Виктор Глумов - Город смерти
— Пошли со мной, — продолжает чужак.
— Ты же видишь — я не одна, — отвечаю, цепенея, смотрю на растерянного Вадима.
— В моей машине только два кресла, — продолжает старший брат Леона. — Их места в моем мире заняты, а вот твое свободно. Идем.
Что бы это могло значить? Как — свободно?
— Ты умерла, Санька… то есть Сандра. Десять лет назад, в июле.
— Шаг в сторону, руки за голову! — говорит Леон уже увереннее.
Его двойник сжимает мое плечо, толкает к люку. Вадим смотрит с ужасом. Нет!!! Делаю неловкую подсечку, бросаюсь в сторону, откатываюсь к Леону, держащему на мушке себя самого. Леон стреляет, но к этому моменту его двойник успевает запрыгнуть в открытый люк. Пули чиркают по блестящему боку машины, напоминающей летающий катер, и отскакивают, оставляя едва заметные царапины.
— Лео, — говорит этот странный человек уже из салона. — Пожалуйста, береги ее тринадцатого июля. Запомнил?
Покачиваясь, подходит Вадим, падает рядом, сжимает мою руку. Нет, Вадимка… Димочка, любимый. Я не предам тебя. Никогда не предам тебя.
Люк закрывается. Машина беззвучно стартует. Раз — и на ее месте клочок звездного неба. Леон опускает автомат, матерится, потирая затекшую поясницу.
— Что это было? — интересуется Вадим.
— Вы имели радость видеть меня лет эдак через дцать, — говорит Леон. — Правда, я так и не понял, какого хрена ему было надо.
— Зато теперь мы знаем, кем заинтересовались военные. — Вадим встает, отряхивается. — И также это значит, что мы сможем отсюда вырваться!
Дело прошлое
В третьей ясельной группе было тепло. Полтора десятка малышей от двух до двух с половиной лет играли на толстом ковре: строили и ломали башни из кубиков, нянчили кукол, рыжеволосая девочка пыталась изобразить что-то красным мелом на грифельной доске. Две воспитательницы и нянечка держали совет.
Зима выдалась суровая, бесснежная. В помещениях Института топили, но недостаточно, и персонал Дошкольного Отдела грелся здесь, на рабочем месте. Старшая воспитательница, Виктория Сергеевна, полная, но подвижная брюнетка, младшая — Инна Николаевна, худенькая, с вьющимися легкими волосами, и нянечка Катюша, совсем ребенок, проходящая педагогическую практику в группе, все — в белых халатах — сидели за столом.
Дети не обращали на них внимания. Только иногда какой-нибудь карапуз подбегал и ненадолго прижимался к ноге воспитательницы или лез на колени. С колен их ссаживали. Чрезмерная ласка вредила малышам и попадала под запрет, как, впрочем, и совещания на рабочем месте, для того существует отдельный кабинет.
И все же. Утром, в смену Инны Николаевны, пришла заведующая, Татьяна Ивановна, пожилая дама, занимавшаяся малышами еще до войны. Татьяна Ивановна пренебрегла укладкой и макияжем против обыкновения. Последний медосмотр выявил страшное: у одной из девочек группы — мутация, не фенотипическая, проявившаяся только сейчас. Недочет генетиков, конечно, ведь каждый ребенок исследуется до рождения и сразу после рождения.
Девочка — та самая, рыжая, с мелками, знать не знала о том, что она — не человек. Мутант.
— И что теперь? — в сотый раз спросила Катюша. — Ну, запретили бы ей рожать — и все! Она же полноценная, не урод, умница…
Инна Николаевна, которой только вчера на медо-смотре сказали, что детей у нее не будет, согласно кивнула. Инну Николаевну подвели почки. Забеременей — и все шансы отправиться на тот свет, а Институт никогда не рисковал жизнью людей. К тому же вынужденное бесплодие Инны Николаевны никак не сказалась на общей картине. Родит какая-нибудь девочка, та же Катюшка, троих, а не двоих — вот и все.
Виктория Сергеевна, женщина взрослая и несколько циничная, вздохнула. Тоже — в сотый раз.
— Катюша, ну как ты не понимаешь! Институт не может тратить средства на мутантов. Лекарства, наблюдение… Вложив их в эту малышку, мы лишим необходимого других детей.
Точно так утром говорила заведующая.
Рыжеволосая изобразила неровный овал. И радостно захлопала в ладоши. К ней подбежал один из мальчиков-близнецов, Рома или Тима, не различишь, и рукавом стер картинку. Девочка тут же перешла от смеха к слезам, в группе стало шумно, и Виктория Сергеевна кинулась успокаивать малышку. Мутанта.
— Что у нее за изменения-то? — Катюша навалилась на стол локтями и отклячила зад.
— В мозгу. — Инна Николаевна смотрела, как напарница успокаивает девочку и выговаривает близнецу, вот и второй близнец притопал, похожий как две капли воды. — По тестам она нормальная, даже опережает… Кто его знает. Давно говорят, что телепаты рождаются, а есть такие, у которых и вовсе не человеческая психика. Я не разбираюсь, Катюш, я — не генетик.
«Надо заказать близнецам разного цвета рубашки, — подумала она, — ленточки на запястьях не помогают. Но девочку, наверное, Рома обидел, он злее. Хотя и Тима не подарок. Ох, намучаемся мы с ними. А главное, почему-то на самом верху за этими малышами — особый контроль. Потому что близнецы? В последнее время не рождается близнецов почти, только в старшей группе есть тройняшки…»
Виктория Сергеевна опустилась перед рыжей мутанткой на корточки, обняла девочку, погладила по голове. Непедагогично это — полный контакт, выделение ребенка. Всем должно поровну, дозированно доставаться и ласки, и строгости.
— Не верю я в телепатов, — Катюша тоже наблюдала за старшей воспитательницей, — в телекинез и экстрасенсов. Бабушкины сказки. Вон Рая ничего ведь не почувствовала, а была бы телепаткой — уже обревелась бы.
Раечке надоели объятия, и она, совершенно успокоенная, побежала играть с другими малышами.
Обе воспитательницы «вели» группу год, детишки из предыдущей уже перешли на новую ступень. И за этот год они не заметили ничего настораживающего в поведении Раечки. Никаких особенностей. В меру послушный ребенок. На занятиях не блистала, разве что преподавательница ритмики ее выделяла — очень хорошая координация.
— Вон — мутанты настоящие, — Катюша кивнула в сторону близнецов, — не знала, что в два года можно быть такой заразой!
— Тсс! Выправятся. Ничего. Они еще не понимают, что сверстники — живые люди, вот и кажется, будто жестокие. Обычные дети.
— Ага. Обычные. Чьи-то, — Катюша выделила последнее слово брезгливой интонацией, — дети.
Об этом судачили. Да, похоже, чьи-то. Не просто выкормленные биологической матерью до полугода и отданные в руки профессионалов, а — на особом контроле. Оно и понятно, единственные близнецы в своем поколении, легко отследить судьбу. Наверное, мама о них печется. Это странно, недоработка психологов, недостаток воспитания. В старшем поколении было много случаев, когда инстинкт не удавалось подавить, но ведь после войны уже тридцать два года прошло, старшие не могут быть родителями…
На лекциях по психологии Инне Николаевне рассказывали, с каким трудом сотрудники Института приняли идею общественного воспитания. Многие женщины не хотели добровольно расставаться с подрощенными детьми. Но Институту нужны были каждые руки и профессиональная педагогика. Хорошо, сотрудники — люди сознательные, бунтов не было. А самоубийства — были. И несколько семей (а тогда и семьи существовали, и никакого тебе выбранного донора, все — по велению чувств) бежало в нижний город.
В постъядерную разруху, зиму, смерть.
Этого Инна не понимала, она выросла уже в устоявшейся системе. А вот Виктория Сергеевна помнила свою маму. До самой ее смерти поддерживала отношения. На это, конечно, смотрели с осуждением, но никаких мер не принимали.
— И что с ней будет? — Виктория Сергеевна вернулась к столу. — Неужели ее… Неужели эвтаназия?
— Может, отдадут в нижний город? — предположила Катюша.
— Чтобы ее там съели?! — ужаснулась Виктория Сергеевна. — Лучше смерть, легкая и счастливая, чем мучения… Бедная малышка…
Рома и Тима устроили потасовку, и разговор пришлось прервать. Потом детей вывели на прогулку во внутренний двор, где стены высоток защищали от пронизывающего ветра. Повалил снег — мелкая, твердая крупа сыпала с неба, застилала асфальт. Дети бегали друг за другом, верещали. Во время прогулок воспитатели не разговаривали, занимали детей, играли в подвижные игры, следили, чтобы никто не расшибся. Близнецов пришлось наказать: Рома поймал за косу Лидочку и принялся бить ее. Тима стоял в стороне несколько секунд, пока воспитатели спешили на вопли, а потом присоединился к брату.
Была в этих детях звериная жестокость, и Виктория с Инной уже несколько раз писали на имя заведующей просьбы о психокоррекции близнецов. Просьбы оставались без ответа — у мальчиков был покровитель.
Потом пошли обедать. И дети, и воспитатели хлебали хлорелловый суп, жевали хлеб, полезный и невкусный. Дети получали все необходимые питательные вещества, но еда была только внутреннего производства. Даже дезактивированные овощи с плантаций земельников на детский стол не допускались. Портить свое здоровье позволяли лишь взрослым, еще или уже не включенным в репродуктивную программу.
