Александр Афанасьев - Законы войны
Дверь справа — настежь, в квартире — что-то горит, от дыма ничего ни хрена не видно. Прикрыв нос и рот рукой, он шагнул в ад… квартира горела, было нечем дышать, тянуло жаром. В прихожей — не пройти от тел, здесь они все.
После «Шмеля» выживших не бывает…
Он наскоро проверил пульс — все пятеро были мертвы. Мельком заметил — женщина — она лежала последней, штурмовики оттеснили ее до самой гостиной, куда, по-видимому, и попал «Шмель». Вот и посмотрели невесту…
Один за другим он сорвал четыре жетона, сунул в карман. Большего для павших, для своего напарника он сделать не мог. Надо было только уходить — остаться в живых, чтобы отомстить.
Жизнь. Смерть. Месть. Вечное колесо мироздания под афганским, холодным, беспощадным, как паяльная лампа, солнцем.
На лестничной площадке прислушался. Внизу уже были голоса — полицейские, а может — их штурмовое подразделение прибыло. Направят дежурную вертолетную пару — и п…ц. Да и эти… сначала прищучат, потом спросят, как зовут.
Вытащил пистолет с глушителем, постучал в соседнюю дверь. Не ответили. Трижды выстрелил в косяк, рядом с замком, изо всех сил рванул на себя дверь — поддалась. Быстро прошел через квартиру, выглянул на балкон — похоже, еще не окружили, но и это — не за горами. Надо бежать…
Вокруг пояса у него было намотано два десятка метров тонкой, но прочной веревки. Араб быстро размотал ее, завязал узлом один конец у ограждения балкона, вторым — обвязал себя, альпинистским способом. Все равно больно будет. Перевалился через ограждение балкона, шагнул в пустоту. Обдирая в кровь руки, съехал вниз, до земли. Огляделся — никого, только зеваки — афганцы. И побежал прочь…
Проломившись через ограждение из кустарника и оставив на нем часть своей одежды, Аскер оказался у забора. Через забор маханул с ходу, не думая, что с той стороны его может тупо расстрелять в упор пара ашраров. Грохнулся в пыль, придерживая пулемет.
Тихо.
Дальше шли одноэтажки, виллы, маленькие цитадели, огороженные бетонными плитами. Чуть в стороне и дальше — лазурное небо подпирали острые иглы минаретов. Прохладно — ноябрь на дворе, после ночи чуть больше нуля…
Оттуда. Больше неоткуда — господствующая высота!
Чужой, так и не ставший своим город. Дувалы, бетонные, а не глиняно-каменные — но за каждым из них может скрываться смерть. Пулемет — в барабане хорошо, если треть осталась. Один автоматный магазин.
Аскер вдруг понял, что с ним — оба его пистолета. Даже предполагая, что он может быть предателем, у него не забрали оружие.
Он не предатель. И он делом докажет это. Взяв уродов за шкирку и узнав, кто настоящий предатель. Только так…
Он сорвал с себя куртку. Замотал в нее пулемет — все же не Хост, открыто ходить с оружием в столице страны — как-то не комильфо. И побежал в сторону минарета…
На полпути его подрезала машина, гражданская. Он шарахнулся в сторону, выхватывая пистолет.
— Свои!
Черт, к обеду и ложка:
— Казаки, помогите! Вон с того минарета только что стреляли!
Один из казаков вышел из машины.
— С какого говоришь?
— Вон с того!
Показывая — он инстинктивно повернулся в ту же сторону, в сторону, куда была направлена его рука. И напрасно…
Афганистан, Кабул
Центр города
3 ноября 2016 года
Все шло кувырком. Аскер бесследно исчез. Араба, мою правую руку в Кабуле, едва не убили…
Все было очень и очень плохо…
Араб был жив, и убить его, сына казака с Востока, было не так-то просто…
Пропахший дымом, бородатый, с обожженными веревкой руками — он шел по улочке одного из кабульских жилых районов, поминутно оглядываясь. За спиной в распахнутое настежь кабульское небо поднимался дым, выли полицейские сирены. Он знал, что будет дальше — они поднимут беспилотник и начнут прочесывать район. Или вертолет. В любом случае — если привяжутся, то уже не отстанут.
Он вспомнил Пешавар. Багдад. Тегеран. Бейрут. Басру. Карачи. Каир. Все те города, в которых он действовал нелегально и в которых ему удалось выжить. Выйти из-под удара. Исламский Джихад, Аль-Каида, Аль-Ихван и Муслимун и еще не менее полудюжины различных мусульманских организаций приговорили его к смерти, хотя он все еще был жив. Было бы глупо умереть сейчас в Кабуле. В городе, контролируемом русской армией — хотя до этого он не раз и не два уходил и от армии британской, и от разъяренных толп фанатиков, жаждущих мести.
Он вспомнил Пешавар. Бешеную толпу, несущуюся по улице, подобно приливной волне наводнения, оставляя за собой перевернутые машины, подожженные лавки, растоптанные, окровавленные, растерзанные трупы. Их не тронули — потому что они были бородачами, были одеты как мусульмане и говорили на их языке. Бес был тогда ранен, и серьезно, как потом оказалось, ранен, — но они все равно выстояли, выдержали, пробились на точку эвакуации. Что же здесь, ко всем чертям, происходит? Кому можно доверять? Кто друг — а кто враг?
Как они вычислили их местонахождение, притом что он сам принял решение поехать именно сюда за час до того, как они прибыли? Кто были те люди, которые напали на них? Откуда у них был «Шмель»?
Что-то подсказывало ему, что могли быть и настоящие полицейские. А не переодетые…
Саднило руки. Это была единственная примета, по которой его можно было с уверенностью опознать — он так и не дал сделать пластическую операцию и свести эти следы, хотя понимал, что это для большей же безопасности. Во время бейрутского мятежа он попал в плен к фанатикам, перед этим покосив их из пулемета. Озверевшие, чувствующие, что им терять уже нечего, боевики распяли его на кресте. Теперь раны как будто напоминали о себе, хотя на деле он просто обжег руки об веревку, спускаясь с четвертого этажа.
Они, наверное, уже нашли ее. И поняли, в какую сторону он ушел и как, где его надо искать.
— Хей, эфенди…
Араб остановился. Повернулся на голос. Маленький бача махал ему рукой из приоткрытых ворот.
— Иди сюда, аскер. Иди сюда, мы тебе поможем…
Араб недоуменно посмотрел на него.
— Русисты тебя ищут, мы знаем. Иди, мы тебя спрячем…
— Хукм джихада является самым важным хукмом в жизни каждого правоверного…
Араб согласно кивнул.
— Джихад является фард айн [67] для каждого мусульманина…
Пожилой старик важно кивнул.
— Твои слова радуют мою душу. Скоро я сам предстану перед Аллахом. И когда он спросит меня — остались ли на земле те, кто любит меня по-настоящему и идет по моему пути, по пути Аллаха, я отвечу ему, не кривя душой, — да, остались…
Забинтованными чистой тканью руками Араб поднес ко рту пиалу с кислым молоком. Он не боялся этих людей — в конце концов, они были всего лишь людьми, а вот он — был волком, ведущим войну уже двадцать лет, битым, травленым, знающим все уловки и ухищрения. И все равно ему было не по себе: в детстве он ходил в гости к своим арабским друзьям, а они ходили в гости к нему, и никто не держал нож в одной руке, пожимая другую в знак дружбы.
Или держал? Как все чертовски запуталось. И все стало намного хуже. Такое ощущение, что сломалось что-то фундаментальное, то, на чем держался мир и спокойствие людей, и возврата назад уже нет.
Нет дороги назад…
— На твоих руках раны, — сказал старик, — если не хочешь говорить, ты можешь сохранить это в тайне. Но мне, старому человеку, который уже не может держать в руках автомат, будет приятно услышать о подвигах молодых воинов Аллаха. И клянусь, что не раскрою сказанного никому, кроме Аллаха…
— Это вряд ли можно назвать подвигом, уважаемый амир, — заговорил Араб, — скорее это можно назвать позором. Нас было всего несколько человек, и мы задумали убить тирана, что правил в Багдаде. Русисты схватили нас и бросили в застенок. Чтобы заставить меня говорить, они прибили меня гвоздями к двери и так оставили. Потом, слава Аллаху, я оказался на свободе — но так и не смог сделать ни единого выстрела по тирану. Так какой в этом джихад?
Старик покачал головой:
— Здесь ты не прав. Аллах ценит не только действие, но и намерение, если оно идет от чистого сердца. Вспомни — тот, кто выйдет на пути Аллаха, упадет с лошади и сломает себе шею, — тот шахид и получит свою награду наравне с теми, кто пал в бою на джихаде. Этот хадис истинный и не подвергается сомнению. К тому же ты не оставил джихад и сегодня — совершил нечто такое, что унизит неверных и вселит в них страх. Твои раны — достойная награда муджахиду на пути Аллаха, и когда настанет час — будь уверен, они займут достойное место на весах…
— Иншалла…
Араб не знал, что делать. Что думать. Вот с такими вот — что делать? Целая семья, в которой и дед и внук. И наверняка отец, сын одного и отец другого — исламские экстремисты. Все это воспроизводится из поколения в поколение. Может, правильно сказал Тунгус — надо тут геноцид устроить?
