Джен Александер - Пустошь
– Клавдия?..
Следующие несколько секунд все происходит, как в замедленной съемке.
– Давай, беги к мамочке, – отвечаю я. – Клавдии все равно пора отдохнуть. На ее уровень здоровья смотреть страшно. Залогинимся снова через три часа?
– Договорились. Тогда до скорого.
Залогинимся?.. Мне положено знать, что означают мои собственные слова, но я не понимаю их смысла. Внутренне я кричу и катаюсь по полу, как безумная.
– До скорого, – отзываюсь я.
В следующий миг в голове начинается легкое электрическое покалывание. Оно сползает вниз по лицу и охватывает тело, а потом все мои чувства отключаются.
* * *Когда покалывание на несколько секунд возобновляется, я стою у подножия статуи и пялюсь на большую трещину у нее в голове. Где-то неподалеку кто-то шуршит обертками от энергетических батончиков и переговаривается вполголоса. Над статуей видны окна, затянутые темным пологом ночи. И когда это успело стемнеть?..
Я пытаюсь вспомнить, чем занималась после того странного разговора с Итаном, но голова начинает пульсировать от боли. В мозгу всплывают только неясные образы. Я уже устала от провалов в памяти и разрозненных воспоминаний.
Гипсовое лицо статуи освещает луч фонарика. Кажется, он зажат у меня в руке.
Я нахожусь не в своем теле.
Второй раз за день я оказываюсь вовне, в бело-голубой десятиугольной комнате. По крайней мере думаю, что это тот же день.
Сидящая в комнате девушка, глазами которой я смотрю, взмахивает бледными руками.
Спальный мешок на экране взметается вверх и снова опадает, поднимая облачко пыли.
– Голодна? – спрашивает Джереми.
Мы поворачиваем голову вправо, к боковому экрану, и встречаемся с ним взглядом. Карие глаза Джереми смотрят совершенно безжизненно – совсем как глаза Итана. Я чувствую, что девушка кивает, и слышу, как наши с ней голоса одновременно произносят:
– Не ожидала, что ты со мной поделишься.
Я смотрю на экран со смесью ужаса и любопытства. Изображение музея отплывает на задний план. Вверху появляется надпись большими печатными буквами: «ПУСТОШЬ». Некоторые буквы причудливо искривлены и окрашены в кроваво-красный цвет. Справа под надписью – моя фотография и столбец данных.
Имя: Клавдия Вертью
Дата рождения: 22.04.2023
Группа крови: III, резус-фактор отрицательный
Рост: 160 см
Вес: 46 кг
Те же данные значатся на удостоверении личности, которое я нашла, когда очнулась три года тому назад. Только фотография другая, а вес и рост указаны на сегодняшний день – по крайней мере я так полагаю. Взвеситься мне негде, и я определяю вес на глаз.
Под личными данными идут какие-то слова, числа и длинные цветные полоски:
Жизнь. Восемьдесят шесть. Зеленая.
Здоровье. Семьдесят один. Желтая.
Сытость. Число рядом с этим словом самое маленькое – тридцать три. Оно растет у меня на глазах, а красная полоска медленно меняет цвет. Сорок два – красная… Пятьдесят один… Шестьдесят – оранжевая… Семьдесят два – желтая. Информация в графе «Здоровье» тоже меняется: число доходит до восьмидесяти с чем-то, а полоска становится ядовито-зеленой.
Девушка проводит пальцем по воздуху. Красная буква X вверху экрана вспыхивает, окно с моей фотографией и данными сворачивается, и мы опять видим перед собой музей. Остальные лежат на животах вокруг колонны. Лучи их фонариков образуют кольцо света. Девушка делает шаг вперед, и в центре экрана появляется прозрачная надпись: «Режим ходьбы». Дотрагивается пальцем до ладони другой руки – камера постепенно наезжает на моих друзей. Два раза взмахивает рукой – изображение замирает. Теперь она стоит прямо над Итаном.
Глазами девушки я вижу у него на щеке выпавшую ресничку, могу пересчитать пряди волос, падающие на покрытый синяками лоб.
Итан поднимает голову и улыбается. На экране порез у него на шее выглядит еще ужаснее; хочется схватить его за плечи и трясти, пока он не проявит хоть какое-нибудь чувство, кроме умиротворения.
– Тебя не было целую вечность, – говорит Итан.
– Сытость упала до тридцати процентов, – слышу я собственный голос. – С такого уровня ее всегда долго поднимать.
– А ты не доводи до этого, – произносит слева от меня голос Эйприл.
Я поворачиваюсь к ней и снова попадаю в музей – и в собственное тело. Какая-то сила растягивает мои губы в улыбке – такое чувство, что мне раздирают рот. Я мельком вижу в темном окне свое отражение: ни синяков, ни царапин. Новых шрамов тоже нет, а солнечные ожоги пропали.
Я сижу, слушаю остальных и отвечаю словами, которые вкладывает мне в уста кто-то другой, а сама пытаюсь осознать нечто ужасающее.
Мой мир – совсем не то, чем я его считала. Он вообще не настоящий.
Я – пешка в чьей-то игре.
Глава четвертая
Через час я объявляю, что мне пора. Я всегда так говорю, прежде чем отключиться на несколько часов, а то и дней. Итан целует меня на прощание, потом отводит у меня со лба непослушную прядь и обещает, что мы скоро увидимся. Эйприл и Джереми бормочут: «Пока!» А затем происходит нечто необычное: я не теряю сознание – по крайней мере не полностью. Я снова чувствую покалывание. Оно начинается в центре головы, потом достигает глаз и ушей и ненадолго прекращается. Следующие несколько часов электрическая щекотка скользит вверх-вниз по телу, то погружая меня во тьму, то выдергивая из нее. Все это напоминает какое-то сумасшедшее световое шоу.
Потом сознание окончательно ко мне возвращается, и я просыпаюсь в укрытии, которое мы устроили в музее. В каждом нашем убежище обязательно есть сэйв – безопасная комната, где мы спим. Теперь я подозреваю, что у сэйва есть и другие функции.
На меня разом обрушиваются десятки воспоминаний о жизни в Пустоши. Вот я неловко сворачиваюсь калачиком в сэйве, прежде чем отключиться; насмехаюсь над каннибалом, готовым броситься на меня с ножом, хотя внутри у меня одно желание – сбежать; вижу оцепенелые лица друзей, которые язык не поворачивается назвать человеческими. Я всегда думала, будто сама себе хозяйка, – лишь изредка замечала, что мои мысли никак не связаны со словами и поступками.
В памяти проносятся все новые образы, и вдруг на меня снисходит страшное озарение: единственное, что я в состоянии контролировать последние три года, – это мой ум. Да и то большую часть времени я только наблюдаю, думаю и совершенно не замечаю, что не властна над собственными действиями.
Почему я осознала это только сейчас?
Смотрю прямо перед собой, на лежащего напротив Итана. Его губы плотно сжаты, карие глаза открыты и совершенно ничего не выражают. Кто мы? Где мы? Как сюда попали?
Чувствую, как у меня подергивается правое веко. Как напрягаются мышцы, когда я пытаюсь пошевелить пальцами. Человек ли я вообще? Если Пустоши не существует в действительности, откуда мне знать, реальна ли я сама?
Я снова проваливаюсь в сон.
Мне снится, будто вокруг меня, словно стервятники, медленно кружат люди в деловых костюмах. Они так близко, что я чувствую целую гамму запахов, от ванильных духов и сигаретного дыма до потных подмышек. Меня мутит, но желудок пуст.
– Она – первая, – произносит человек в заднем ряду.
Первая кто?
Подходит женщина. У нее большие бледные глаза и коротко стриженые темные волосы с проседью. Вылитая сова. Она дотрагивается до моих волос – в этом кошмаре они гораздо длиннее, чем в действительности, – и принимается внимательно меня рассматривать.
– Говорят, она отлично показала себя в испытаниях. Когда вы собираетесь запустить ее в игру?
– Сегодня вечером, – отвечает тот же человек.
Женщина улыбается – зубы у нее мелкие, как у пираньи.
Я хочу, чтобы она перестала меня трогать. В этом сновидении мне не нравится так же сильно, как в кошмаре про белый прибор и механические руки, но проснуться не могу. Я стою совершенно неподвижно, а все эти люди оценивающе меня разглядывают. Причем я уверена, что нахожусь в собственном теле.
– Я человек, – жалобно бормочу я.
Окружающие только улыбаются, словно я ребенок, который произнес первое в жизни слово.
До моей макушки дотрагивается мужчина в черно-сером галстуке в горошек. Голову охватывает невыносимая боль, и я захожусь от крика.
– Я слышал, дизайнеры «Пустоши» разработали отличный мир. Мой деловой партнер совершил по нему экскурсию и говорит, что еще никогда не видел такой реалистичной игры.
Мужчина в галстуке даже не обращает внимания на мои муки. Он оглядывается через плечо, и самодовольный голос в заднем ряду отвечает:
– С физической реальностью всегда так. Впрочем, я согласен: «Пустошь» – нечто особенное. А Клавдия Вертью – наш главный персонаж.
Толпа раздается в стороны, и обладатель самодовольного голоса выходит вперед. Я не могу разглядеть его лица – оно расплывается у меня перед глазами, – но знаю, что хочу причинить ему боль. Хочу так сильно, как в жизни ничего не хотела.
