Виктор Глумов - Нашествие. Мститель
Дамир понял, какую линию поведения выбрать, открыл лицо и проговорил на чистом терианском с ленивой сварливостью:
— Нагиль, много знать будешь — скорее помрешь. Советую обо мне забыть. Моя информация не для твоих ушей.
Второй и третий охранники переправы оказались более сговорчивыми, один молча освободил проход, другой прокричал:
— Идите за мной, машина на месте!
За рядом домов начинался пустырь. По щиколотки увязая в грязи, прочвакали до небольшого холма, присыпанного снежной крупой. Охранник нагнулся, нащупал что-то в грязи, потянул. И никакой это не холм! Коричневая, под цвет земли, ткань с хрустом сползла с уродливой трехколесной колымаги, сваренной из подручных материалов. Нос машины — две плотно подогнанные пластины с бойницами окон, на жестяной крыше — пулемет, за щитами на боках — поршни, сзади — огромный бак, увенчанный закопченной трубой.
Паромобиль, догадался Дамир. Залез по железной лестнице вслед за Камачеком, устроился на деревянном стуле рядом с Зармисом. Брат стянул с лица отсыревшую тряпку и проговорил:
— Ну что, пока нам везет! Дамир, улыбнись, твоя хмурая рожа удачу спугнет!
Дамир промолчал. Действительно, все, на что они могли рассчитывать, — жадность Камачека и удача. Если разоблачат себя, повстанцы разорвут их на клочки.
Камачек распахнул ржавую дверцу печи, сунул внутрь сухую бумагу, поджег и, краснея, принялся раздувать огонь. Пламя затрещало, раскидывая языки по мелким веткам, в железной кабине запахло жизнью. Заухало, заклокотало сердце машины. Камачек шлепнул себя по ляжкам и воскликнул:
— Еще немного, и поедем!
Зармис притянул сверток, лежащий у стены, развернул брезент, разложил на полу разрядники, выбрал один. Дамир, не в силах побороть нетерпение, сел на высокое кресло рядом с Камачеком и выглянул в окно-бойницу.
Машина с грохотом врезалась в завалы и волочила ржавые прутья арматуры, разбрызгивая грязь. Следом за ней бежали, помогая себе руками, человекоподобные, заросшие густой темной шерстью магулы. Одна тварь остановилась, ударила себя в грудь кулачищем, — стая рассыпалась по развалинам, и тотчас в машину полетели камни.
— Только бы не завязнуть, только бы… — бормотал под нос Камачек.
Подобно любому из берсер, Дамир презирал никчемных терианцев, а терианцев-предателей — и подавно. Подлец — существо заведомо ненадежное. Продал своих — и варханов подставит. С расчетом на это Дамир сливал Камачеку выгодную информацию, тот передавал повстанцам, оказывался правым, и ему верили.
Город кончился — сквозь вьюгу проступили очертания скал, закрывавших долину Нарлегиса. Клокоча и выпуская клубы пара, машина катилась в их сторону.
— Вот, вроде бы, и все. — Камачек остановил паромобиль, развернулся вместе с креслом и жалобно посмотрел на Дамира. — Я вас проведу до места, а дальше вы сами, хорошо? Я ж… ну, поймите сами!
— Там видно будет, — кивнул Дамир, надел тряпку-маску, выглянул в бойницу: никого, лишь ветер хлопает дверями, свистит в брошенных жилищах да гоняет хлам по замусоренным улицам.
Это место и раньше было трущобами, а теперь — и подавно.
Перед тем как двинуться в путь, Камачек нарисовал схему подземелья, где скрывается Горан, объяснил расстановку сил.
После теплой кабины ветер пробирал до костей. Дамир пригнулся и, переступая через лужи и мусор, последовал за Камачеком, Зармис замыкал шествие. Брели минут пять, Дамир зорко осматривался, чтобы запомнить местность, и отметил два поворота направо.
— Все. Дальше я не пойду, — проскулил Камачек. — Теперь вам по этой улице прямо, возле пятнадцатого дома повернуть налево. Там будет двор, в центре — дом-свечка, с дозорным. Обычно у входа дежурят двое, но сегодня может не быть никого. Или они там же, где и первый охранник. Или… увидите справа двухэтажки, почти целые… Охрана, вероятно, там. Я буду ждать в машине.
Дамир кивнул и проверил оружие. Камачек потоптался рядом и потрусил к паромобилю.
ГЛАВА 3
ПОРТАЛ В ДРУГОЙ МИР
Процессия напоминала «этап» каторжан века этак девятнадцатого: кандалы на руках и ногах, ошейники, прицепленные к слеге[6] за короткие, на каждом шагу звякающие цепи. Саня шаркал, покачиваясь в общем строю. Он отупел от боли в затылке и не сводил взгляда со спины впереди идущего, лишь бы не видеть зеленое небо, конвоиров — говорящих на чужом языке людей в кожаных плащах, — трёхгорбых коров и шатров в центре Москвы.
— Что же это, — бубнил идущий следом, — что же это? Кто они? Американцы, да?
Сане очень хотелось бы, чтобы захватчики оказались американцами, но он не верил в теорию заговора. Вот в общее раздолбайство — запросто, а во всяких масонов и желание США поработить мир — ни на минуту.
Тип в плаще, обходящий строй, прищелкнул бичом, и болтун заткнулся. Саня не помнил, как его заковали. Очнулся он, когда пленников поднимали. Встал и поплелся неизвестно куда, оказалось — в центр, к Кремлю.
Была ночь. Москва, подсвеченная огнями пожаров, костров, вспышками зеленых молний, походила на компьютерную игру, мрачный квест или шутер… Если бы голова не болела, Саня убедил бы себя, что спит.
— Куда вы нас ведете? — снова завелся болтун.
Насколько мог судить Саня, конвоиры не ответят. Даже вопроса не поймут — они не говорят по-русски. Саня попытался брести с закрытыми глазами — не получалось. Им овладело спокойствие животного на бойне: уже всё, ты невластен над своей судьбой. Строй внезапно остановился. Саня не знал, что происходит впереди.
Ко всем пленникам по очереди приходили конвоиры, отстегивали ошейники от слеги. Когда освободили Саню, он тупо сел на брусчатку. Вокруг опускались на камни такие же уставшие пленники. Саня наконец-то осмотрелся: Красную площадь превратили в дикий лагерь, помесь стойбища Чингисхана с военной ставкой времен Первой мировой. Раздавались хриплые, резкие команды, сновали люди, одни в газовых масках, другие — со странно застывшими лицами, в самой разной одежде, от кожаных галифе до растаманских рубах.
К Сане приблизился человек в плаще с двумя красными полосками на рукаве, стянул респиратор на шею. Лицо худое, со впалыми щеками, глаза темные, чуть раскосые. Что-то среднее между семитом и монголоидом, волосы — очень прямые, черные. Остальные чужаки походили на него, как братья, — все черноволосые, и типаж тот же.
Двухполосочный пролаял непонятную Сане команду.
Подскочили помощники, принялись пинками сортировать пленных. Саню вместе с десятком молодых плечистых парней отогнали в сторону, заставили построиться. Саня косился на вооруженных конвоиров и прикидывал, не попробовать ли удрать? Вспоминались фильмы про концлагерь, где одних ждали каторжные работы и медленная смерть, а других — газовые камеры: смерть быстрая, и неизвестно еще, что хуже.
Казалось бы, элементарно: вот этот здоровяк, бритый налысо, с короткими черными усиками и шрамом на левой щеке, может вскочить, раскидать конвоиров и зигзагами кинуться прочь, уводя их. «Танчить»[7] будет. Саня рванет следом, отберет, например, странную пушку у ближайшего, а потом… М-да. И как объяснить другим пленным порядок действий? Метки не расставишь, кинутся кто на кого, а нужно скопом наваливаться на одного врага, пока лысый уводит остальных.
Впрочем, здоровяка застрелят в спину. Это — не игра, напомнил себе Саня, конвоиры — не мобы.
Самое разумное — дождаться развития событий. Если сразу не прикончили, наверное, и дальше не убьют.
Конвоиры снова засуетились, «двухполосочный» отдал приказ, прибежал монах — не монах, но кто-то в просторной черной рясе, заспорил с командиром. Саня пытался уловить смысл разговора и злился на себя: совсем чужой язык. Тюркский? Вроде, нет. Латынь? Эсперанто? Нет. В словах угадывались славянские корни.
— Что они собираются делать? — давешний болтун попал в одну группу с Саней.
Саня обернулся и посмотрел на него: неприметный мужичок лет тридцати пяти, роста среднего, прическа «стригусь дешево в ближайшей парикмахерской». На подбородке — раздражение от бритья. Глаза выпучил, дышит часто, поверхностно. Подобных неадекватов Саня навидался в игре: врубит «эмо-мод» на полную, ноет, ноет, ноет, а потом на режим паники переключится и удерет, обязательно врубившись в кучу мобов и подохнув бесславным образом. В Санином клане таких не отхиливали и не поднимали.[8]
— Они не имеют права, так ведь? Женевская конвенция… — Лупоглазый сделал жест, будто поправлял несуществующие очки.
Ах ты ботаник! Конвенция ему. Саня сжалился, объяснил:
— Да никто эту конвенцию не соблюдает! Ты еще «Декларацию прав человека» вспомни!
Лупоглазый дернул головой, будто Саня ему по морде дал, и пролепетал:
— Мы с вами на «ты» не переходили!
