Алексей Ефимов - Шаг за грань
Когда истребители закончили, половина нэйкельского флота просто… исчезла. Таких потерь Нэйкели не несла еще нигде и никогда, даже в древних, ныне забытых почти всеми, ставших сказками, конфликтах с дайрисами. Это был конец. Исход противостояния примитивных земных крошек и бронированных громадин, построенных по лучшим в Местной Зоне технологиям, был столь нагляден, что проняло даже самых безбашенных. Пока что совершенно нетронутый флот джаго рассыпался, их корабли в беспорядке бросались кто куда, пытаясь спастись, но было уже слишком поздно. Земные линкоры уже настигали их – и били, били, били с дистанции, на которой примитивные плазменные пушки джаго ничего не могли поделать, несмотря на свою чудовищную мощь. Эсминцы и крейсера настигали разбегавшиеся рейдеры – и тоже били, били, били, пока по громкой связи не загремел голос адмирала Шалыгина:
– Прекратить огонь! Я сказал БЕЗ ЖАЛОСТИ, а не БЕЗ ПОЩАДЫ!
И тут же на десятках других языков зазвучали призывы: «Сдавайтесь!», «Глуши частоты!», «Ложитесь в дрейф!», «Стволы и направляющие на минус!», «Всем сдавшимся гарантируем жизнь!». И, словно по волшебству, сотни кораблей включали торможение и вырубали защитные поля – даже те, кто вполне мог бы уйти.
Кто-то из них был парализован страхом… а кто-то и не хотел уходить.
Увидев в землянах не победившего врага, нет – надежду…
* * *Ничего этого Антон не увидел – вернее, увидел потом, уже в записи. Его участие в бою закончилось быстро – когда в башню ворвались суровые и неразговорчивые мужики из аварийной партии. Они вытащили мальчишку в заполненный воздухом коридор, вылущили из скафандра и сразу же отправили в госпиталь. Как оказалось, один из обломков все же пометил его, не разорвав скафандра, но оставив громадный, в полспины, синяк. В горячке боя мальчишка даже не заметил удара, а вот потом ему стало довольно-таки плохо, начало тошнить и трясти. И он очень удивился, когда капитан Белобородов сам пришел к нему в палату – с благодарностью за спасение корабля.
И с распоряжением о десятидневной отсидке на гауптвахте и лишении месячного жалованья за нарушение приказа.
* * *Командующий военно-космическим флотом Империи Сторкад, съенунк[12] Харт Джервен Фаарто кен ло Фаарто ап мит Фаарто пребывал в состоянии, чрезвычайно близком к шоку. Того, что случилось, просто НЕ МОГЛО БЫТЬ. Нэйкельский флот был непобедим, любой сторк мог подтвердить это по памяти давних довольно печальных сражений. БЫЛ. Пока не появились эти одержимые зуртс[13] земляне и не совершили невозможное. Состояние остальных членов Тайного Имперского Совета было схожим. Никто из них даже не попытался обвинить съенунка в разгроме – катастрофа была слишком велика, чтобы стать следствием глупости одного человека.
– Надеюсь, кто-нибудь объяснит мне, КАК это случилось, – произнес Император очень спокойно и тихо… и съенунк посмотрел на него.
Небеснорожденный выглядел… плохо – серое от бессонницы лицо, дрожащие от старательно сдерживаемой ярости руки, но никто тут не выглядел лучше. Съенунк понимал, что не сможет дать никаких объяснений – разве можно объяснить волю рока? Только взять на себя вину и умереть – бессмысленный, ритуальный жест, но ничего больше ему не оставалось. Да, они, сторки, не были в этом виноваты – их предали союзники, эта цинично-расчетливая нежить-дайрисы, а нэйкельцы, безусловно, поплатились за свою безмерную гордыню – поделом. Джаго, эти лупоглазые выродки, бежали сразу. По докладам, ход боя было восстановить нельзя. Точнее не боя – разгрома. Что и как делали земляне – неясно, показания уцелевших разнились. Ясно было другое – четыре сотни земных кораблей разгромили флот из полутора тысяч вымпелов! Нет, не разгромили – уничтожили: безвозвратно потеряны были семьсот двенадцать, захвачены землянами триста шестьдесят четыре корабля. Безвозвратные потери самих землян составили едва сотню вымпелов…
Последнее, что он подумал, – сын. Его третий, самый любимый, нежно любимый, самый умный, смелый, красивый сын, сын, более других похожий на отца, командовал эсминцем «Ирье». Всего три недели как получил назначение… Эсминец был в числе погибших кораблей.
Когда командующий поднял голову, его лицо было спокойным и холодным.
– С разрешения Небеснорожденного, мы переходим к обсуждению, – сказал он негромко.
* * *В это самое время командир эсминца «Ирье» был еще жив. Хотя его корабль давно уже умер и бесконечно падал и падал в пустоту – мертвый кусок металла, в котором не осталось ни жизни, ни воздуха, ни света.
Лежа на боку между вывернутым листом брони и вырванным из пола и опрокинутым столом связи, Инрао Джервен кен ло Фаарто не думал ни о том, сколько еще воздуха осталось в скафандре, ни о том, что происходит сейчас дома, – только о поражении, наполнявшем его горечью и злобой. И – недоумением. Объединенный флот Четырех Рас превосходил землян троекратно! Не только по данным разведки – превосходство было видно даже на глаз.
А потом… что было потом? Ни объяснить, ни даже толком восстановить картину Инрао не мог.
Земляне вдруг развернулись из дрожащего жалкого шарика в беспощадные острые фаланги, их стало много, и они стали везде. Словно бы сверкающая жуткая перчатка схватила, сдавила и смяла ровные линии такого многочисленного и грозного флота Альянса… А дальше… дальше был удар. Инрао попытался отдать команду – и ничего не смог…
Он считал себя последним уцелевшим и потому очень удивился, когда в разбитую рубку, разбросав обломки, пробрался еще один сторк в аварийном скафандре. Инрао узнал его. Механик. Безродный. Капитан даже имени его не помнил.
– Почему ты здесь? – спросил Инрао, когда механик наклонился к нему и прижался шлемом к шлему. – Ты не бежал – почему?
Механик не отвечал. Со странной настойчивостью Инрао продолжал твердить, словно бы втолковывая прописные истины больному или маленькому ребенку:
– Ты можешь бежать. Над тобой нет того долга, что над нами. Если повезло – беги.
– Долг есть, – механик отгибал лист. – Я впервые так говорю с человеком твоего рода, капитан, и не уверен, что ты поймешь. Может быть, я и сам не очень-то понимаю. Но долг есть. Потому что есть у меня родина, капитан. Сторкад моя родина. Не слишком ласковая, но… – Он оборвал себя. – Сейчас я тебя вытащу, капитан, и мы доберемся до ближайшей капсулы. А там все проще. И все вернется на свои места.
* * *Если бы кто-то спросил Ставроса, что он как участник может рассказать о великом сражении, на десять с лишним лет вперед определившем ход войны, мальчишка просто пожал бы плечами. Со смущенной неловкой улыбкой. Ставрос служил на Флоте, но для него, как и для Антона, его нового друга – и новичка в космосе! – это сражение было первым.
Он просто сидел в кресле, прочно пристегнутый ремнями. И удерживал зеленый штрих на экране между двумя красными. Еще ему было страшно – наверное, не так страшно было бы видеть врага, схватиться с ним грудь в грудь по-настоящему. Еще – корпус заходился дрожью, и эта дрожь проникла внутрь мальчишки и завладела им, он то и дело отхаркивал в загубник густую кислую слюну с отбитой с зубов эмалью.
Не дрожала только правая рука на верньере.
Она не дрожала, когда вибрация корпуса становилась вдруг нервной и аритмичной. Не дрожала, когда в какой-то момент эта аритмия не прекратилась, а перешла в бешеную тряску, и чей-то страшный голос в наушниках неузнаваемо заревел: «Разгер… мети… заци… яуауауау…» – сорвался в вой, и мимо прошел человек с каким-то баллоном. Не дрожала, когда пульт слева вдруг вспучился, и сосед Ставроса, судорожно вскинув руки с распяленными пальцами, повалился в сторону – левой рукой Ставрос выдвинул из развороченного пульта запасную панель, положил руку на еще один верньер, и она перестала дрожать тоже. Руки не дрожали, когда линкор начал проваливаться и казалось, что голова отрывается от тела, а само тело выкручивают, как тряпку, – от ужаса, понимания того, что это смерть, Ставрос закричал… но руки не дрожали.
И только когда его покачал за плечи лейтенант, командир БП, Ставрос поднял руки – и его заколотило всего. Он елозил трясущимися пальцами по забралу скафандра, а оно не открывалось, и лейтенант молча показал на борт – с огромной дырой, рваной и покрытой инеем вымороженного воздуха; скафандр был умнее человека. Ставрос не смог даже кивнуть – его трясло, корежило и ломало, и это было даже не стыдно, а просто – никак.
Он посмотрел на часы и увидел, что прошло три с половиной часа корабельного времени с того момента, как он сел в кресло. И пришел в ужас, подумав, что наверняка все запорол и натворил массу ошибок. И удивился, услышав в наушниках голос лейтенанта (и узнав его, как ни странно – тот вой про разгерметизацию тоже был голосом командира БП):
