Гарри Тeртлдав - Великий перелом
— Даже не знаю, понадобишься ты или нет, — ответил Скорцени. — Надо посмотреть, как пойдут дела. Просто я был по соседству, подумал, брошу все, приду и скажу — привет. — Он поклонился в пояс. — Привет.
— Ты невозможен, — фыркнув, сказал Ягер. Скорцени засиял, он принял это за комплимент. Призвав все свое терпение, Ягер начал снова:
— Попробуем еще раз. Чего ради ты появился тут по соседству?
— Я собираюсь доставить подарок, как только найду наилучший способ сделать это, — сказал эсэсовец.
— Зная, какие именно подарки ты доставляешь, уверен, что ящеры обрадуются, получив его, — сказал ему Ягер. — Если я могу завязать бант на упаковке, только скажи.
Вот так. Он сам сказал это. Чему быть, того не миновать.
Он ожидал, что штандартенфюрер СС пустится описывать экстравагантные, вероятно, даже непристойные подробности своего плана. Скорцени, как ребенок, радовался своим кошмарным придумкам. Ягеру он вдруг представился ребенком лет шести, в коротких штанишках, открывающим коробку с оловянными солдатиками: почему-то Скорцени и в образе ребенка тоже имел шрам на лице.
Но тут, прежде чем ответить, он бросил на Ягера короткий взгляд.
— Ящеры тут ни при чем.
— Нет? — Ягер поднял бровь. — Хорошо, выходит дело во мне? Почему же ты честно меня предупреждаешь?
Он вдруг протрезвел: было известно, что офицеры, которыми недовольно высшее командование, исчезали с лица земли, словно и не существовали вовсе. Чем же он не угодил кому-то, исключая противника?
— Если у тебя пистолет с одной пулей, скажите хотя бы — за что?
— Ну ты додумался! Богом на небесах клянусь, ты ошибаешься! — Скорцени поднял вверх правую руку. — Ничего подобного, клянусь. Ни ты, и никто из твоих подчиненных или командиров — вообще никто из немцев.
— Хорошо, — сказал Ягер с огромным облегчением. — Что же ты тогда так скромничаешь? Враги рейха остаются врагами рейха. Мы сметем их и двинемся дальше.
Лицо Скорцени снова стало непроницаемым.
— Ты говоришь это теперь, но ты не всегда поешь эту песню. Евреи — враги рейха, не правда ли?
— Если они и не были ими раньше, мы определенно сделали все, чтобы они ими стали, — сказал Ягер. — Но все равно мы хорошо сотрудничали с евреями Лодзи, которые не позволили ящерам использовать город в качестве опорного пункта против нас. Если разобраться, они вполне человеческие существа, так ведь?
— Мы сотрудничали с ними? — сказал Скорцени, не отвечая на вопрос Ягера. — Я скажу тебе, с кем они сотрудничали: с ящерами, вот с кем. Если бы евреи не наносили нам ударов в спину, мы захватили бы гораздо большую часть Польши, чем имеем сейчас.
Ягер сделал усталый жест.
— Зачем нам это? Ты знаешь, что мы делали с евреями в Польше и в России. Разве удивительно, что они не любят нас за то, что мы такие хорошие христиане?
— Вероятно, неудивительно, — сказал Скорцени, и — как услышал Ягер — без всякой злобы. — Но если они хотят играть с нами в эти игры, они должны заплатить за это. А теперь — хочешь, чтобы я продолжил то, что должен сказать, или предпочтешь не слышать — и не знать, о чем идет речь?
— Продолжай, — сказал Ягер. — Я не страус, чтобы прятать голову в песок.
Скорцени улыбнулся. Шрам на щеке стянул половину лица в гримасу, которая могла бы принадлежать горгулье, сидящей высоко на средневековом соборе, — а может быть, сработало воображение Ягера, ощутившего ужас, слушая слова эсэсовца.
— Я собираюсь взорвать самую большую бомбу с нервно-паралитическим газом, которую только видел мир, и сделать это в самом центре лодзинского гетто. Что ты думаешь об этом? Ты — полковник или лидер скаутов во взрослом мундире?
— …твою мать, Скорцени, — спокойно сказал Ягер.
Едва эти слова слетели с его губ, он вспомнил партизана еврея, который использовал это выражение в каждом втором предложении. Эсэсовцы расстреляли еврея — Макса, так его звали — в местности под названием Бабий Яр, неподалеку от Киева. Они плохо сделали свою работу, иначе Макс не смог бы рассказать свою историю. Один бог знает, со сколькими они эту работу сделали хорошо.
— Это не ответ, — сказал Скорцени, такой же неуязвимый для оскорблений, как танк ящеров для пулемета. — Скажите мне, что ты думаешь.
— Я думаю, это глупо, — ответил Ягер. — Евреи в Лодзи помогали нам. Если вы начнете убивать людей, которые делают это, вы быстро останетесь без друзей.
— А-ай, эти ублюдки играют с обоих краев в середину, и ты это знаешь так же хорошо, как и я, — сказал Скорцени. — Я получил приказ, и я намерен выполнить его.
Ягер выпрямился по стойке смирно и выбросил вперед правую руку.
— Хайль Гитлер! — сказал он.
Он отдал должное Скорцени: забияка увидел в этом жесте сарказм, а не молчаливое согласие. Более того, реакция Ягера даже показалась ему забавной.
— Ладно, не надо портить мне настроение, — сказал он, — мы ведь не раз были вместе. И на этот раз ты можешь оказать мне большую помощь.
— Да, я смог бы сделать для тебя прекрасного еврея, — невозмутимо сказал Ягер. — Как ты думаешь, сколько времени надо, чтобы оправиться после обрезания?
— Тебе не к лицу непристойности, — сказал Скорцени, качаясь на каблуках и сунув большие пальцы в карманы брюк — это придавало ему вид молодого бездельника на углу улицы. — Должно быть, старость приходит, а?
— Ты так думаешь? И чем, интересно, я могу помочь? Я никогда не был в Лодзи. Наступление далеко обошло город, так что мы не увязли в уличных боях. Мы не можем позволить себе терять танки от «коктейля Молотова» и тому подобного: мы и так потеряли слишком много машин в боях с ящерами.
— Да, именно такое сообщение ты послал в дивизию, дивизия — в штаб армии, и высшее командование купилось, — кивнув, сказал Скорцени. — Браво. Может быть, ты получишь красные лампасы на брюки как офицер генерального штаба.
— И ведь это сработало, — сказал Ягер. — Я видел в России уличных боев больше, чем мне хотелось бы. Ничто в мире не перемалывает людей и машины так, как эти бои, а мы не должны были нести лишние потери.
— Да, да, да, — сказал Скорцени с преувеличенным терпением. Он наклонился вперед и посмотрел на Ягера. — А я вот узнал, что мы обошли Лодзь двумя потоками потому, что ты заключил сделку с местными еврейскими партизанами. Что вы скажете на это, господин офицер генерального штаба?
Несмотря на мороз, Ягер чувствовал, как горит его лицо. Если знает Скорцени, значит, это есть где-то в эсэсовских досье… что не сулит ничего хорошего в его дальнейшей жизни, не говоря уже о карьере. Тем не менее он ответил таким холодным тоном, как только смог:
— На это я скажу, что была военная необходимость. Таким образом мы привлекли партизан на свою сторону и довели до бешенства ящеров вместо очередной схватки. Сработало это чертовски хорошо, а потому твое «я вот узнал» — в ватерклозет.
— Ты должен понять, вообще-то я тебя не осуждаю. Но это означает, что у тебя есть связи с евреями. Ты обязан использовать их, чтобы помочь мне доставить мою маленькую игрушку в центр города.
Ягер уставился на него.
— И впоследствии ты заплатишь мне тридцать сребреников, не так ли? Я не разрываю такие связи. И я не убиваю. Почему ты просишь меня о предательстве?
— Тридцать сребреников? Неплохо. Но помни, Христос был проклятым жидом. И это не принесло ему ничего хорошего. Вот так. — Скорцени изучающе смотрел на Ягера. — Чем больше помощи мы получим от этих ребятишек, тем легче будет работа, а я предпочитаю более легкую работу, если это возможно. Мне платят за то, что я рискую своей шеей, но мне не платят за то, чтобы я высовывал ее лишний раз.
Это сказал человек, который взорвал танк ящеров, вспрыгнув на него и забросив сумку со взрывчаткой между башней и корпусом. Может быть, Скорцени считал это необходимым видом риска — Ягер не знал.
— Ты взорвешь там бомбу с нервно-паралитическим газом, ты собираешься убить множество людей, которые не имеют отношения к войне.
— Ты воевал в России, как и я. И что же? — На этот раз Скорцени отрывисто рассмеялся. Он ткнул Ягера в грудь указательным пальцем. — Слушай, причем внимательно. Я сделаю это, с тобой или без тебя. Мне будет легче, если и буду с тобой. Но моя жизнь была трудной и раньше. Если она будет трудной и в дальнейшем, я все равно справлюсь, поверь мне. Так что скажешь?
— Прямо сейчас я не скажу ничего, — ответил Ягер. — Я подумаю.
— Ладно, валяй. — Большая голова Скорцени закачалась вверх и вниз, пародируя вежливый жест. — Думай, что хочешь, только недолго.
* * *Охранник направил автомат в живот Мойше Русецкому.
— Вперед, двигайся, — сказал он грубым безжалостным голосом.
Русецкий поднялся с койки.
— Нацисты загнали меня в гетто, ящеры посадили в тюрьму, — сказал он. — Никогда не думал, что и евреи будут обращаться со мной таким же образом.
