Даниэль Дакар - Фабрика героев
Донья Лусия мчалась со всех ног. Умом она понимала свою ошибку — раз уж оторвалась в сутолоке праздника от сопровождающих и попала в неприятности, бежать следует не в переулок, а на площадь. Но путь к спасению преграждали трое подвыпивших мужчин, и теперь слепой, нерассуждающий страх гнал ее в темноту, где, как она заметила слишком поздно, горел одинокий огонек сигары. Еще один мужчина?! Господи, помоги! Затормозить она не успела. Что-либо понять — тоже. Просто замеченным ею огонек вдруг описал в воздухе дугу, а крепкая рука в длинной перчатке поймала донью Лусию за локоть и легко, словно котенка, перебросила за спину, перечеркнутую бретельками нарядного платья.
— Вам что-то угодно, кабальерос? — холодно осведомился спокойный женский голос.
— Ого! — пьяно расхохотался один из мужчин. — Да тут еще одна! Парни, нам везет!
— Вам повезет еще больше, если вы немедленно уберетесь отсюда и дадите девушкам без помех присоединиться к танцующим, — столь же холодно посоветовала хозяйка перчаток. Последовавший за этими словами взрыв площадной брани внезапно оборвался, сменившись невнятными стонами. Что сделала неизвестная сеньорита, донья Лусия не поняла. Она лишь ощутила, как хлестнул по разгоряченным бегством щекам разрываемый молниеносными движениями воздух, услышала звуки ударов, и вот уже приставшая к ней троица корчится на земле, а удивительная женщина, нимало не запыхавшись, берет ее под локоть.
— Идемте, сеньорита. Я не стала их убивать, так что задерживаться здесь не стоит, это может оказаться небезопасным. Кроме того, меня ждут.
Донья Лусия со страхом покосилась на своих поверженных преследователей и покорно последовала за по-прежнему спокойной сеньорой туда, где гремела музыка и смеялась праздничная толпа. Когда они выходили из переулка, к ним наперерез кинулся верный старый Хорхе.
— Донья Лусия, как же так… вы… Пречистая Дева, вы невредимы! Эй, все сюда! — Но немного пришедшая в себя девушка глядела только на невозмутимую молодую даму, которая, убедившись в том, что ее подопечная в безопасности, повернулась, чтобы уйти.
— Сеньорита! — срывающимся голосом окликнула она свою спасительницу. — Сеньорита, меня зовут Лусия Мендоса, и если… — Но та, улыбнувшись и кивнув на прощание, уже скрылась в толпе.
Часы на колокольне кафедрального собора начали отбивать полночь и площадь мгновенно очистилась, остались только музыканты на помосте.
— Донья Мария, ну куда же вы пропали, я обо всем договорился, ждут только нас! — возмущению дона Эстебана не было предела.
— Простите, наставник, — покаянно склонила голову Мэри, — так получилось…
— Ну ладно, вы все-таки почти не опоздали, сейчас будет наш танец, — сеньор Родригес подал знак, певец поклонился ему, и старый тангеро вывел свою последнюю ученицу на середину площади, над которой поплыл «Закат над Веракрус»:
В заливе гаснет солнца шар,
И мрак сгущается ночной,
В крови горит страстей пожар…
Ах, что ты делаешь со мной!
Твоя улыбка — тайна тайн,
Твой смех — как пряное вино,
Как упоительный дурман,
Как шум прибоя, как туман,
В котором я пропал давно.[2]
Дон Эстебан никогда не разговаривал во время танца. В процессе обучения — да, но сам танец, с его точки зрения, не терпел суесловия. Допускалось разве что одним-двумя жестами подчеркнуть ту или иную фразу. Вот и сейчас: он вскинул руку к черному ночному небу, и котором сиял Христофор — одна из лун Сайта Марии.
Как сладок вечер этот нам,
Как восхитительна луна,
Как ночь бывает хороша,
Как изумительно нежна.
И томный взгляд любимых глаз,
И легкое касанье рук
В волшебный полуночный час
Смягчают горечь твоих фраз
О неизбежности разлук.
После первого куплета к ним стали присоединяться другие пары и вскоре вся площадь заполнилась танцующими людьми. Дон Эстебан улыбался, и Мэри готова была поклясться, что никогда раньше не видела на его лице улыбки такой мудрой и такой грустной. Что печалит вас, наставник? Ну не завтрашний же отлет ученицы?!
Так близок расставанья срок,
И все труднее мне дышать.
О если б смог я, если б смог
Заставить время не бежать!
Все мягче над причалом зной,
И Марса блеск, словно алмаз,
И ты пока еще со мной,
Но этот вечер под луной —
Один лишь он и есть у нас.
— Благодарю вас, донья Мария. Воистину это было прекрасное танго. Думаю, дону Рикардо понравилось бы, как мы его станцевали, а вы как думаете?
— Я уверена в этом, дон Эстебан! — кокетливо склонила голову к плечу Мэри.
— Что ж… нам с вами пора прощаться, вы ведь улетаете на рассвете, не так ли?
— Увы, дон Эстебан. Как не жаль уходить в разгар фиесты…
— Я понимаю. И все же… Донья Мария, не могли бы вы задержаться — о, всего на несколько минут? — сеньор Родригес мягко усадил ее да столик, на который старый дон Филиппе поставил две чашечки кофе и тут же растворился в подсвеченной фейерверком темноте.
— Конечно, сеньор, — Мэри слегка приподняла брови, ожидая продолжения, но ее наставник, как будто чем-то смущенный, не торопился.
Он отпил кофе, вернул чашечку на столик, еще немного помолчал и наконец решился:
— Возможно, моя просьба покажется вам странной, донья Мария, но… Простите старика, мне хотелось бы сохранить что-то на память о пилоте, которому я открыл мир танго. Быть может, вы согласитесь подарить мне одну из ваших перчаток?
Мэри растерянно улыбнулась, стянула перчатку с правой руки и протянула ее наставнику. В самом деле, странная просьба… но она стольким обязана дону Эстебану, а перчатка всего лишь перчатка… Сеньор Родригес почтительно принял дар и спрятал его под белоснежной сорочкой.
Наутро капитан Гамильтон улетела с Санта Марии, как ей тогда казалось — навсегда.
Год спустя дон Эстебан Родригес умер во сне. Средства массовой информации Рах Мехшапа наперебой цитировали последнюю запись в его дневнике: «Если сердце женщины отдано космосу, для мужчины в нем места нет». И долго еще в кофейнях, окружающих площадь Сан-Себастьян, шептались о том, что дон Эстебан завещал положить в его гроб черную женскую перчатку, которую он носил на шее в бархатном мешочке до самой своей смерти. Завсегдатаи уверяли друг друга, что сердце «великого тангеро» не выдержало разлуки с той, которой принадлежала эта перчатка. Но кто же вслушивается в послеполуденную болтовню сентиментальных кабальерос?
Глава XI
Зуммер ввинтился в мозг, как буравчик. Мэри попыталась, не открывая глаз, тряхнуть головой, поняла, что не может это сделать и окончательно пришла в себя. Вгляделась в дисплей шлема, зло ощерилась и потянулась к подчиненным корветам: ага, порядок, все проснулись. Так, ну что тут у нас? Четыре красавчика, фрегаты. Возможное вооружение… М-да, ничего хорошего, особенно один. Ладно, этот оставим себе. А ходко идут, чтоб им… Сколько еще до системы Тэта? А ведь есть шансы, есть. Не повышать скорость, эпсилон, держать строй, подготовиться к перестроению. Ничего, времени еще валом, чем дольше будем просто уходить, тем меньше «Сент-Патрику» придется идти до перехода. Давайте, милые, раз корветы убегают — значит, они слабенькие, их можно захватить не особенно напрягаясь, верно? Не торопитесь, зачем вам торопиться, мы же еле тащимся… Передают предварительную маркировку целей. Что? Мэтыо, не отвечай, обойдутся. Ишь ты, лечь в дрейф, сейчас-сейчас, вот только броню позолочу — и тут же лягу. Какова наглость, ну надо же! А вот это уже серьезно. Ну ладно, мы вас не звали, вы сами пришли. Перестроение! Коктейли! Ванора, жми!
«Сент-Патрик» отключил маскирующее поле и резко увеличил скорость. Вслед за ним устремились и корветы сопровождения, уже перестроившиеся в «Соломона». «Дестини» держался четко за транспортом, остальные образовывали вершины лучей шестиконечной звезды. Но и преследователи прибавили ходу, и до начала схватки были считанные минуты, а потом и ничего не осталось.
Бой в пространстве — это красиво. Очень. В том случае, если ты сидишь (или лежишь) на мягком диване, и в одной руке у тебя емкость с пивом, а другая обнимает подружку. Голографическая установка окружает тебя чернотой космоса и яркими иглами звезд, вспышки диковинного оружия прекрасны, как орхидеи, динамики сотрясают стены дома грохотом разрывов и воплями атакующих и защищающихся. В самый ответственный момент можно отхлебнуть пивка, чтобы промочить пересохшее горло, а когда лежащая рядом девчонка начнет томно вздыхать при виде мужественной красоты главного героя — никто не помешает тебе переключить ее внимание на себя… Мэри Гамильтон терпеть не могла голопостановки. Именно потому, что слишком хорошо знала, как на самом деле происходит бой между космическими кораблями. И не видела в нем решительно ничего общего с процессом просмотра голофильмов, снятых дилетантами для невежд.
