"Северная корона". Компиляция. Книги 1-13 (СИ) - Ольховская Влада
Пленница не сдавалась до последнего. Лорена вырывалась изо всех сил, готовая пожертвовать чем угодно – и искалеченными суставами, и сломанными костями. Но служители знали свое дело, они удерживали ее так, что она могла лишь беспомощно дергаться, неотрывно глядя на своего будущего убийцу…
А потом все изменилось – в один миг. Убийца погиб первым. Три серые тени сорвались с небес, накрыли чавунджу, спрятали под собой – и раздался шипящий писк, и полилась кровь… Лорена, шокированная, потрясенная, не сразу сообразила, что происходит, слишком уж неожиданно это случилось.
Но она была к месту расправы ближе остальных и первой разглядела гибель чавунджи во всех подробностях. На существо попросту напали три сейкау – естественные враги этих тварей, легко и быстро поглотившие добычу.
– Нет! – крикнула Беллесуну. – Проклятье, Саргон! Я тебе кишки выпущу! Как ты посмел нарушить волю Брерис?!
Саргона здесь не было, это Лорена знала наверняка. Он не пришел на жертвоприношение, потому что не мог подняться с кровати. Но только пленница хотела напомнить об этом – как Глашатай Теней действительно появился.
Он не приполз к ним обнаженным и закутанным в простыню, едва спустившимся со смертного одра. Саргон явился в полной боевой форме, он двигался свободно, словно и не было под плотной кожей никаких кровавых повязок и чудовищных ран, которые убили бы любого – а его убить не смогли. Лорена понимала, что это невозможно, совершенно, ни при каком раскладе… Но он почему-то был здесь.
Боль должна была терзать его – он же все-таки человек! Однако Саргон загнал ее так глубоко, что правду о собственном страдании знал он один.
Крики Беллесуну его нисколько не впечатлили.
– Я здесь ни при чем.
– Твои выродки убили мое дитя! – крикнула Глашатай Милосердия.
– Я не приказывал им этого.
– А кто тогда?!
– Брерис, – невозмутимо отозвался Саргон. – Видимо, великую матерь разгневало то, что ты собираешься подсунуть ей вместо избранной жертвы горную воровку.
Он больше ничего не сказал – но больше ничего и не было нужно. Саргон, не верящий в богиню, использовал ее так же умело, как жрецы. Секунду назад толпа молчала, потрясенная его предательством, и вот поднялся возмущенный рокот – направленный на Беллесуну.
Действительно, чем она только думала?
Она оскорбила Брерис.
Она могла навлечь на поселок несчастья!
Хорошо, что сейкау успели все исправить…
Хвала великому Саргону!
Волнение толпы было настолько велико, что даже Амарсин не решилась вмешаться. Она лишь негодующе смотрела на Саргона, а тот делал вид, что ничего особенного не произошло. Дождавшись, когда скандал разгорится в полную силу, Глашатай Теней ушел – так ни разу и не взглянув на пленницу, которой только что вернул долг.
Рале понимал, что нельзя воспринимать все это как личное – непрофессионально, да и опасно. Их к такому готовили. Любой солдат космического флота, поступая на службу, знает, что вряд ли умрет от старости и в постели. И все же… Смерть тех, кого он не знал вообще или знал плохо, легче было принять.
Но Маркус? Наполненный жизнью и никогда не сдававшийся? Как, почему – да еще и так бездарно! Кажется, еще вчера они давали присягу на выпуске из академии, а уже сегодня один из них стал изуродованным трупом, навеки сгинувшим в джунглях Нергала. Второму же предстояло продолжить путь с мыслью о том, что с ним это тоже случится.
По Маркусу будут скорбеть. Он оставил след – и оставил вечные воспоминания о себе. Насчет собственного наследия Рале не заблуждался. Если бы он погиб точно так же… Кто скорбел бы о нем? Да только команда и осталась… А если бы погибла и команда? Тогда он просто канул бы в пустоту вместе с ними. Что был, что не был – все едино.
Психолог космического флота его за такие рассуждения не похвалил бы, поэтому Рале старался держаться подальше от психологов космического флота. Сам же он признавал за собой склонность к подобной меланхолии – если судьба подбрасывала достойный повод. Раньше он пытался бороться с собой, но от проблем, загнанных на задворки сознания, становилось только хуже. Поэтому он попросту давал себе право и время на грусть, когда получалось. Маркус Лин заслуживал того, чтобы о нем скорбели.
Они с Лукией не обсуждали это – но она все поняла и оставила телекинетика одного. Она не стала указывать, что он позволяет себе лишние эмоции. Он не сказал, что для нее такая очевидная склонность к эмпатии – явное нарушение, способное привести к серьезным проблемам с руководством. Взаимопонимание в тишине порой выживает лучше, чем среди любых слов.
Поэтому Лукия по-прежнему исследовала колонию, а Рале задержался на кладбище. Хотя забыть о том, для чего предназначен этот зал, оказалось на удивление легко. Мерцающий серебром мох будто поглощал все звуки, делал воздух приятно чистым – свежее, чем в других залах. Из-за этого оставаться здесь было легко и спокойно. Если не смотреть на сотни имен, начертанных на стенах, невозможно догадаться, как много рядом покойников…
Хотя не так уж много. Большая часть тех, кого здесь похоронили, уже стала землей, породившей новую жизнь в садах, от людей, которыми они были, остались только имена. Это правильный порядок вещей, пожалуй… Тот, с которого когда-то началась жизнь на Земле, только тогда и имен не было. Первым скорбеть о своей участи научился человек.
Чувствуя, что приближается новый виток меланхолии, Рале поспешил отвлечься, полностью сосредоточиться на серебряном мхе. Интересное растение: сплошная мягкая пелена, своим мерцанием придающая залу сходство с озером. Когда тут кого-то хоронили, мох наверняка приходилось поднимать, разрывать, но потом он срастался снова – так, что и следов не оставалось. Он был безупречно однородным…
Везде, кроме одного-единственного пятна. Оно было незначительным, разница с общим фоном – всего-то полтона. Но в этом недостаток совершенства: любое нарушение гармонии выглядит особенно кощунственным.
Рале даже решил сначала, что нет там никакого пятна, это или тень неудачно упала, или отблеск так лег. Телекинетик отошел в сторону, посмотрел под другим углом – а пятно все равно осталось. На том же месте, того же размера. Нельзя сказать, что мох там был совсем другим, просто… Не таким, как везде.
А так быть не могло. Подобные растения не меняются без причины, если они однородны, то всегда и везде. Здесь же пятно размером было не больше одного человеческого тела, и это тоже подталкивало к определенным догадкам.
Ему нужно было знать наверняка.
Рале выглянул из зала, чтобы проверить, не следят ли за ним. Однако в тоннеле никого не было, местные не находили ничего интересного в визитах на кладбище. В самом зале камер вроде как не разместили – и телекинетик сомневался, что при нынешнем уровне развития колонии здесь организовали бы незаметное наблюдение. Похоже, жители гор просто уважали память усопших и старались не перегружать кладбище техникой.
Так что обстоятельства складывались отлично, и упускать их Рале не собирался. Он остался на наблюдательной площадке, к пятну не пошел, но приподнял мох с помощью телекинеза. Он сразу же убедился, что местные растения хорошо делали свое дело: стадия разложения заметно превышала ту, которую предполагал срок смерти.
А срок смерти Рале знал наверняка, ведь подо мхом среди других покойников скрывался скелет в форме телепата специального корпуса космического флота. Вот, значит, как… Он догадывался об этом – и оказался прав.
Внешне солдаты специального корпуса ничем не отличались от колонистов. Однако жизнь на разных планетах все равно накладывала свои особенности – незначительные, на уровне химического состава, вроде как не важные… Достаточные для того, чтобы повлиять на растение, которое до этого поглощало лишь людей из одного города.
Рале поднял в воздух тело телепатки и вернул мох на место. Гнев уже разгорался, искрил внутри – но поддаваться было нельзя. Все только что стало опасно серьезным: раньше они просто догадывались, что обитатели гор причастны к убийству команды, теперь же знали наверняка. Мертвая телепатка никак не могла попасть сюда случайно, ее спрятали, причем спрятали умело. Когда они с Лукией осматривали кладбище первый раз, они упустили изменение мха, слишком уж незначительным оно было. Им и в голову не пришло бы проводить здесь обыск, оскорбительный для колонистов, и если бы Рале не заглянул в зал еще раз, тело так и растворилось бы здесь… Но какой смысл думать об этом? Значение имело лишь то, что произошло.
