Валерий Большаков - Черное солнце
Субмарину чувствительно повело — аквалюмы работали, «высасывая» из потока дейтерий. Вдалеке, чуть заметные за толщей воды, светились огоньки старательских и горняцких станций, для которых батиполис являлся как бы центром притяжения, местом, где можно было выпить с друзьями, посудачить за жизнь, приволокнуться за девушками. Подраться тоже можно было.
«Рапа-Нуи» расположился на разломе Пасхи, чуток к северу от одноимённого острова.[19] В округе хватало гидротерм, марганцевых конкреций[20] и прочего добра — бери, не хочу. Вот и брали. Тем и жили.
— «Орка-один» вызывает «Наутилусы», — проговорил Тугарин-Змей, склоняясь к пульту.
Динамик пиликнул и захрипел простуженно:
— «Наутилус-1» следует параллельным курсом. Всё спокойно.
— Докладывает «Наутилус-2», — донёс звучатель другой, ясный голос. — Всё идёт штатно.
— Принято, — обронил командор и повернулся к Брауну. — Может, я поведу? — предложил он неуверенно.
— Обойдёшься, — ухмыльнулся Сихали. — Я ещё не наигрался.
9 декабря, 11 часов 10 минут.
ТОЗО, Центральная котловина, база «Центроникс».
Дом-город «Центроникс» оправдывал своё название вдвойне — находясь в самой серёдке Тихого океана, он являлся опорной базой проекта ТОЗО. Здесь же размещалась и резиденция генрука.
«Центроникс» задумывался как обычный батиполис, выстроенный на плоской вершине подводной горы. «Макушка» была столь обширна, что на ней хватило бы места для половины Москвы или Парижа. Батиполис занял её всю — и стал расти вверх.
Ярус за ярусом, сектор за сектором, горизонт за горизонтом дом-город поднимался к поверхности, пока не перерос океан, воздвигая сверкающие этажи под небеса.
«Центроникс» вздымался из глубин рукотворным островом, его террасы и аркады, тысячеоконные пирамиды и зеркальные кубы, купола и башни окружал прибой, но волны бессильно пенились на рёбрах мощных гасителей — океан в столицу ТОЗО допускали лишь в каналы.
«Борт номер один» завис над обширной посадочной площадкой, развернулся дверцей к терминалу и мягко опустился, сгибая членистые опоры. Приехали.
Тимофей Браун сбежал по трапу, двигаясь пружинисто и бесшумно, радуясь самой возможности размять ноги. За ним вразвалочку вышагивал Илья Харин.
Приметив встречающих, Сихали ухмыльнулся: «официальные лица» выглядели как завсегдатаи пивнушки. Никакого дресс-кода — сплошные джинсы, бейсболки, комбезы… Кузьмич, спецуполномоченный (читай: министр иностранных дел), ходил в заношенной футболке со стереофото Мэрилин Монро, посылавшей воздушные поцелуи с интервалом в пять сек и в полосатых шортах, на голове — ковбойская шляпа. Ни дать ни взять — фермер со Среднего Запада. Бронзовокожий Чилеу Корнелиус, сам из масаев, обожал всё яркое. Вот и вырядился в короткие белые штаны-«Пифагоры», в какие-то невыразимые бутсы и в цветастую рубашку навыпуск. По понятиям Большого Мира, Чилеу — министр экономики…
А Тугарин-Змей чем лучше? Ему поручена оборона, а Илья не снимает комбеза. А он сам, генрук? Это всё дипломатические финты — генеральный руководитель проекта. По сути, он обычный президент, верховный правитель, взявший на себя ответственность за сто шестьдесят семь миллионов океанцев. А ходит в синей рабочей куртке…
— Здорово! — сказал Тимофей, приветствуя высшее руководство.
Руководство поздоровалось вразнобой, суя белые, жёлтые, чёрные руки. Пожав лопатообразную пятерню Самоа Дженкинса, зонального комиссара, Тимофей почувствовал, как тот задержал его ладонь в своей.
— Дело есть, — веско сказал комиссар.
— Выкладывай.
Дженкинс засопел.
— Лучше показать, — проговорил он.
Высшее руководство прогнало с лиц дежурные улыбки и дружно закивало.
— Показывай, — велел Сихали, начиная беспокоиться.
Зональный комиссар молча развернулся и запрыгнул на ленту полидука. Браун скакнул следом, третьим был Змей, ставший для генрука телохранителем по умолчанию. Тимофея точило подозрение, что это Марина, бывшая его возлюбленная, ставшая женою Илье, упросила муженька приглядывать за генеральным руководителем. Харин только рад был услужить и любимой, и другу, а спросишь его об этом напрямую — молчит, сопит только…
Вокруг шли и шли толпы людей — прыгали по серым дорожкам к межсекторным линиям, перешагивали с медленных лент на быстрые, сходили на неподвижные тротуары или занимали места на платформах экспресс-транспортёров.
Взгляд Сихали заскользил по ажурной застройке, путанице пролётов, галерей, арок, террас, аэрокрыш, висячих садов. Лестницы эскалаторов и спиральные спуски, виадуки трансвея и дышащие атриумы нижних горизонтов, цветные фонтаны и замысловатые каскады водопадов, солнце, засвечивавшее сквозь ванты верхних ярусов, как в бамбуковом лесу, — всё мелькало и справа, и слева, вверху и внизу, расплываясь и пропадая, ширясь в разлёте и стягиваясь в узости.
У Большего канала народ малость схлынул. Вокруг Брауна сплеталась и расплеталась запутанная сеть полос, двигавшихся на шести уровнях, нырявших под узкие полукруглые арки-мостики, уводивших в прозрачные туннели. То выше, то ниже горели яркие цветные указатели: «К СЕКТОРАМ СПИРАЛЬНОГО БУЛЬВАРА», «К ТЕРМИНАЛУ ИЗОЛА», «ВЕРХНИЙ ГОРИЗОНТ — СРЕДНЕЕ КОЛЬЦО БЕЗ ПЕРЕСАДОК».
— Нам сюда! — скомандовал Дженкинс, переступая на полосу, двигавшуюся быстрее.
Тимофей наклонился и поскакал вперёд, с одной ленты на другую, наискосок, пока не добрался до экспресс-платформы, остеклённой и обнесённой перилами.
Нижняя площадка была забита портовыми рабочими, возвращавшимися со смены. Пожав десяток рук, Браун протиснулся к узкой винтовой лестнице и взобрался наверх, где и повалился в мякоть кресла.
Воздух весело посвистывал, обтекая изогнутые ветровые стёкла, и этот привычный звук малость подуспокоил генрука.
Не очень-то он и рвался в руководители, власть была для него бременем, в лучшем случае — инструментом. Конечно, случались и приятные моменты, когда его усилия, умноженные миллионами рук и голов, приносили «положительные результаты», но эта ответственность… Он привык отвечать за себя, за свои решения, был готов возложить на себя обязанности главы семьи, но ощущать за своею спиной не одну лишь Наташу, а десятки миллионов человек… Нет, это слишком тяжёлая ноша, почти что неподъёмная. Ничего, три года он уже отпахал, скоро кончится его пятилетка… Надо родиться Наполеоном, быть дураком или аморальной сволочью, чтобы получать удовольствие от власти, не чувствуя на себе взгляды миллионов глаз. Представил доверившихся тебе людей полуабстрактным «электоратом» — и жируй себе…
…Докеры вышли у «Цитадели», а Сихали со спутником и провожатым спустились по мотоспирали на нижние горизонты, малолюдные, залитые ярким голубоватым светом. И никаких тебе архитектурных излишеств, сплошные транспортные шлюзы, подземные узлы да устья вентиляционных колодцев, окаймлённые огнями. Упадёшь — «скорую помощь» не тревожь…
Здесь отовсюду доносились равномерные гулы и басистые рокоты, а воздух отдавал сыростью.
— Далеко ещё? — пробурчал Тугарин-Змей.
— Мы уже рядом, — сказал Самоа Дженкинс, сворачивая в круглый туннель.
В нос ударил тошнотворный запах гари. Вот оно что… Тимофей похолодел — эстакада трансвея впереди была обрушена, длинное тело многосекционного вагона свалилось прямо на платформу, а концевая секция свешивалась ещё ниже, придавливая сцепку контейнеров. Киберуборщики шустро мыли и скребли закопченную платформу, а роботы медслужбы стояли неподвижными столбиками, как суслики у норки, — самый страшный груз они уже доставили куда нужно.
— Жертв много? — выдавил Браун.
— Пятеро насмерть, — пробурчал Дженкинс, и Харин свирепо засопел.
— Кто? — спросил Илья, сжимая громадные кулаки.
— Вот, — ответил комиссар, вытягивая руку к стене.
Там, на сибролитовой облицовке, была наспех нарисована окружность, из центра которой исходили двенадцать молний.
— Группа «Чёрное солнце», — сказал Самоа Дженкинс, — их знак. Они уже отметились на Таити-2 и в Порт-Фенуа. Взрывают, стреляют, громят — и зачищают. Ни одного свидетеля не оставили в живых, но метку накалякать не забывают никогда.
— Молнии в круге… — задумался Тугарин и приподнял брови в недоумении: — Что за хрень?
— Это не молнии, — сухо пояснил комиссар, — а руны «зиг», такие ещё эсэсовцы рисовали на петлицах. Получается как бы солярный крест, двенадцатиконечная свастика, символ Чёрного солнца.
— Что за хрень? — повторил Илья, хмуря брови.
— Я узнавал… — запыхтел Дженкинс. — Это такой оккультный символ был у нацистов. Чёрное солнце — оно… ну, это как бы незримый центр Вселенной, причина и начало бытия, «первоогонь» высшей расы. Гиммлер с корешами думал, будто Чёрное солнце светит в громадных полостях под землёй, куда войти можно только через Арктику и Антарктиду. Сияние это вроде как способности необычные пробуждает, но восприять его могут лишь истинные арийцы. Вот так вот…
