Артем Каменистый - На руинах Мальрока
Кто бы мог подумать, что простая вода способна на такое… Ледяная струя, запущенная с высоты палаческого роста, низвергается в медный конус и оттуда горной рекой врывается в мою многострадальную глотку. Затапливает пищевод, желудок, бронхи и легкие. Сила гидравлического удара такова, что едва тело не разрывает. Воздух из меня выбивает весь — задерживать дыхание при этой пытке бесполезно.
Когда-то доводилось слышать, что смерть от воды приятна и безболезненна. Если встречу этого болтуна, то утоплю в кипятке, предварительно сняв кожу.
А снимать буду медленно… мясо солью присыпая…
Я это на второй день пыток придумал: умолять, рыдать, стискивать зубы — все бесполезно. А вот если представлять, как мучаются мои недруги — давние и нынешние… Немножко легче становится.
В глазах темнеет… Неужели сейчас все закончится?! Неужели потеряю сознание и хоть немного смогу отдохнуть?!
Размечтался — я в руках профессионалов. Рот освобождается, доска наклоняется, переворачивается. Тело, повиснув на заломленных руках, корчится в судорогах, содержимое желудка и легких хлещет на грязный пол. Льется изо рта, из носа, из ушей. С трудом, будто через вату, слышу обрывки слов главного мучителя. Спрашивает что то? Да какая разница — все равно день только начинается, и страдать мне предстоит до самого вечера. Сознание потерять не получилось, но может получиться сдохнуть?..
Попробуем…
Через боль в глотке и груди выдыхаю поток отборных местных ругательств (спасибо Тук — хоть чему-то у тебя научился). Затем перехожу к вещам посерьезнее: угрожаю выпотрошить тех драных коз, что родили моих мучителей. Ведь не должны рогатые сожительствовать со свиньями — от подобных извращений рождаются инквизиторы и черви, что в уборных водятся.
Червей и коз мне простить могут, но свиней никогда. В этом мире к хрюшкам отношение сложное — гораздо сложнее, чем у мусульман и евреев. Я могу прилюдно надругаться над всеми церковными святынями — подобное преступление считается на порядок безобиднее громогласного подозрения в родственных связях с погаными животными.
Ну! Давайте! Вперед ребятки! Тащите свою медную клизму! Без передышки я второй сеанс «терапии» не перенесу — сил ведь совсем не осталось. Если не сдохну, то точно отключусь!
Оплеуха слева — кого то мой монолог огорчил.
— Урод! Это ты что — бьешь так?! Это папа тебя научил так бить?! А хрюкать он тебя не научил?!
Опять оплеуха. От души врезали — мозг едва в черепе не кувыркнулся. Но не везет — сознание не теряю.
— Стоять! — монах голос повысил.
Это он мне, или кому? И как, интересно, я встану?!
Не мне:
— Сапоги тащи! Обувайте изменника!
— Но господин инквизитор! Тяжкие увечья дозволяется делать лишь под надзором королевских соглядатаев, по приговору суда не ниже городского! А суда сегодня уже не дождаться — только завтра получиться собрать, если сейчас в управу сбегать! Там ведь через канцелярию все делается, а это дело небыстрое.
Чудеса — один из палачей обрел голос. Спокойный, рассудительный — никогда не подумаешь про такого, что он способен обидеть столь замечательного человека как я.
— Ты оглох?! Или поганцу помочь вздумал?! Отвечай!
— Что вы! Как такое подумать на меня могли! Просто порядок такой!
Голос изменился: теперь взволнованный — с плохо скрываемым испугом.
— Здесь я порядок! И я велю — тащи сапоги!
Понятия не имею, что за обувь здесь обсуждают, и вообще мало прислушиваюсь — наслаждаюсь отдыхом, все еще пытаясь продышаться. Сутками висеть на стене в вертикальном положении не шутка — после такого и на мокрой доске лежать в радость. Долго расслабляться не дают — с ног убирают деревянный запор, но взамен ступни заковывают в нечто металлическое и тесное. Разглядеть «обновку» не могу, но понемногу начинаю беспокоиться — похоже, инквизиторы решили применить нечто новенькое. Не верю, что мне это понравится — до сих пор они ни разу не делали ничего приятного.
— Изменник рода человеческого — в последний раз говорю тебе: поведай тайны свои безо всякой утайки. Ты все равно их поведаешь, но только с болью великой.
Вот и началось — садист, наконец, перешел к тому, что его интересует по-настоящему: он ведь пытаем меня не только из альтруистических побуждений. Голос инквизитора слащаво-многообещающий. Когда он так пел в последний раз, мне потом под ногти деревянные клинья начали загонять.
— Да что вам от меня надо!!! — ору, пытаясь затянуть время — ведь ответ знаю прекрасно.
— Изменник рода человеческого: поведай про тайны ордена своего. Нам надо знать, как вы делаете сердца погани для лечения и усиления своего пригодными, и как сами не перерождаетесь, свежими их приняв на тело свое. Ты принял сердце, и до сих пор не стал тварью — значит, способ такой тебе ведом. Поведай его мне, и я позабочусь о спасении твоей души. А если опять лгать начнешь, то с криками жалеть об этом будешь! Говори.
И рад бы ему ответить, но что? Я как в том анекдоте про схваченного разведчика: под нечеловеческими пытками героически молчу, не выдавая военную тайну. Он по глупости своей тайну не знал — учился плохо; а я ее вообще не могу знать.
Вздыхаю, обреченно отвечаю чистую правду:
— Не знаю я тайн ордена. Устал повторять: я не страж! Я самозванец! Меня приняли за стража, там, на побережье, и я не стал этого отрицать! Не знаю я ничего про сердце! Не знаю я, каким способом мои раны вылечили! Помню, что мечем меня ударили несколько раз, в бою у брода, и все — дальше ничего не помню! Хоть жгите, хоть вешайте — не скажу ничего! Потому что не знаю!!! Вы не за того меня принимаете!!! Я не могу рассказать ничего!!! Не могу!!! Откуда самозванцу знать тайны ордена?!
— Ты все скажешь, — очень уверенно говорит инквизитор и коротко командует: — Левый на четыре оборота.
Вот теперь я понял, куда угодили мои ноги — в хитроумные тиски. И сейчас палачи начали их завинчивать. Ступню сдавило сразу с четырех сторон, загибая пальцы к пятке и одновременно сжимая с боков. Суставы затрещали, в ожидании болевого взрыва тело напряглось, выгнулось… я даже дышать перестал.
— Изменник рода человеческого: поведай про тайны ордена стражей полуденных. Поведай, пока не стало поздно!
— Да не страж я!!! Не знаю я никаких тайн!!! — почти рыдаю, понимая, что слова здесь бесполезны — даже соврать правдоподобно не получается… пробовал уже.
— Левый на пять оборотов.
Сегодня не мой день… сознание потерять не получилось. В глазах тьма, расцвечиваемая цветными разводами и мириадами искр, во рту солено, глотку режет от перенесенной водной пытки и нечеловеческого крика, но все равно в спасительную тьму не ушел. Прочувствовал все…
— Изменник рода человеческого — слышишь меня?
Ничего не вижу, и почти оглох от собственного крика. Боже — как же больно! Хрена с два я вам отвечу — лучше думайте, что не слышу. Все равно отвечать нечего…
Увы — с этими ребятами номер не проходит:
— Правый на четыре оборота.
Теперь вторая ступня напряжена, а про то, что осталось от первой и думать боюсь — не ощущаю там ничего, кроме монолитного сгустка нестерпимой боли.
— Изменник рода человеческого — а сейчас слышишь меня?
— С-слышу… — вот попробуй не ответь таким настойчивым.
— Изменник рода человеческого: поведай про тайны ордена стражей. Поведай, а то ведь и вторую ногу ломать придется. Тяжек твой грех, и лишь в покаянии искреннем спасение обретешь. Начни свое покаяние с малого: поведай про тайну стражей.
Я, наверное, уже полная развалина. Десятки раз сломлен непрекращающимися пытками; голодный и не выспавшийся; потерявший всякую надежду на выход из этого мрака. Но даже у развалины есть право на протест, или на последний плевок в лицо. Бесполезно молчать, бесполезно отвечать — не осталось у меня больше никакой надежды. Сгнию здесь — выхода нет. Так что хватит умолять или оправдываться — остается лишь ругаться… другого способа для выражения недовольства мне не оставили…
— Хорошо — начинаю каяться. Начну с того, что я, будучи голодным, зарезал твоего родного папашу, и сделал из него жаркое на углях. Я не людоед — ведь папа твой был боровом. Боров, если кто из присутствующих вдруг не знает — это свинья мужского пола. Их кастрируют, чтобы пожирнее и поласковее были. И вас свиней, я тоже прирежу — обещаю. Завинчивайте свой валенок побыстрее — хоть все кости переломайте, но я все равно до вас доберусь. Слово даю. Как тому солдату дал, который без причиндалов остался. Он ведь тоже думал, что в полной безопасности за крепостной стеной, а теперь поет фальцетом. Вот и вы у меня запоете…
— Правый на пять оборотов.
На этот раз повезло: сознание, наконец, смилостивилось — погрузилось во тьму.
* * *
Сознание я в последнее время теряю нередко, и еще в первый раз узнал: оно лишь от боли передышку дает. В остальном отдохнуть не получится — проблемы у меня возникают даже в небытие. Вот такой я невезучий… Если как нормальный человек засыпаю, то и сплю нормально (правда, недолго — не разрешают, да и неудобно на холодной стене этим заниматься); а если инквизиторы перестарались, то приходит очередь новых неприятностей.
