Виктор Глумов - Легенды Пустоши
Прапорщик Михалыч, такой же толстый, красномордый, но постарше, заметив, что у сержанта назревает конфликт, выбрался из машины.
— В чем дело, гражданочка?
Яна представилась и попыталась хоть этого вразумить — без толку. Прапор придерживался той же позиции: «Покурим, решим, как ехать, и отправимся домой». Яна чуть не плакала. Они не понимают, что происходит! И связи с руководством действительно нет, но нельзя же бросать пострадавших…
Из «Жигулей» вылез третий человек. Этот был не в форме, и сперва Яна решила — опер, но оказалось — приезжий из Рязани, которого патрульные задержали и собирались «потрясти». Приезжий тоже закурил, с презрением посмотрел на полицейских, оценил ситуацию. Подошел вплотную к Яне.
Высокий мужчина за тридцать, одного с Игорем типажа — плечистый, но худощавый, с тонким крупным носом, пронзительно-синими глазами и коротко остриженными, черными с проседью волосами. И как патрульные в нем приезжего опознали? Одет прилично, в черные джинсы и черную футболку.
— Оружие у них заберите, — посоветовал задержанный. — Они пока не понимают. Отдадут. — И, повысив голос, обратился к прапору: — Пистолет-то верните. Уже выяснили, что травматика. Все законно.
— А ты поди так с ходу разберись, что у тебя на поясе… Травматика или настоящая «беретта» — хрен поймешь, — огрызнулся сержант.
— Верните, — приказала Яна. — И я конфискую у вас АКСУ.[2] И боеприпасы. Вам до дома добраться и табельных «Макаровых» хватит, а мне тут людей спасать.
— Э, нет. — Прапор передвинул висевший на «грудной мозоли» автомат под мышку. — А руководство спросит?
— Скажете, гражданские отняли. Или в провал упал. Ну что, сдаем оружие? Вы же все равно дезертируете.
Яне показалось, что сейчас прапор просто выстрелит ей в грудь. Он-то собирался «смотаться домой» и не думал о себе как о дезертире. Но видно, прав оказался задержанный — полицейские пока не врубились в ситуацию. Окаменев рожей, патрульный отдал Яне укороченный автомат.
Потом оба патрульных погрузились в машину и уехали, резко сдав назад.
Яна осталась наедине с приезжим, критично осматривающим свою травматику.
— Максим, — представился задержанный. — Ну, майор, что делать будем?
— Зовите меня Яной, — откликнулась она, принимая помощь. — Сейчас только попить найдем, а там нужно бы машину на ходу. И едем в Кузьминки, если вы не против.
— В Кузьминки так в Кузьминки. Люди в беде, помогать надо, кому — не так важно. А попить — вон ларек развалило, давайте запасемся водой. Жарко что-то.
И оба, не сговариваясь, посмотрели в небо, наливающееся желтым цветом, на черные тела смерчей, один из которых, похоже, двигался к Люберцам.
МИХАИЛ
Тощий и хлипкий Годзилла казался Мику невероятно тяжелым. Борька стонал сквозь зубы, пытался идти, только ногу он, по ходу, сломал, и наступать на нее не мог. По лицу Борьки градом катились слезы и пот, он вцепился в плечо Мика, навалился всем весом — поди удержи. Смерч приближался, и времени оставалось все меньше. Мик оттащил Годзиллу к обломкам стены, прислонил спиной, склонился над другом. Правая Борькина штанина от колена и ниже пропиталась кровью, и даже так видно было — ноге хана. Борька и сам это понимал.
— Мишка. Ты иди. Оставь меня.
Ну что за киношные позы! Мик разозлился на друга, и растерянность отступила. Он перетянул Борькино бедро самодельным жгутом — собственной майкой. Годзилла захрипел и вырубился. Пользуясь случаем, Мик разорвал его штанину и зажмурился: не просто открытый перелом, кости основательно размозжило, острые обломки прорвали плоть и кожу. Шину не наложишь — тут операция нужна. Что же делать? Если при любом прикосновении Годзилла теряет сознание, его вниз не спустишь.
Значит, они оба останутся здесь и вскоре погибнут.
Потому что Мик Борьку не бросит. Он скорее сдохнет, чем оставит беспомощного друга, даже зная, что Годзилла предпочел бы умереть в одиночестве и дать Мику шанс.
Годзилла дышал часто и неровно. Микиных знаний хватило, чтобы предположить: шок. А может, вообще кома уже. И единственное, что можно в таких случаях сделать, — это вызвать медиков, да только как же их вызовешь и где же их найдешь, когда вокруг — Армагеддон.
Слово появилось и осталось в Микином сознании.
Точно — конец света. Большой звездец. Вот уж не думал не гадал, смеялся над выживальщиками… Представив этих самых выживальщиков с набитыми рюкзаками, самодельным оружием, запасом консервов, Мик хрипло рассмеялся.
Чего-чего, а землетрясения в Москве, горячего ветра и смерчей никто не ждал.
Годзилла застонал. Значит, все-таки не кома, просто Борька без сознания. Что же делать?! Ногу, наверное, лучше всего было бы того. Отнять. И прижечь культю. Мик представил, как делает это, и его замутило. Нет, не сможет. Слабак, тряпка, баба.
«Весь в отца, — зудел в голове мамин голос, — такой же! От осинки не родятся апельсинки! Тряпка! Ничего сам не можешь!»
Где сейчас мама, папа и Надька? Впрочем, сестра не пропадет, она кого угодно подставит, всех сожрет, но выкрутится, на чужом горбу выедет. И мама не лучше… А папа помог бы, но сейчас Мик — мужчина, Мик — старший и ответственный, и глупо сидеть вот так, на развалинах, и мечтать, чтобы откуда ни возьмись появился папа.
«Ну, отрубится — и черт с ним, лишь бы от болевого шока не умер!» — решил Мик и огляделся в поиске материалов для волокуши. Ножки стола… Не то. Сорванная с петель дверь, чудом уцелевшая. Мик попробовал, но она оказалась чересчур тяжелой. Из-под обломков стены торчал край занавески. Минут пять, то и дело поглядывая в сторону приближавшегося с ленивой, неумолимой, беспощадной грацией смерча, облизывая сухим шершавым языком трескающиеся губы, Мик освобождал полотно.
Ткань крепкая, должна выдержать.
Из ножек стола и занавески Мик соорудил-таки волокушу — примитивную, корявую, но для его целей вполне подходящую. Пальцы Борькиной ноги уже начали синеть. Приподняв друга за плечи, Мик перетащил его на занавеску — Борька вскрикнул пронзительно и снова потерял сознание. Оно и к лучшему, наверное. Главное — дышит.
Воды бы достать. Обезболивающих. И антибиотиков. Про антибиотики Мик читал в самых разных книгах — без них никак.
Еще он знал, как в случае чего быстро «зашить» рану клеем.
Да разве поможет это, когда обломки костей торчат во все стороны; желтоватые, неровные… Мик ухватился за слеги и поволок. Он спиной чувствовал каждый камешек, на котором подпрыгивал Борька, каждую неровность, за которую цеплялась его нога, и казалось, что самому больно.
Непереносимо больно. Страшно больно.
Выступили и тут же высохли слезы. Мик кое-как перебрался через завал у двери и очутился на лестничной клетке. Втянул следом Борьку, сквозь зубы приговаривая: «Прости, Годзилла, потерпи, друг, ну никак больше». Борька затылком бился о камни и молчал. Как ни странно, сама лестница уцелела. Почти.
Молясь, чтобы и ниже не попалось разрушенных ступеней, Мик отправился на разведку. Дом скрипел, собираясь развалиться и погрести друзей под обломками. Славно, что второй этаж. Прекрасно, что второй этаж. И лестница цела, и даже выход из дома — цел. Повезло.
О том, чтобы волочь Борьку вниз, не могло быть и речи — Мик просто сломал бы ему таким образом шею или пробил голову, избавив друга от мучений. Он поднатужился и взял Годзиллу на руки. Прям как герой боевика — пострадавшего товарища. К сожалению, Мик не был Рэмбо, в животе и спине будто что-то порвалось, страшно хрустнули колени.
«Упаду», — понял он.
Но не упал.
Он снес Борьку вниз, и путь со второго этажа на первый был самым длинным в его жизни. Мик положил Борьку на заплеванный кафель и, тяжело, с присвистом, дыша, побрел наверх за волокушей.
Воды. Если он не найдет воду, все лишится смысла. Жара такая — градусов тридцать пять, не меньше, а то и все сорок, как в Египте, куда папа отправлял семью на отдых.
Дом скрипел все сильней, и Мик осознал, что до убежища они с Годзиллой не доберутся — смерч окажется здесь раньше и унесет их, чтобы потом приложить о землю.
Может, и к лучшему.
Скрип перекрытий и гул ветра прервал незнакомый низкий звук, от которого у Мика волосы встали дыбом. Сердце забилось пойманной птицей, задрожали моментально вспотевшие руки. Звук замер, повторился, и Мик понял, что это.
Выли волки.
ЕЛЕНА
— Все будет хорошо, не страшно, не страшно, — бормотала себе под нос Елена, стремясь к плечистым мужчинам.
В кромешной темноте она наталкивалась на людей, бегущих к лестнице и эскалаторам, и не задумывалась, почему все ломятся в обратном направлении.
— Лена, вернись! — доносился взволнованный голос Игоря. — Лена, что ты…
Его крик утонул в многоголосом вое. Орали так, будто кого-то режут на части, вскоре крик перешел в хрип и бульканье. Завизжала женщина, донесся рык. Грохнул выстрел. Охваченная ужасом, Елена остолбенела, не зная, куда бежать. Орали там, где плечистые. Туда же стреляли. Блуждающими огнями то зажигались, то гасли мобильные, выхватывая перекошенные ужасом лица.
