Михаил Попов - Огненная обезьяна
Глупо все очень, подумал Фурцев. Сижу тут один, как дурак на этой табуретке. Надо же как-то командовать, кого-то куда-то посылать с приказаниями. Какими? Куда? Один только Мышкин по старой памяти вьется рядом, но говорит по-новому, без уважительного блеска в глазах. И вообще, командует ли сейчас чем-нибудь он, капитан Фурцев, и в чем это командование заключается?! Подломился невидимый стержень авторитета. И не удивительно — загнал товарищ начальник под кинжально-перекрестный огонь целый взвод, тридцать человек на хлебном дворе, кто же после этого захочет подчиняться. И загнал по слабости, ведь не хотел, всем нутром знал — не надо!
Жрет, жрет Мышкин свое яблоко. Уже второе. Жрет и не уважает. Не радостно ему подчиняться такому командиру. Командир это что — хоть в землю из дури вбей бойца, но только чтоб дурь своя была! Ну, теперь-то легко рассуждать.
— Где Головков?! — Перебивая жгучую мысль, почти крикнул Фурцев. Нет, не надо, слишком видно, когда хочешь переложить ответственность на другого. Мало ли что советовал политрук, пусть он даже советовал самую дикую дичь, но он не виноват, что ты ему поддался.
Застрелиться, может быть? Очень рассудочно, как не о совсем невозможном подумал капитан. Поступок сильный, но глупый. Насколько им осознана вина, наверно, оценят, но никому от этого легче не станет. Да и сколько можно рефлектировать, ерунда все это, ерунда!
Фурцев поднял с колен свою фуражку, и, не глядя на лейтенанта, сказал.
— Ладно, пойдем, осмотримся.
Они вышли наружу.
В этот момент еще одна мина зарулила в толщу яблонь, оттуда донесся медленный деревянный скрип, старое, заслуженное дерево падало как подкошенное.
— А что делают наши минометы? — Спросил Фурцев, пробегая пригнувшись вдоль стены по сплошным битым стеклам.
Мышкин шел следом, почти не пригибаясь, только щуря глаз. Махнул рукою куда-то влево.
— Там стоят, вон, где голубь дурной вьется.
— Что же их не слыхать?
— А миномет не громко стреляет. Когда мины взрываются, тогда громче.
Фурцев отделился от стены и побежал, пригибаясь еще ниже, через сад к лицевой части ограды, туда, где были нарыты меж кустами сирени и жасмина окопы для стрелков-пехотинцев и курсантов. В полный профиль, на три четыре человека каждый. Сбив еще густую росу с пахучей сиреневой ветки, капитан с разгону съехал в земляное углубление. Внутри повсюду торчали обрубленные лопатой корни, пахло влажным грунтом и человеческим потом. Перед глазами было обомшелое, в три кирпича высотой, основание железной ограды. Из нее торчали четырехгранные железные прутья в облупившейся краске.
Из-за соседнего куста, на четвереньках, волоча биноклем по траве, приполз Профессор. Доложил обстановку. По ту сторону улицы, в верхних этажах обнаружены пулеметные гнезда.
— Вон в том окне над надписью "Парикмахерская".
Действительно, из оконного переплета торчал ствол с раструбом на конце.
— Сейчас чего-то молчит, а иногда как лупанет, такой звон стоит… Наше счастье, что домики там невысокие, но все равно, над садом нашим они господствуют, поэтому приходится все ползком, да ползком.
Профессор заверил командира, что все бойцы взбодрены как надо, к бою, в общем-то, готовы. Паника первых минут прошла.
Фурцев взявшись за прутья ограды подтянулся повыше и глянул вдоль бруствера. Действительно, повсюду группами по три, по пять штук торчали винтовочные штыки. Вон, кто-то даже выстрелил. Вывеска парикмахерской была намалевана на нескольких щитах, пулей разнесло третий щит, на котором как раз помещались буквы "х", "е" и "р". Из соседнего окопа донеслось хихиканье.
— Снайпер! — С чувством сказал Мышкин за кустами.
Из окна раздалась ответная очередь. Одна пуля попала в гипсовый вазон на столбе ограды, по кустам шугануло белой крошкой. Трехлинейки защелкали по всей линии.
Капитан спросил Профессора, где у него находится расчет ПТРа. На левом фланге, сообщил тот. Там на угол ограды выбегает тихая, тенистая улочка, но танк, думается, пройдет. Фурцев похвалил комвзвода. Толковый мужик. По прежним делам он его помнил плохо. Только один момент всплывал в памяти — худой, очкастый человек в полотняных штанах, и кожаных лаптях вытаскивает орущего человека из под перевернувшейся персидской колесницы.
— Ну, что я тебе могу сказать, комвзвод. — Фурцев спустил ремешок фуражки с околыша и затянул под подбородком. — Будь начеку.
— Без команды не стрелять?
Этот вопрос сбил капитана.
— Почему же, если прямо так попрут в атаку на тебя, бей, конечно. А вот если мне от тебя, что-нибудь понадобиться, в смысле помощи, я к тебе пришлю человека с приказом.
— А вот же. — Профессор радостно показал на черный ящичек с эбонитовой ручкой на боку, что стоял на дне окопа. — Вот же, связь. Можно позвонить. Мы с Косоротовым переговариваемся.
Фурцев усмехнулся.
— Надо же, как техника шагнула. Какой у тебя позывной?
Профессор усмехнулся.
— Профессор. А у Косоротова — Кондитер.
— Понятно. — Усмехнулся подполковник. — Да, кстати, политрука у тебя тут нет?
Комвзвода покачал смешной бородатенькой головой.
— Нету. Может, на батарее, или у Косоротова.
Фурцев отвернулся и громко прошипел в сиреневый куст слева от окопа.
— Мышкин, за мной!
Капитан нацелился перемахивать через забор, но начальник разведки, показал ему дыру в ограде, проделанную неизвестными школьниками для каких-то своих целей, сквозь которую можно было безопасно просочиться на батарею.
Приземистые, тонкоствольные, с наклоненным щитом сорокапятки целились вдоль тополевых шеренг прямо в памятник. В пушках этих не чувствовалось особой грозности и мощи. И вообще, при внимательном взгляде на батарею подполковнику начинало казаться, что она устроена как-то не так, не по настоящим артиллерийским правилам. Каковы же настоящие правила, он не знал, поэтому высказываться избегал. Конечно, если немецкие танки покатят прямо по улице, в лоб, то пушки окажутся на своем месте. А если не в лоб, а в висок?
Хорошо хоть, что прямо напротив батареи нет никаких зданий, и она немного втоплена внутрь между двумя закруглениями палисадника, так что ни снайперу, ни пулеметчику из парикмахерской никак до нее не добраться. Перед позицией Косоротова, что составляла собой правый фланг обороны, тянулся глухой, коричневый забор колхозного рынка. Над ним виднелись крыши торговых рядов, да и все. Поджечь это ветхое хозяйство, ничего не стоит, немцы это тоже понимают, и поэтому вряд ли обоснуются на этих дровах.
Откуда ж, тогда ждать атаки?!
Будкин сообщил, что в лотках у него по двадцать снарядов, правила противоснайперской безопасности соблюдаются, что сам пристрелял оба ротных миномета, что за голубятней, в случае чего можно кинуть мину и на этот базарчик, и даже в район площади. "Правда, с недолетом", — справедливости ради уточнил он.
— Ладно, если не будет особой команды, действовать по обстановке. Я к Косоротову.
Тут вместо дыры воспользовались скамейкой. Она стояла спиной к ограде, и здесь, наверно, волновались десятиклассницы в ожидании выпускного бала. Ядовитым подростковым ножичком, и черным огоньком от увеличительного стекла на спинке скамьи были выжжены даже какие-то буквы. Конечно, Фурцев не успел прочесть написанное, ставя сапог на скамейку и перемахивая через ограду.
— Эй, обмоточники, расступись! — Крикнул Мышкин прыгая следом.
— Смотри, глаз не вырони! — Крикнули ему в ответ.
Косоротов отыскался на маленькой полянке среди плотных жасминовых кустов, он сидел в окружении нескольких старательно орудующих бойцов.
— Что тут у вас?
— Коктейль делаем, товарищ капитан. — Мрачно сообщил комвзвода, судя по всему, он молодеческое сигание через кусты в исполнении начальства не одобрял.
— Что за такое? — Поинтересовался разведчик, беря с травы пивную бутылку без этикетки и принюхиваясь.
Косоротов пояснил, что они готовят бутылки с зажигательной смесью, которая зовется, неизвестно, правда, по какой причине, "коктейль молотый".
— Наверно из-за него. — Сказал боец, крошивший ножом, на куске плотной синей бумаги, кусок хозяйственного мыла.
Косоротов авторитетно кивнул.
— Скорей всего. В бутылку с бензином надо насыпать измельченного мыла, и если разбить потом бутылку на броне, то пламя потом уже ничем не собьешь. Даже под водой горит. Это я с лекции запомнил. — Зачем-то пояснил он. — Взял немного горючки у Теслюка, все равно он стоит. Мыло у Ражина. Готовлю подсобные средства, раз уж я ополчение.
— Хвалю, ополчение, хвалю. — Сказал Фурцев, больше радуясь и удивляясь не изобретательности кондитера, а непонятной бодрости прохладно закипавшей внутри.
Косоротов, словно почувствовав что-то такое же, глянул меж ветками жасмина в сине-синее, без облачка небо, и задумчиво пробормотал.
