Владимир Васильев - Затерянный дозор. Лучшая фантастика 2017 (сборник)
Я помню по имени каждого жителя нашего микрополиса.
Анатоль раздает листовки. Комбинезон его давно не стиран. Профессиональным взглядом отмечаю признаки психической травмы на лице — уголки губ направлены в противоположные стороны, создавая впечатление саркастической ухмылки. Анатолю пора ко мне на прием, но он упрям и по своей воле меня не посетит. Он погружен в горе: несколько дней назад пропала его жена.
Горе его деятельное — все свое время Анатоль посвящает поискам. Горе его бессмысленное — в Андеграунде невозможно потеряться. Все мы знаем, что стало с Луизой. Точнее, кем стала Луиза.
Эскапистом.
И сам Анатоль в шаге от подобной судьбы.
Пора принимать меры.
* * *Моя операционная вызывает невольное разочарование у всякого, кто посещает ее впервые.
Здесь нет циклопических машин, увитых трубами от пола до потолка. Не бегают по белым циферблатам манометров медные стрелки.
Я мог бы обеспечить всю эту бутафорию из практических соображений: человек так устроен, что ему проще поверить в волшебство или силу хитроумных механизмов, чем в талант одинокого мастера. Но Андеграунд построен на принципах честности и простоты, которые я всецело разделяю.
Сущность моей работы — смесь искусства часовщика и рутины синематографического монтажера. Мне не нужны дополнительные манипуляторы и сложные измерительные устройства. Только мои руки, вооруженные миниатюрным инструментом, и мои глаза, усовершенствованные очками с набором линз.
Есть еще два непримечательных прибора на столе в углу операционной — перфоскоп и перфоратор.
И, конечно, свет. Его обеспечивает цветок из ярчайших газовых ламп, укрепленный на многосуставчатом кронштейне прямо над клиентским креслом.
Излишеством можно назвать разве что табличку на двери операционной. Тусклый металл, неброская, выполненная антиквой гравировка: «Вацлав Кант, доктор психологии и философии».
* * *Первая клиентка приходит в восемь ноль-ноль. Сибилла Жерар, работница фабрики. Стройная блондинка, улыбчивая, веселая. Вот какими должны быть люди. Жить полной жизнью, радоваться. Ценить уединение и покой Андеграунда. Обращаться к специалисту своевременно.
Проблема Сибиллы кажется довольно существенной. Пальцы ее правой руки помимо воли словно наигрывают мелодию на невидимом рояле. Разумеется, она прошла техосмотр у стим-мастера и выяснила, что суставы в порядке. Иначе не обратилась бы ко мне.
Приступим.
Сибилла садится в кресло, руки на подлокотниках, голова наклонена чуть вперед. Замирает.
Чарующая покорность. Я, как обычно, чувствую легкое покалывание в кончиках пальцев.
Нащупываю второй позвонок, нажимаю особым образом и поворачиваю скрытый в нем переключатель. Щелчок. Едва заметная линия у корней волос превращается в щель, из которой выдвигается крошечный латунный язычок. Тяну его, ухватив пинцетом. Затылок Сибиллы медленно поднимается, следуя воле расслабляющихся пружин запорного механизма и открывая моему взору сокровищницу ее внутреннего мира.
Это невероятное зрелище, и каждый раз, увидев его, я испытываю эклектическую смесь чувств: восхищение устройством микрокосма внутри человеческой головы; сомнения, что я достоин и способен исправить что бы то ни было в этом совершенном механизме; предвкушение любимой работы.
Надеваю очки, левый окуляр которых дополнен четырьмя проворачивающимися линзами. Для начала мне понадобится линза номер один. С ее помощью я легко различаю миниатюрные зубчатые валы с десятками тончайших целлулоидных перфолент на каждом. Валы крутятся, ленты крутятся вместе с ними, перебегая с одного колеса на другое, на мгновение останавливаясь в пути, ожидая, пока пуансоны пробьют новые отверстия или штифты прочитают старые. Кажется, что все эти валы, колеса и шестеренки связаны друг с другом хаотически, что весь этот круговорот тысяч перфолент не более чем завораживающая игрушка или, наоборот, система неимоверной сложности, разобраться в которой решительно невозможно. Это не так. В хаосе рождается гармония. Все здесь распределено наилучшим и наиэкономнейшим способом, сгруппировано по функциям и поддается расшифровке. Мышление. Инстинкты. Рефлексы. Долговременная память. Кратковременная память.
Мельчайшая ошибка в моей работе грозит пациенту амнезией или, что хуже, необратимой деменцией.
Время для линзы номер два. Просматриваю сегмент за сегментом, пока не нахожу наконец проблемное место. Долговременная память. Линза номер три, чтобы приблизить сцепку из нескольких валов и подробно разглядеть катушки с лентой на одном из них. На первый взгляд, повреждение самое обыденное, легко исправимая мелочь. Лента цела, даже не надорвана. Всего лишь застряла, обездвижив небольшой участок системы. Линза номер четыре позволяет разглядеть саму ленту, каждую точку шестнадцатирядного паттерна на ней. И какой-то нетипичный брак в перфорации транспортной дорожки. Вот и причина сбоя. Который, как это ни удивительно, не повлек за собой более масштабных проблем, а обернулся лишь нервным тиком. Всматриваюсь. Вот оно что! Застрявшая лента заправлена в две катушки, не имеющие постоянных связей с другими частями системы. Ни пуансонов, которые внесут новые данные, ни штифтов, которые считают старые. Маленькая замкнутая система, неизвестно откуда взявшаяся в этом практичном и продуманном механизме. Чужеродная деталь, поломка которой сказалась таким нелогичным и неестественным образом.
Миниатюрным рычагом вручную сматываю ленту на одну катушку и вынимаю ее из головы Сибиллы. На часах восемь двадцать три. У меня есть время просмотреть ленту и решить, как быть дальше. Снимаю очки. Устанавливаю катушку в перфоскоп, склоняюсь над окулярами.
Перфоленты я воспринимаю таким же примерно образом, как одаренный музыкант с листа читает ноты. Самих нот он не видит, зато слышит музыку, скрытую за ними.
Так и я не вижу шестнадцатирядных паттернов, я вижу образы, слышу звуки. Беспрепятственно погружаюсь в мир чужой памяти. При этом, разумеется, картинка получается далекой от той, какую получит непосредственный ее владелец и создатель. Паттерны — выхолощенные, сухие факты, ключи, отсылающие к другим воспоминаниям, аллюзиям и эмоциям.
Большего мне сейчас и не нужно.
Первое, что я понимаю: эта перфолента принадлежит не Сибилле. Это не ее воспоминание, а действительно чужеродная деталь, помещенная внутрь ее головы настоящим мастером своего дела.
Следом приходит осознание главного: этим мастером был я.
И образы, зашифрованные в миниатюрных паттернах, принадлежат мне. Я впервые вижу этот эпизод, но без малейших сомнений признаю его своим.
Восемь тридцать семь. Пора завершать сеанс и отпускать Сибиллу. Но прежде мне нужно выяснить небольшую деталь. Снова надеваю очки, одну за другой опускаю четыре линзы, возвращаюсь к Сибилле, голова которой выглядит сейчас как дивный хрупкий цветок хаоса.
Мне нужно понять, как и почему после месяцев или даже лет сна запустился механизм с чужеродной перфолентой. Восстановить технические детали несложно, для этого в каждом сегменте есть отдельные катушки с логами.
Руки не дрожат, я предельно аккуратен и собран. Несмотря на ясное осознание пугающего факта: мои собственные воспоминания были отредактированы.
И я понятия не имею, когда, кем и зачем.
* * *День выдается даже более насыщенным, чем обычно. Ни минуты покоя. Кто-то, как Сибилла, пришел из-за явных технических проблем. Но большинство моих клиентов просят об одном. Исправить память. Стереть их ошибки, обиды, несчастья, чтобы освободить место для радости и покоя.
Мне сложно понять их. Сам я считаю память высшей ценностью, особенно — память об ошибках.
Но я никому не отказываю. Слишком больно могут отозваться во всем Андеграунде чьи-то неприятные воспоминания. Никогда не угадаешь, где та черта, за которой от грусти человек приходит к мысли об эскапизме.
Тела эскапистов рано или поздно находят техникеры — в дальних тоннелях. Единственный и, я бы сказал, естественный (если бы не считал идею эскапизма противоположностью естественного) способ ухода в нашем маленьком мире — уйти в буквальном смысле. Не подключиться вовремя к стим-станции, не получить новую порцию пара. Не насытить вены свежим фрозилитом.
Я скорблю о каждом эскаписте. И часть вины за их уход лежит на мне. Недосмотрел. Не вмешался вовремя. Не помог. Но в большей мере виноваты, разумеется, они сами. Мне как ученому не пристало оперировать концепциями вроде греха, но так вышло, что именно это понятие лучше прочих описывает мое отношение к эскапистам. Жизнь — фантастический подарок, тем более такая жизнь, как наша, — уединенная, защищенная от влияния порочного верхнего мира, квинтэссенция покоя и чистоты. Добровольный отказ от такого подарка — непростительная слабость, поддавшись которой человек лишается права называться человеком.
