Роман Глушков - Эпоха стального креста
– Натворили вы дел, брат Эрик, – сочувственно пробурчал германец, прежде чем уйти.
– Ты тоже считаешь это изменой? – задал я ему остро волнующий мою совесть вопрос.
– Конечно, нет! – не раздумывая ответил он. – Но докажите обратное... магистру Аврелию.
– Не переживай – выкручусь, – подмигнул я великану, хотя даже и не знал, что вообще следовало говорить в свое оправдание.
– Ну тогда... желаю удачи! – напутствовал меня Гюнтер, выходя из отсека.
Вечером дождь вновь полил в полную силу. Я стоял и глядел на него в трейлерное окно. Пусть будет все как будет, решил я, врать и юлить не стану, а расскажу только то, что произошло. В конце концов, трибунал за эти нарушения не грозил (уж чего-чего, а измену сюда ни к какому боку не пришьешь!); ниже замкома меня не разжалуют. Ну в самом худшем случае сошлют в региональный магистрат, и все. Короче, выживу...
Уже смеркалось, когда за мной явился-таки долгожданный рассыльный от командования – боец Пятого отряда брат Клаус.
– Вас вызывает магистр Аврелий к себе в кабинет, – сухо проинформировал он меня.
– ...на вручение черной метки с надписью «низложен», – печально закончил за ним я, хотя положение мое наименее всего располагало к остротам.
Клаус недоуменно вылупил глаза и, не найдя, что сказать, только пробурчал:
– Не понимаю, о чем вы толкуете. Никогда не слыхивал о такой награде.
– Это не награда, брат Клаус, – пояснил я, натягивая плащ. – Это скорее строгий выговор.
– Да бросьте, вы же спасли ему жизнь, – напомнил он мне о моем «геройском подвиге», так красочно инсценированном Бернардом.
– Вазу-то спас, а цветок погубил... Ладно, идем...
Левая рука магистра Аврелия покоилась в широкой перевязи, а сам он возлежал на обложенных подушками нарах и сильно смахивал на древнего восточного султана с иллюстраций к «Тысяче и одной ночи...», прочитанной мной в юности. Не хватало лишь смуглого слуги с опахалом и прильнувших к его ногам полуобнаженных наложниц. Их заменяли другие менее привлекательные личности.
Бернард и Карлос сидели на нарах напротив «султанского ложа», а в ногах «недорезанного Иудой» – как раз там, где и надлежало пребывать вышеупомянутым наложницам – скрестив свои миниатюрные пальцы на выпуклом животике, скромно притулился магистр Конрад, не имеющий с восточными красавицами абсолютно никакого сходства.
И на что я обратил внимание в первую очередь – на лицах как инквизиторов, так и командиров отражалось неприкрытое недоверие к моей нарисовавшейся перед ними персоне: холодное у Мясника и Матадора, презрительное у Аврелия и обиженное у коротышки Конрада. Волей-неволей я замешкался под пристальным вниманием четырех пар глаз и замер у входа.
– Возьмите стул и садитесь, брат Эрик, – бросил мне хозяин кабинета, указав здоровой рукой на табурет своего отсутствующего дьякона. Я повиновался. – Догадываетесь, зачем вас сюда пригласили?
– Да, ваша честь, – ответил я, оседлав жесткое сиденье. – По поводу произошедшего утром инцидента, а также якобы чьей-то измены.
– Ну, измена – это, конечно, громко сказано. Пока о ней речь вести рано, однако мыслите вы верно. И об убийстве вами Проклятого мы тоже говорить не будем – вы поступили совершенно правильно и упрекать вас я не имею никакого морального права. Вы спасли мою жизнь – огромное спасибо вам за это...
Ни единый мускул не дрогнул на лице бородатого лицемера, а взор его и впрямь выражал благодарность, не вызывая никаких сомнений в ее искренности ни у Гонсалеса, ни у Конрада, уверенных в том, что бунт действительно имел место. Какой грандиозный актерский талант, какая великолепная игра!
– Дело в другом, брат Эрик. Пожелавший покаяться отступник Лаврентий сообщил нам сегодня, что вы общались с Иудой более, чем от вас требовалось, и даже без моей санкции приводили к нему детей. Лаврентий заверил письменное покаяние и в нем поклялся именем Пророка и Господа Бога, что все так и было. И теперь мы просто вынуждены провести расследование. Что вы можете сказать в свое оправдание?
И магистр, склонив голову набок, весь обратился в слух.
– Я не вижу, в чем должен оправдываться, ваша честь, – стараясь не допускать в голосе виноватых интонаций, пожал плечами я. – Что здесь предосудительного? Пленник попросил свидания с семьей, и я удовлетворил его просьбу, устроив им непродолжительную встречу. Вы отсутствовали в лагере, проконсультироваться было не у кого и чтобы после не отвлекать никого из вас по столь пустяковому вопросу...
– Непродолжительная встреча?! Пустяковый вопрос?! Вы называете непродолжительным и пустяковым двухчасовое свидание Иуды с детьми и любовницей да еще и без вашего наблюдения?! – Аврелий знал и такую деталь.
– Ну, у него большая семья, – я попытался изобразить улыбку. Получилось довольно убого.
– Ничего смешного тут нет, брат Эрик! – Голос магистра набирал угрожающую суровость. – А есть преступная халатность при несении службы! Не кажется ли вам, что из-за длительного общения с Проклятым вы чересчур размякли, командир взвода? А что за беседы вели вы с ним по ночам? Мы, конечно, не особенно доверяем этой собаке Лаврентию даже несмотря на его клятвенное признание, однако еретик утверждает, что темы ваших бесед охватывали далеко не Святое Писание, а даже наоборот – носили протестантский характер!
Вот влип так влип! Нет, имей я такой же подвешенный язык, как у Михаила, им бы всем давным-давно стало совестно за то, что они незаслуженно унижают здесь боевого командира Охотников. Но мой речевой орган не имел подобной защитной реакции, и к тому же меня сковывала колоссальная нервозность, явно не способствующая красноречию.
– Уверяю вас, ваша честь, ничего богохульного Иуда не говорил («Ой, ведь вру – говорил, да еще как говорил, паразит!»), – я, в отличие от Михаила, очень фальшиво изображал оскорбленную невинность. – Он от скуки поведал мне о своей жизни; я задал ему пару-тройку вопросов, и все! Да, признаю: из любопытства – и только из-за него! – я нарушил несколько инструкций, а посему прошу наказать меня в соответствии с буквой Устава!
– Погодите, брат Эрик, не спешите, – осадил Аврелий мое показное самобичевание. – Лаврентий также утверждает, что вы приняли у Проклятого исповедь...
Вот где Эрик Хенриксон едва не наделал в штаны, да простите меня за столь неромантическую откровенность! Банальный треп без задней мысли с одурманенным морфием Жаном-Пьером вылился теперь мне в обвинение в одном из тягчайших грехов – самовольного проведения церковного ритуала лицом, не имеющим на это никакого права. По степени тяжести данное преступление стояло рядом с колдовством и крайним богохульством. Личная трагедия Проклятого Иуды жила и после его смерти, продолжая уничтожать всех соприкасавшихся с ней...
Получив такой удар, я с шумом втянул воздух, после чего медленно его выдохнул, при этом сразу стушевавшись и потупившись. Левая нога моя как-то сама собой начала нервно притопывать по полу, чем обратила на себя внимание всех присутствующих. В общем, я сдал себя со всеми потрохами, можно было ничего и не отвечать этим дознавателям.
Лютая ухмылка исказила рот Мясника, а Матадор задумчиво потер ладонью свою классическую испанскую бородку. Наступила длительная и зловещая пауза.
– На самом деле это не являлось исповедью как таковой, – наконец проговорил я, хотя и понимал, что никакое оправдание уже не спасет мою виноватую голову. – Все это носило скорее некий шутливый оттенок...
– Но слово «исповедь» прозвучало, ведь так? – Аврелий воспринял такую отговорку довольно агрессивно и невзначай пошевелил больной рукой. – А, черт, как болит-то! ... Да и с кем вы шутили? С самим Проклятым Иудой! Не думаю, что вы ответили верно, брат Эрик! Да и брат ли вы нам после всего этого?
Я закивал головой и совсем сник. Хотелось разревется, как в детстве от безысходности, но детство давно ушло, а вместе с ним высохли и слезы.
– Ваша честь, – вставая с нар, обратился к инквизитору Бернард, – прикажете сорвать с него кресты и забрать оружие?
Медленно поднявшись вслед за ним, я принял уставную стойку, задрав подбородок и уставившись на противоположную стену. Глаза мои застилала серая туманная пелена. «Все кончено... кончено... кончено...» – било по мозгам тяжелой искательской киркой.
– Какой вы, Охотники, однако скорый на расправу и поспешные выводы народ! «Снять кресты, сдать оружие», – передразнил Аврелий Мясника. – Да, человек ошибся! Но мы все ошибаемся, и, надо сказать, частенько (только трое в отсеке знали истинный смысл этой прозвучавшей из уст Аврелия фразы). Парень совершил страшный грех, за который при стандартных обстоятельствах сразу бы лишился своей патлатой головушки. Но обстоятельства у нас сегодня экстраординарные, а Орден, хоть он и суров с оступившимися, но все же проявляет больше милосердия к тем, кто служил ему верой и правдой столько лет... А ну-ка немедленно сядьте, вы, оба!
