный удар по голеням — на них захлопывается дубовый брусок запора. Горло сдавливает широкий ошейник, запрокидывает голову назад, останавливается.
Все — зафиксированный пациент в наркозе не нуждается.
А наркоз мне сейчас не помешает…
— Господи наш всемогущий, молю о чудесах новых, о силах великих проявлении, о милости, о благах дарованных, о…
Пытаюсь сжать зубы, но куда там — воронку в рот вставляют без заминки. Воронка видала виды: медь покрыта подозрительными рытвинами будто покусанная. Не удивлен — я и сам ее частенько грызу.
Молитвы продолжаются, но смысл слов до меня уже не доходит — тело и душа едино напряжены, дрожат, готовятся… А потом крик захлебывается в горле… Точнее в воде захлебывается…
