Кирилл Юрченко - Первач
Шар медленно тронулся с места и стал набирать скорость, двигаясь по направлению к разрушенному Иркутску. Через десять секунд шар исчез.
Тихон забрался в салон и сел на пол рядом с Аминой. Потормошил ее плечом. Девушка очнулась.
— Что случилось?! Я уснула?! — она заметила, что руки ее пусты. — Где он?!. Где ребеночек?!.
При всем желании Тихон не смог бы объяснить того, что видел. Он покачал головой. Амина прижалась лицом к его груди и беззвучно зарыдала. Очнулся Нусуп. Солдаты тоже постепенно приходили в себя. Они были настолько растеряны, что вначале не врубались в приказы майора Гузенко, единственного из них, кто не потерял самообладания, едва только способность к действиям вернулась к нему.
Федералы так и не поняли, что произошло с гиропланом, и кто осмелился напасть на них. Были огромные пробоины в борту, но в лесу и вокруг машины — ни гильз, ни осколков, ни каких-либо следов. Наперебой федералы выдвигали разные гипотезы, к которым приплетали партизан или скитников, но Тихону не интересны были их рассуждения.
О пропаже ребенка ему пришлось выдумать невероятную историю, которой военные поверили: дескать, из леса появился демон в серебристой шкуре и похитил ребенка. Собственно, он не соврал — все практически так и случилось. У него не было сомнений, что албасты и странные птицы действуют заодно.
— Не переживай, — шептал Тихон Амине, обнять ее, но не имея такой возможности. — Он в надежных руках! Я это точно знаю!
Уверенность его подействовала на девушку успокаивающе. Она улыбнулась, вытирая слезы. А Тихон внутренне готовился к тому, что скоро их разлучат.
Он слышал, как майор Гузенко вызывает базу, требуя машину. Человек на другом конце линии поинтересовался, живы ли пленники. И в этот момент у Тихона в голове возникло очередное необычное ощущение, будто в бесконечной дали он увидел фигуру человека, с которым говорил майор, и почувствовал его острый интерес в отношении беглецов. И Тихон понял, что ему, волей или неволей, придется встретиться с этим человеком. Хотя бы ради жизни своих друзей.
18. Допрос
В этот день он проснулся раньше обычного: темно было за крохотным окошком, что находилось в глубокой нише одиночной камеры под самым потолком. Привыкнув к местному распорядку, Злотников знал, что в этот час в коридоре особенно тихо. Но вот где-то громыхнула решетка, послышались шаги.
Пришли по его душу. Сейчас, как обычно, скрипнет засов кормушки на двери, и вместо того, чтобы получить свою пайку, он услышит:
— Злотников! На выход!
Но не свобода его ждет, а разговор с какой-то важной персоной. Ночью Тихона посетило предчувствие, что сегодня он, наконец-то, будет разговаривать с тем человеком, незримое присутствие которого ощущал во время подслушанного разговора.
Его вымотали последние дни, прошедшие без человеческого общения. Не раз он пытался заговорить со стражниками или с разносчиками баланды, но те, вероятно, руководствовались приказом не общаться с заключенными. Молча передавали еду. Так же молча заглядывал надзиратель.
Но, с другой стороны, вынужденное молчание позволило заняться своими мыслями, осмыслением того нового, что произошло в нем с момента пребывания в Полосе. И Тихон пришел к выводу, что количество и качество его новых умений растет с каждым днем. Правда, ему еще предстояло упорядочить те зародышевые процессы, что происходили внутри. Сначала необычной силой его одарили албасты, но этот запас постепенно иссяк. Затем в Полосе в него вселились странные птицы, и с ними тоже вошла какая-то сила. Но складывалось убеждение, что эта сила — из неиссякаемого источника.
Одним из ее проявлений стала способность предугадывать будущее. Пока слабая и требующая сильной концентрации. Например, еще до того, как об этом начинали возвещать звуки из тюремного коридора, он знал, что скоро принесут еду. Три раза в день по камерам раздавали жиденькую и дурно пахнущую баланду, она заменяла одновременно первое, второе и третье блюда плюс тоненький кусочек хлеба — небольшой, но плотный и с мелкими дырочками. К удивлению Тихона, тюремный хлеб оказался на редкость вкусным. Если приложить его к носу, приятный, возбуждающий аппетит запах начинал щекотать ноздри. Тихон откладывал хлеб на потом, и в предвкушении отличного десерта начинал есть мерзкую жижу. Собственно, ради давно позабытого запаха хлеба, он и учился определять время кормежки, не имея часов на руках (их конфисковали вместе с остальными вещами).
Проявилась также способность к регенерации. На второй день своего пребывания в тюрьме Тихон одержимо пытался добраться до окошка и увидеть хоть что-то кроме стен своей камеры. И обычным зрением, а не внешним, которое не то чтобы перестало действовать, но подсовывало однообразную затуманенную белизну. Умения высоко прыгнуть оказалось недостаточно. Еще нужно было дотянуться до железных прутьев, едва видневшихся в глубине проема. После ряда неудачных попыток он все же сумел схватиться одной рукой за толстый шершавый прут, но со следующей попыткой промахнулся и ударился о стекло рамы, находившейся снаружи решетки. Стекло треснуло, и гранью осколка порезало пальцы.
В растерянности он осмотрел рану, та оказалась несерьезной, и, устало развалившись на нарах, Тихон вскоре забыл о ней. А когда вспомнил, оказалось, что от пореза не осталось и следа. Придя в смятение, он не мог не вспомнить, как удивилась Амина, когда исчезли его шрамы.
«Если я воспринимаю себя человеком, то способности мои явно перешли эту грань», — подумал Тихон.
Иногда накатывало желание воспользоваться новыми возможностями — устроить дерзкий побег. И это наверняка бы удалось. Но останавливало опасение за судьбы Амины и Нусупа: он ничего не знал о них с того момента, как их разделили. Он пытался мысленно отыскать их, если такое возможно, однако не получалось.
«Если бежать, так это надо было делать раньше, когда только попали в плен к федералам. Но тебе же захотелось узнать, что будет дальше!..» — костерил он себя.
Но сегодня все будет иначе. Сегодня он использует свой шанс к свободе. И, убеждаясь, что шаги приближаются, Тихон воспринимал как неизбежную данность свою догадку о встрече с неизвестной, но явно заинтересованной в нем личностью.
* * *Шаги стихли возле двери. Сначала, по обыкновению, камеру осмотрел зоркий взгляд надзирателя. После чего Тихону велено было встать у стены, лицом к ней. Вошедшим стражам поза его показалась, очевидно, недостаточно покорной — кто-то ударил Тихона между лопаток, пригвоздив к шершавой стене. Словно на каторжника темных веков, ему нацепили не только наручники, но и кандалы. И только тогда разрешили повернуться.
Его не удивило, что надзирателей оказалось пятеро. Посчитал, что, возможно, так и положено по местным правилам. Но, двигаясь между их серыми фигурами вдоль тюремных коридоров, на переходе в соседнее крыло Тихон увидел такого же скованного наручниками и кандалами страдальца и всего двух надзирателей с ним. Стоявший за решетчатой дверью заключенный был довольно крепкого телосложения и уж во всяком случае на голову выше Тихона.
«Выходит, я для них потенциально опаснее», — подумал он, оглядываясь на «коллегу».
— Не оборачиваться! — прикрикнул кто-то из серых.
Миновали десятки коридоров, два раза спускались вниз и один раз поднимались, но уже по другой лестнице, пока не очутились перед большой металлической дверью. Ни ручек, ни отверстия для ключей. Только кнопка звонка и утопленный в бронированное окошечко глазок камеры.
— Лицом к стене! На колени!
Один из надзирателей нажал кнопку.
— Пусть проходит! — ответил голос мгновение спустя.
Щелкнул замок, дверь отошла в сторону, а чтобы открыть ее полностью, надзирателю пришлось надавить всем своим весом.
Тихона стукнули в плечо.
— Встать!
Серые расступились, и в открытую дверь он вошел один.
Вся правая стена большого помещения, вполне способного послужить спортзалом, была заставлена мешками с песком, дырявыми от пуль. Сквозь разорванную мешковину песок обильно просыпался на каменный пол и кое-где пропитался бурыми пятнами, красноречиво утверждавшими, что это помещение служило расстрельной комнатой.
Страха не возникло: не для того его привели сюда, чтобы пустить пулю в затылок. Внезапно раздавшийся из репродуктора голос велел Тихону идти прямо, туда, где открыта была еще одна дверь. Едва Тихон приблизился к ней, навстречу ему вышел человек в замызганном хирургическом халате.
— Пожалуйте сюда, голубчик! — позвал он и быстро исчез внутри.
Тихон вошел вслед за ним. Из комнаты пахнуло холодом и кровью. Это место напоминало душевую в общественных банях, какие он помнил из детства. Возможно, и была когда-то здесь помывочная, но сейчас в отделанных кафелем открытых кабинках располагались столы. Всего десять. На двух лежали мертвецы, накрытые простынями с давно не смываемыми характерными пятнами. Кое-где сквозь ткань проступила свежая кровь.
