Андрей Уланов - Автоматная баллада
— Не смей, — она смотрела даже не на Энрико, а куда-то в воздух прямо перед собой. — Даже не думай. Я запрещаю тебе сдаваться. Слышишь, десятник! Приказываю драться до последнего! Я — приказываю, слышишь!
Неожиданно Сергея словно захлестнула волна. Жалость… досада… сожаление… — он не мог бы выделить, вычленить отдельные компоненты этого сложносоставного, как длинное предложение, чувства.
— Знаешь, куда можешь заткнуть свои приказы? — грубо произнёс он. — Раскомандывалась… офицерша недоделанная. Вертела-вертела, как хотела… так хоть помереть спокойно позволь.
Врежь он ей — хорошую такую, полновесную оплеуху, — эффект, наверное, всё равно был бы куда скромней. По крайней мере, в первый миг Шемяке показалось, что Анна сейчас вскинет винтовку и полным рожком попросту размажет его по бетонной плите вместе с рюкзаком.
Удержалась. Ещё один плюс в пользу бешеной.
— Ты… — прошипела она. — Мразь. Я его спасти пытаюсь, а ты…
— А я пытаюсь не дать совершиться большей глупости, — спокойно произнёс Айсман. — Потому как той, что уже имеем, выше крыши хватает!
ШвейцарецНа этот раз он решил не скупиться и оплатил весь вагон. Не пассажирский, хотя его кошелька сейчас бы хватило и на два десятка купе, и даже на весь поезд, — но вполне себе отдельный вагон. «Столыпин» — как обозвал его старший кондуктор. По мнению Швейцарца, данный конкретный товарняк имел с Петром Аркадьевичем примерно столько же общего, сколько и приснопамятный монумент в Новохабаровске. Ладно бы ещё сходство, например, с Витте проглядывало… но не с Азефом же!
Впрочем, вне зависимости от именования, вагон ему понравился. Много места, много времени в пути, много сена и отсутствие попутчиков, даже насквозь ходить никто не сможет — именно то, что им с Тайной сейчас и требовалось. Хотелось. Очень.
Наверное, каждый из них пытался нагнать, наверстать то, что — как стало ясно сейчас — недобрал от жизни. Жизни, которая вдруг оказалась куда более многогранной и красочной, чем виделось им обоим до этого.
— С чего начнём?
— С примерок? — предположил Швейцарец.
Их утренний проход по здешнему базарчику должен был запомниться торгашам надолго — масштаб опустошений прилавков больше соответствовал вышедшей из глухих лесов ватаге амазонок в дюжину-полторы стволов, чем одинокой девушке. Ну, не совсем одинокой.
А ещё правильнее — вовсе не одинокой! Теперь!
Вдвоём они смели всё, что хотя бы в первом приближении могло сойти за женские одежду, обувь и, само собой, украшения. Плюс — большую часть одежды мужской. Соответствию размеров внимания почти не уделялось — перешьём, беспечно заявил он, а нет, так на тряпки пустим. Ты не думай, ты покупай, ведь тебе нравится, я же вижу… тебе просто нравится сама возможность с барственной небрежностью указывать пальчиком на очередную тряпку и ронять: «Пожалуй, я возьму и это тоже».
Кажется, вспомнил Швейцарец, до войны подобное удовольствие считалось ненормальным — была на этот счёт длинная статья в одном из «общественных» журналов Старика. Шоппинг? Господи, как смешно было читать об этом тогда, качаясь в старой покрышке от заправщика и зная, что на десятки вёрст вокруг единственные «потенциальные покупатели» — несколько чудом уцелевших охотников. В той статье — они там целое исследование провели, вот ведь скольким людям делать было нечего! — указывалось, что женщины подвержены этому заболеванию чаще мужчин, вывод, в общем, верный, и сегодня Швейцарец узнал, почему. Весь секрет в том, что сильному полу доставляет удовольствие другой процесс — наблюдать, как их женщина… шоппингует?
— А вот и не с примерок! — Тайна, раскинув руки, закрутилась на месте так, что лёгкая юбчонка взвилась колоколом… остановилась и замедленно, словно вековая сосна, упала в сено. Почти сразу же из места падения ударил настоящий сенной гейзер — как будто копчёная трава и в самом деле была водой, в которой самозабвенно барахтался юный гиппопотам.
— Знаешь, знаешь, почему?
— Нет.
— Потому что ты не дашь мне и двух платьев сменить, — торжествующе заявил невысокий стожок. — Набросишься диким зверем, завалишь… я тебя хорошо знаю и вижу насквозь, вот!
— И когда только успела…
— Успела, поспела, пела-ела… ну где ты там застрял?
— Уже иду.
— Понимаешь, — горячо прошептала она, когда Швейцарец оказался рядом. — Все эти платья… это так здорово, ты даже представить не можешь.
— Почему же?
— Не можешь, я знаю, а у меня такого никогда не было, и я хочу ими насладиться. Как ты любишь, — дразняще улыбнулась Тайна, — вдумчиво, не спеша…
— Ах, значит, не спеша…
— Ай!
— Не спеша, говоришь… ну хорошо, ну держись…
— Сдаюсь, — поспешно вскрикнула она, — Вик, не надо, пожалуйста… милый, любимый, родной… пожалуйста…
Потом уже не стало ни девушки, которая забыла, что когда-то её звали Тианэ, ни мужчины, который вспомнил…
…вспомнил, как вышедший из тайги мальчишка ответил на первый вопрос бородача в потёртой лётной куртке.
ВикторНе было ни мужчины, ни женщины, а лишь одно большое, тёплое существо, которое ворочалось в сенных глубинах. Существо, судя по издаваемым звукам, старое и больное, страдающее всевозможными артритами, ревматизмами, мигренями, кольями во всех боках — потому и тратящее такую уйму времени на то, чтобы умять для себя как можно более удобное лежбище. Оно ворочалось долго — не имея, впрочем, ни малейшего представления о существовании времени — и, наконец, затихло.
А потом вновь исчезло — до срока.
«Кажется, в чём-то Самый Главный Храмовник всё же прав, — лениво подумал Швейцарец. — С внутренней энергией у женщин ситуация обстоит явно иначе, чем у мужиков. Как по-другому объяснить, что у него едва хватило сил оттащить своё почти бездыханное тело в сторону и подгрести под верхнюю часть полутрупика три-четыре соломинки, а Тайна, устроившись в дверном проёме, активно занимается причёсыванием, точнее вычёсыванием, — сена рядом с ней уже набралось на приличную вязанку.
Определённо, какой-то резон в аскетизме имеется — но только цель, ради которой стоит лишать себя этого, я вообразить не могу, фантазии не хватает».
— Ты поосторожней, — проговорил он вслух. — А то наведётся на твои коленки чего-нибудь вроде крылоящера.
— Мне хорошо, — Тайна отложила гребень и мотнула головой, на мгновение сделавшись похожей на экзотический одуванчик. — Я ведь ни разу ещё не каталась на поезде, Вик.
— Совсем ни разу, — улыбнулся Швейцарец. — А два дня назад…
— То было не в счёт, — перебила его девушка. — Тогда я ещё не жила. А сейчас… сейчас мне хорошо. Так бы всю дорогу сидела и смотрела.
— И ночью?
— Нет, на ночь я бы отыскала другое занятие, — Тайна оглянулась, и Швейцарец с удивлением почувствовал, как его тело, словно само по себе, оживает под её взглядом. Тёмных глаз, до краёв наполненных нежностью… теплотой… лаской… мечтательной задумчивостью… ага, и щами с компотом, мысленно закончил он и едва сдержался, чтобы не расхохотаться на весь вагон.
— Ты своих родителей помнишь?
— Да, а что?
— Просто интересно, — сказал он. — Кем они были? А то гляжу на тебя и совершенно затрудняюсь классифицировать.
— А, ты в этом смысле… Вик, во мне просто ужас чего намешано. Мать считалась русской, но на самом деле она наполовину маньчжурка, а папа её, мой дед, — из казаков-эмигрантов. И у отца — от немцев до цыган, представляешь…
— Цыган?
— Ну да. До войны…
— То-то я думаю, — не дослушав её, довольно произнёс Швейцарец, — что-то в тебе южное проглядывает! Нечётко, расплывчато, пальцем не ткнёшь — нос характерный или изгиб скул, — но чувствуется, ловится на косвенных ощущениях! Особенно когда ты, как вот сейчас, вполоборота сидишь.
— Серьёзно?
— Абсолютно.
— Я забыла, как звали эту бабушку, — садясь рядом со Швейцарцем, грустно продолжала Тайна. — Даже странно, ведь её саму помню много. Как гуляли вместе… как танцевать меня учила… как с мамой ругалась, а я за кровать пряталась.
— Хочешь, помогу вспомнить?
— Пилюлей доктора Самоделкина?
Голос её оставался прежним, но где-то в глубине она вздрогнула, коснувшись той, едва затянувшейся раны…
— Нет, ну что ты, — успокаивающее пробормотал Швейцарец. — Есть множество других способов. Пусть более долгих и менее эффективных, зато совершенно безболезненных.
— Каких?
— Например, гипноз. Правда, — задумчиво проговорил он, — если твоя бабушка в самом деле была цыганкой, то ещё неизвестно, кто кого загипнотизирует.
— А давай не будем, — тихо и очень отчётливо произнесла девушка. — Пусть прошлое останется в прошлом, хорошее и плохое. А я хочу жить сейчас. Хочу… ой, — совершенно по-детски вскрикнула она, вскакивая. — Платья! Совсем про них забыла. А всё ты…
![Леонид Алёхин - Сердце Чёрного Льда [С иллюстрациями]](/uploads/posts/books/104006/104006.jpg)